Уроки некромантии

'Тогда уж побереги себя... ради всех богов'.

Они выпили еще. Больше не говорили; не о чем. Деянира смотрела перед собой невидящими глазами, теребя локоны пышной, неудобной прически. Что-то мешало дышать, словно обломок стали застрял в груди. Обида, злость, или неуместное предчувствие? Да какая разница...

— Эй, ты, кляча резаная! Да, ты, с тобой говорю! — удивленно повернувшись, Дея увидела перед собой странную женщину. Ветхое, кремовое с лилиями, платье было стянуто на ее груди массивной булавкой. Вся она, от декольте до растрепанного начеса, была густо намазана белилами, с грубо прорисованными поверх кровавыми губами, фиалковыми глазами и густыми, черными бровями. И обращалась женщина явно к ней, к Дее.

— Слышь, ты, стервь, ты чё на чужих мужиков зыришь? Оборзела, да? Решила, те чё обломится? — с каждой фразой она подходила все ближе, растопырив когтистые пальцы. В тот момент, когда она бросилась вперед, нацелив когти в лицо, Деянира встала и от всего сердца приложила ее в челюсть. Тетка отлетела на соседний стол, погребя под собой батарею пивных кружек. Дудки свистнули и замолчали.

Гвидо Монтелеоне, прижимая к груди початую бутылку, поднялся из-за стола.

— Глянь-ка, что за диво дивное!

Размахивая руками и подсобными предметами, к ним приближались все представители породнившихся кланов, еще способные удержаться на ногах. Они издавали звуки и распостраняли запахи. Орки вскочили, торопливо сгребая со стола горки монет. Даже один из вышибал приоткрыл глаз, чтобы оценить происходящее. Монтелеоне громко рассмеялся, поднимая ближайший стул.

В общем-то, они могли бы уйти сразу, выход был совсем рядом. Но задержались там еще минут на пять. Потом вышли, плотно прикрыв за собой дверь.

Небо уже окрасилось близкой зарей. Монтелеоне глотнул прямо из бутылки, передал ее Деянире и начал придирчиво изучать правую манжету, заляпанную кровью.

— Чтоб я еще раз куда-то пошла с тобой в платье! — Юбка все-таки порвалась, да еще так неудачно, спереди. Ну что ж за напасть такая!

Монтелеоне прошептал заклятье и пятно медленно исчезло. Поправив белоснежное кружево, он повернулся к Деянире и поцеловал ей руку.

— Было здорово с тобой посидеть, Винсент. Я поеду. Бывай, сестренка, не поминай лихом.

'Будь ты проклят, Монтелеоне'.

* * *

В мечтах Марвин нередко пытался представить, каково учиться у настоящего мага. Реальность, как обычно, превзошла все представления о ней. Как выяснилось, по огнедням Ханубис работал врачом в госпитале Аравет-кормилицы. Вот и сегодня он приступил к своим обычным обязанностям, Марвина же посадил в передней, наказав записывать имена пациентов в толстой приемной книге, следить за соблюдением очередности, утешать страждущих и направлять заблудших к матери Беренике, — мрачной даме с бульдожьей челюстью, начальнице этого бедлама. Зачем лучшему некроманту города работать доктором для бедных — Марвин понять не мог. Ханубис же на прямой вопрос только ответил с улыбочкой, что эта служба льстит его самолюбию.

Марвин предпочел бы вскрыть еще один труп. Или даже два. Он не любил иметь дело с людьми, да и недостойно баронского сына выпытывать имена у тугих на ухо старушек, слишком бедных для того, чтобы обратиться к платному доктору. Но что поделать, если мэтр приказал? Он сидел за узкой стойкой, перегораживающей проход к ширме, за которой принимал пациентов Ханубис, и пытался читать найденную тут же книгу 'История дворянской дочки Нинет, или Злоключения Добродетели'. Получалось плохо, поскольку входная дверь то и дело открывалась, впуская внутрь множество самых удивительных людей, примерно половина которых ошиблась корпусом, часом, днем, занятием. Выгнав из приемной веселую команду маляров, зашедших погреться, Марвин в очередной раз сел на место и вернулся к несчастьям малютки Нинет, с трудом расшифровывая небрежную скоропись.

Больные чинно сидели на длинной скамье — две старухи, молодая женщина с ребенком лет трех на руках, неопределенных лет мужчина ярко желтого цвета и клюющий носом солдатик с рукой на перевязи и головой, обмотанной тряпками.

— Аааааа! — дикий вопль заставил Марвина подскочить на стуле. Потом из-за ширмы послышался голос Ханубиса:

— Значит, тут больно? Ну и отлично, сейчас проверим еще вот здесь...

Новый крик был ему ответом. Очередь оживилась.

— Кричит, болезный! — обрадовалась старушка в драном каракуле. — Значит, на лад дело пошло! Наш мэтр-то, он такой — где болит, завсегда знает. А как вправлять начнет, так и вскрикнешь, зато потом выйдешь — и прям птицей летишь! — она повела руками, демонстрируя, как именно. — Я к другим докторам и не хожу, к коновалам пустоголовым, только к мэтру Ханубису, дай ему Отрин здоровьичка.

— А правду говорят, — зашептала женщина с ребенком, — будто доктор этот чернокнижник, мертвяков режет?

— А чего б ему не резать, если доктор? — удивилась каракулевая старушка. — Как же еще знать, где в человеке что есть?

Марвин старательно пытался стать незаметным.

— А ты, голубка, коли нашего доктора боисся, так и иди отседова, места зря не занимай! — строго заявила вторая бабка, укутанная в пестрое манто, кошачьего, кажется, меха. — Завтрева придешь, жрец тут дежурный будет.

— Мы завтра ехать хотели, — совсем смутилась молодуха, — а Гансик вот приболел.

— Ничего, вылечит доктор твоего Гансика, — заулыбалась беззубым ртом каракулевая. — Он и мертвого поднимет... тьфу ты, не то говорю! Хороший это доктор и все правильно делает, а чем он в другое время занимается, так то не нашего ума дело. Верно я говорю, а, Горгя?

— Святая правда, Милка. И рядить тут нечего, — старуха гордо выпрямилась. Из складок манто к ней на колени вылез здоровенный трехцветный кроль и замер, нюхая воздух. Одного глаза у него недоставало, и морда была самая что ни на есть бандитская. Марвин заколебался, не должен ли он что-нибудь сделать, но скандалить с бабками ему отчаянно не хотелось. Поразмыслив, он сообразил, что не получал на этот счет никаких инструкций, и уткнулся в книгу.

— Ой, мам, тут кроля хорошая! — хрипло воскликнул ребенок. Соскочив с коленей матери, он полез к бабке. — Кроля, кроля, на, на, на...

— Руками не лезь, постреленок, не то откусит, — проворчала явно польщенная Горгя.

— Безобразие, — заявил желтолицый пациент. — С животными лезут... Нельзя с животными в храм входить! Правила такие! Уйди из приемной, бабка!

Горгя сноровисто сунула кролика молодухе и встала, опираясь на клюку.

— Это ты кому, милсдарь, неужто мне? Где ты тута храм видишь? Лазарет тута, а не храм, выдумаешь тоже... А чегой-то у тебя рожа такая желтая да злая? Бешеные кроли покусали? Или попросту мамка твоя с орками валялась?

— Не твоего ума дела моя рожа! Нельзя с животными в лазарет! — вскочил и желтолицый. — Вот пусть милсдарь писарь подтвердит, нельзя!

До Марвина, с некоторой задержкой, дошло, что тот аппелирует к нему, но не успел он придумать достойный ответ, как ширма, к счастью, отодвинулась. Из-за нее неверной походкой вышел человечек в ушанке и побрел к выходу. За ним высунулся и Ханубис.

— Что тут происходит, милейшие?

— Нельзя с животными в храм! — опять заорал желтый. Ханубис подмигнул заулыбавшейся старухе.

— Вообще, конечно, нельзя...

— Я же говорю...

— ...но в храм Аравет можно. Как сказано в писании 'Созданий земли, больших и малых': 'и приходили люди к престолу Благодатной, и скот свой приводили с собой, и всех благословляла она'.

— Кролики не скот!

— А это уже не ко мне. Я врач, а не животновод. Следующий!

Солдатик встрепенулся.

— Вот, я это, голову разбил... и руку...

— Почему являетесь ко мне, а не к причисленному к части лекарю? — равнодушно поинтересовался Ханубис.

— Дык, это... об лекаря и разбил...

— Понятно, заходите.

В приемной наконец-то стало тихо. Марвин уставился в книгу, но мысли его были далеки от хитросплетений сюжета, он думал об Орне.

На вторую ночь его ученичества она снова приснилась ему. Не пугала, не пыталась убить. Медленно подошла, — каждый шаг отдавался эхом в колодце двора, — и молча склонила голову в поклоне. На ней было длинное персиковое платье, и волосы ее развевал ветер, хоть Марвин не чувствовал ветра.

— Я подчиняюсь воле твоего учителя, — сказала она, не поднимая глаз. — Я клянусь не причинять тебе вреда. Ты волен прогнать меня из своих снов, или же разрешить мне остаться. Я прошу позволить мне остаться.

— Зачем тебе мои сны?

— У меня нет ничего другого.

Она стояла молча, пока он смотрел на нее, на прекрасное бледное лицо. Леденящего спокойствия прежней ночи не было и в помине. Что он должен сказать ей? Прогнать ее навсегда? Милостиво уступить уголок сна? Принять как дорогую гостью? Как было бы славно, представляй он хоть приблизительно, как надлежит поступать в таких случаях. Что должен сказать некромант? Что сказал бы Марвин ор-Мехтер, сын Густава ор-Мехтера, наследник?

— И если ты останешься, мы сможем видеть во сне что угодно?

— Да, — ответила она, будто через силу. И Марвин вдруг понял, что она боится не меньше его. Чего ей бояться? Одиночества?

— Я разрешаю тебе остаться. Ты всегда будешь желанной гостьей.

Она еще ниже склонила голову.

— Благодарю тебя. Что бы ты хотел увидеть?

— Ты сможешь показать мне Кейр-Онте? Я хотел бы посмотреть... если это не слишком больно для тебя.

Она наконец-то взглянула на него. С радостью? Облегчением? Удивлением? Марвин не мог понять выражения ее лица, и это тревожило его.

— Да, я могу.

Они до утра бродили по пустым улицам, — глядели на белые дворцы и деревья, которым он не знал названия, слушали звенящие ручьи, пение птиц, вздохи ветра в верхушках башен. Говорили немного, — слова будто теряли смысл, на губах оборачивались своей противоположностью, — но все-таки говорили.

На следущую ночь он попросил ее помочь в изучении Старшей Речи. Она согласилась. Марвин был рад, что она согласилась.

— А куда вы ехать-то собрались, когда зима на носу? — обратилась заскучавшая каракулевая бабка к молодухе. Та вздохнула, поглядела на сына, всецело увлеченного кроликом.

— Так война же, бабушка. На границе мы жили, а теперь в Меровир собрались, там дядья мужнины живут, приютить обещали. Да только у меня сердце не на месте, куда нам ехать? Там-то каждый камешек родной... Эх, лишенько... А сад какой — яблони, сливы, вишни... Домик вот весной обновили...

— Из егерей будете, что ли? — влез желтолицый. — Тогда правильно бегете. Слыхали небось, остроухие обещали егерей всех до единого положить. За Вирну, говорят, ответите.

Женщина вытерла глаза кулаком, закусила губу.

— Вы бы глупостей не повторяли, если не знаете. Никто их Вирну не жег, разве что орки с гор спустились. А то сами ельфы и сожгли. Нам-то зачем? Мы люди мирные, своим трудом живем.

— Дело ясное, что дело темное, — желтолицый как-то совсем уж нехорошо ухмыльнулся. — Может, и эльфы. Чтобы прен-цен-дент создать. Ан спросить с егерей обещались. Разобьем, говорят, гвардию, и всех положим. А что, муженек-то ваш, того, дезертирует? И то верно, чего уж помирать напрасно, а?

— Довезет он нас и вернется, не бывать, чтоб егеря от ельфов бегали. А вы за нас не беспокойтесь, мы сами знаем, что нам делать.

— Да я не беспокоюсь, — щерился желтушный. — А только хорошо вы делаете, что детей увозите. Известно дело, — ельфы ж они те же звери! Вот та же Орна, ей что мужик, что младенец малый, разве что...

— А я вот дивлюсь, милсдарик, откедова ты про ельфов столько знаешь? — подала голос Горгя, нащупывая палку. — Все не пойму, шпиён ты, провокатор или попросту дурак?

— А ты следи за кролем своим, бабка, пока он мальчонке пальцы не отгрыз, да в умные разговоры не лезь!

— Да где ж тут разговор умный? Не слышу, милсдарик. Поклепы слышу, слухи пустые да байки, а окромя их — ничего.

Свежеперевязанный солдатик вышел из-за ширмы. Егериха подхватила ребенка и бросилась внутрь. Желтолицый заржал вслед. Марвин представил, как бьет его прямо в оскалившийся рот латной рукавицей, и остро пожалел о теперешнем своем бессилии. Хотя, по правде сказать, ему и раньше не приходилось никого бить.

Старушки перешли к обсуждению огненной потехи, устраиваемой-де сегодня где-то на севере жрецами Ромерика. Желтолицый щурился, явно выжидая подходящего момента, чтобы снова встрять в разговор. С улицы заглянули какие-то парни, приковылял и сел перекошенный дядька в лохмотьях, пришла уборщица и принялась мыть пол, расплескивая воду.

Дворянская дочка Нинет повстречала своего пропавшего без вести много лет назад благородного отца, но его тут же зарезал отравленным кинжалом злокозненный барон, желающий завладеть его землями, да и юными прелестями Нинет заодно. Потом пришли эльфы и перестреляли всех еще живых слуг. 'Во имя богов, помилосердствуйте, милсдари! Неужто все человеческое чуждо вам?!' кричала с высокой башни малютка Нинет, округляя прелестный ротик...

Марвин резче, чем намеревался, захлопнул книгу. Будто клинок засел под ребрами. Три грани нереального — дурацкий роман, войска эльфов и Орна, Орна... 'Это не моя война, — говорил отец. — И шиш он дождется от меня хоть одного солдата'. Дома это казалось здравым. До дома было так далеко.

* * *

День тянулся долго. Когда они, наконец, вышли из лазарета, уже начинало смеркаться. Марвин мечтал об одном — вернуться домой и отгородиться от всего мира книгой, пусть даже это будет учебник по геометрии. Но Ханубис, как ни в чем ни бывало, заявил, что сегодня их пригласила на ужин леди ор-Фаль, и замахал рукой наемному экипажу.

— Учитель, а зачем мы туда едем?

— Хмм. Довольно бестактный вопрос. В общем, мы едем смотреть на огненную потеху. Слышал об этом?

— Что-то слышал.

Ханубис покачал головой. Отодвинул занавеску, выглянул в окно, закрыл ее снова.

— Знаешь, чем хороши очереди и приемные? Когда людям скучно, они начинают делиться информацией. Это бывает полезно, в наше-то трудное время.

Трехгранный клинок вошел еще глубже под ребра. Марвин опустил глаза, всецело сосредоточившись на том, чтобы дышать. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Копыта лошадок отбивали ритм по камням мостовой. Это нечестно, думал Марвин. Он мог хотя бы сказать, чего ждет от меня. Наверно, Кловис бы догадался...

Ханубис между тем продолжал обычным своим менторским тоном:

— Церковь Ромерика долго ждала этой возможности. Сейчас Эрик готов принять любого союзника, могущего принести пользу, и огнепоклонники решили продемонстрировать свою боеспособность. Самое время. Сегодняшний фейерверк наглядно продемонстрирует их ценность в качестве союзников — тогда как культ Отрина загнивает на корню, жрицы Ратин давно скомпрометировали себя сношениями с эльфами, а вениты со всеми их милыми орденскими штучками, не говоря уже об искаженных представлениях о нравственности, стоят у аристократии поперек горла.

— Вениты защищают Геронт от скверны, — машинально отозвался Марвин. Брат Нисандер любил повторять эту фразу при самых различных обстоятельствах.