Я выбираю рок-н-ролл

Меня прервал тихий мелодичный смех. Спецназер смеялся легко и добродушно.

-Прорываться? Мой мальчик, ты нашел винтовку и мое снаряжение и уже думаешь, что сможешь просто так уйти? Разве ты не знаешь, что мы очень схожи одним обстоятельством, тем что... — внезапно он прервался и отложил в сторону штык нож и картофелину. Он медленно поднял правую руку и с обречённостью в глазах протянул её прямо в пламя. Сначала сгорели маленькие волоски. Потом кожа начала обгорать и пузыриться, покрываясь волдырями, сползать с обожженной кисти, обнажая мышцы и кости, что тоже начинали гореть. Нестерпимо завоняло палёным. Казалось, спецназер не чувствовал боли. Его лицо внезапно сильно осунулось и он посмотрел мне прямо в глаза и продолжил, — ...что ты тоже умер?

Я замер, я окаменел. Неужели я и правда умер? И это мое посмертие?

Нет, нет, я живой. Эти мысли я и прокричал в отчаянье:

— Пошел ты, нежить! Я живой, понял! Живой!!! А ты -труп. Ты-самоубийца! И место тебе — в аду!

В ответ на эту гневную тираду спецназер оттопырил нижнюю губу как маленький ребёнок, которого только что обидели и он собрался заплакать. Но тут же его лицо разгладилось и он ласково произнёс:

-Ага. Ты просто еще не понял. Вообще-то ты умирал уже не раз. Показать?

Я не успел ответить, как самоубийца молниеносным движением прыгнул прямо сквозь пламя и схватив меня за руку развернул спиной к себе, а другой рукой повернул голову, заставляя смотреть куда-то во тьму, за освещаемой костром зоной.

— Смотри, родной, — прошептал он на ухо.

И я увидел. Сквозь тьму начала проступать старая арка — вход во двор, желтый круг фонаря над ней и зловещие тени на стенах...

Я простонал сквозь зубы. Слишком знакомой была и эта арка, и этот фонарь, и эти тени...

* * *

Настроение было отличным. Еще бы, когда вам шестнадцать лет, вы открыты миру и ваша душа еще не отравлена ядом потребительской культуры, а рядом идет девушка с самыми прозрачными в мире глазами, похожими на бескрайние глубокие озёра, — ощущаешь счастье, как физическую компоненту окружающего мира, и без толку втолковывать тебе обратное. Мы шли по улице, а закат раскрашивал небо прекрасной палитрой красных и желтых цветов, будто бы пламя костра последний раз взметнулось, выжигая последнюю охапку хвороста, и так и осталось распластанной по небу цветастой тряпкой. Наверное, нам стоило говорить; но зачем, когда все уже сказано; и более того, Вопрос получил Ответ, и не было человека в тот момент счастливее меня на Земле. Фильм, на который мы ходили, как-то не особо запомнился, оставшись где-то в подсознании серой слипшейся массой, фоном чистой эмоции, что поглотила мою сущность тогда. Неподалеку, на железной дороге, раздался гудок тепловоза. И даже этот обыденный звук казался мне символом, что открывает новую жизнь мою и закрывает старую. Казалось, это может продолжаться вечность. Мы шли, взявшись за руки, и молчали. И каждая секунда этой короткой прогулки навечно сохранилась в моей памяти, как эталон счастья.

Дорога была не очень далёкой, но осенью темнеет рано и когда до её дома оставалось около квартала, пришлось обходить раскопанную посреди улицы дорожниками яму по глухим дворикам-колодцам. Они издавна славились, как рассадник самых тёмных личностей и производили в основном или мелких бизнесменов, или контингент для зоны, который в процессе созревания бодро называл себя "пацанчиками". Я знал дурную славу этих мест, но со мной была моя любимая — и море было даже не по колено, а еле доставало до щиколоток.

Тогда мы вошли в арку.

Тусклый фонарь светил подобно глазу какой-то древней рептилии, что умирала от старости, но никак не могла умереть до конца и все взирала на мирскую суету своим беспристрастным взором. А облупившиеся стены арки были ее шелушившейся чешуей, что уже должна опасть от старости, но лишь выбелилась и протерлась.

И этот взор вычленял из мировой тьмы четыре тени, четырех всадников апокалипсиса, мою судьбу в конце концов. Я мало что знал о прошлом любимой, но красива она была неимоверно и многим она дала от ворот поворот — и что она во мне нашла? — так что остались у нее недоброжелатели, кои для меня становились тут же врагами.

Они не спрашивали у меня сигарету. Они вообще сначала мне ничего не сказали. Лишь один прошипел сквозь зубы: "Дрыщеват твой хахаль... Ну ничё, сушняк ломать проще..."

А потом в меня словно выстрелили из пушки. А потом еще раз. И еще. И снова. И опять.

Когда бьют ногами — надо стараться защитить почки, но это были опытные ребята и первым делом мне прошлись по лицу и рукам — чтоб нечем было закрываться. Уже лёжа на земле я кричал, я надрывался, чтобы она бежала. Но она (вот дура-то!) осталась и смотрела на всю эту безумную сцену расширившимися от ужаса глазами.

Время тянулось, словно лента в старом магнитофоне. Секунды беспардонно растягивались, разделяя реальность и мое сознание. Я уже не пытался прикрыться, а просто валялся, как манекен. Даже звук ударов был таким, будто бьют мешок картошки. Все эти ощущения я фиксировал будто со стороны, с удивлением отмечая, что по идее мне уже давно должны были проломить череп, и я бы отправился в страну вечной охоты. Сознание вновь подернулось пеленой шока и я вынырнул из глубин ада, лишь понимая, что со мной кто-то говорит:

-...эту тёлку, да? Понимаешь? Нах она тебе? Ты ж лошара, такие чиксы не для тебя на свете существуют. Откажись в пользу Серёги..., — я ничего не понимал. Он говорил, будто я должен быть отдать ему какую-то вещь, очередную модную штучку. Я лишь неопределённо помотал головой, пытаясь собраться с мыслями, но лишь нарвался на новый град ударов.

* * *

-ССука, не надо!...Умоляю, не надо! — я почти вырывался из рук спецназера, и тут же забился вновь, потому что он лишь посильнее сжал свои руки, и, обдавая меня смрадом горелой плоти, вновь отправил в ад.

* * *

А потом было Откровение. Я понял, зачем я существую на свете. Я был создан, чтобы чувствовать боль. И не было мира, и не было ничего, кроме меня и боли, которая была подобна огромной бухте раскалённой проволоки, что протаскивали сквозь меня, пытаясь выпрямить — то ли меня, то ли проволоку. И лишь иногда, раз в тысячу лет, из небытия выплывало Лицо и говорило оно вещи чудные и непонятные, и каждый раз отвечал я неверно, и вновь приступал к работе, и хоть работал я усердно, работе моей не было конца. Но вот, путем долгих проб и ошибок, я понял, что от меня хочет Лицо, и с радостью сказал ему это бессмысленный набор звуков.

— Да, забирайте...Делайте, что хотите...

И распалась Иллюзия, и расколот был мой разум моим же жутчайшим из предательств, и наказанием мне был последний взор моей любимой, что навсегда останется в памяти моей.

Я лежал и наслаждался бездействием, просто возможностью не испытывать боль, просто возможностью смотреть вверх, на грязную жёлтую лампочку, засиженную мухами, просто возможностью ощупывать вонючую стену арки, ощущая каждую трещину на ней. Я лежал и не знал, что только что умер.

Так это произошло впервые.

* * *

Мы сидели около костра, прислонившись друг к другу спинами и отдыхая, совершенно обессилев в борьбе. У меня в сердце не было ни зла, ни ненависти — только опустошенность, стыд и обида. Ведь я уже прошел через это, зачем было показывать мне это снова. Хотя теперь я понял, что имел в виду спецназер. Тот, словно нехотя зашевелился, и устало произнёс:

— Бывает. Но тут тебе есть хоть какое-то оправдание. Мой же любимый случай из твоей жизни — помнишь, на твое совершеннолетие родители обещали подарить тебе айфон. Как ты мечтал о нём, как будешь хвалиться друзьям, какой он будет удобный. Как твоя жизнь измениться к лучшему... Ведь для твоей семьи это была серьезная покупка? И как за два дня до твоего дня рождения умер твой дед, и срочно понадобились деньги на похороны, и как ты люто ненавидел деда, уже мёртвого и безответного. Скажи мне, это удобно, ненавидеть мертвеца? Ведь он не может ответить. Ты его ненавидел также сильно как меня, а?

Я ничего не ответил мертвецу. Во мне не поднялось ничего нового — я был выпит до конца. Нельзя задеть вакуум, абсолютную пустоту. Поэтому я лишь хрипло протяжно бросил, даже не спецназеру, а просто куда-то в темноту:

-Пшёл нах.

-Хорошо, — просто и спокойно ответил висельник и легонько ударил меня прогоревшей культей по лбу.

* * *

Пробуждение было жутким. Словно через мою гортань тянули пучок колючей проволоки, а глаза были большими железными шарами, покрытыми сантиметровым слоем ржавчины, по которому скрежетали не менее ржавые жалюзи моих век. В голове билась жуткая мешанина моих снов, где один переплетался с другим, а все вместе — с моими воспоминаниями. Гулко отдавался в ушах барабанный бой моего сердца. Странно, но чувства жажды и голода притупились — они были словно назойливый фон, что отвлекал от бесконечно-монотонных мыслей. Выхода не было, мыслей не было, сил не было. Не было ничего. Может и меня не было? И лишь по какой-то странной случайности я все еще фиксирую, все, что происходит в этом странном мире, со стороны.

Я попытался пошевелиться. Тело было похоже на куклу, тряпичную куклу, к которой привязали палки и пытались имитировать движения живого человека. Выходило смешно и как-то не по-настоящему. Я посмеялся, какое это неуклюжее тело. Потом я пожелал доброго утра висельнику, но тот не ответил, я тут же подивился, какой же он невоспитанный хам. Потом я взял карабин и пополз к выходу. Но не потому, что мне было интересно посмотреть, что на улице происходит, а лишь потому, что не знал, куда еще можно ползти. В голове стучали какие-то бубны, пересохшее и распухшее горло не давало сосредоточиться. Я взглянул в щель. Около полусферы застыли несколько мертвецов в необычных позах. Иногда они дергались, меняя позу, будто проходя какой-то безумный тест на возможности своих тел. Потом один из них встал и начал таскать кирпичи изнутри сельского дома, а щупальце, поблескивая огоньками на своем кончике принялось вырезать на очередном принесенном кирпиче какие-то непонятные иероглифы.

"Это модули. Это просто рабочие модули. Ведь не все удобно делать с помощью щупалец" — подсказало услужливое сознание, казавшееся минуту назад таким застывшим и неспособным к мышлению. Даже если и модули. Мне-то какая разница?

Я вновь обнял карабин и провалился в полудрему-полуглюк, в которой всплывали картины настолько фантасмагоричные, насколько и незапоминающиеся. Единственным что я помню, пожалуй, было видение какого-то карлика с трепанированным черепом, пожиравшего труп мёртвого мужчины. Когда я начал с удивлением рассматривать эту картину, карлик с грустью и укором взглянул на меня, оторвал у трупа ухо, повернулся ко мне спиной и со вкусом захрумкал хрящом.

Пока он доедал ухо, иллюзия рассеялась, и я провалился в реальность, на мягкое сено, к своей жажде и голоду. Потом был период, весь состоящий из подобного бреда, перемежающегося редкими вспышками озарения и боли. Я видел странный мир, застывший в мгновенье, когда Ангел Правосудия занес меч, чтобы покарать недостойных. Я страстно желал остаться, желал искупить, желал чтобы меч опустился на мою шею и даровал свободу. Свободу ответственности за выбор. Но потом возникло чувство, будто я падал, падал в жуткий водоворот, подобный легендарному Мальстрему, и на дне меня ждала всё та же ужасающая реальность.

А потом пришло озарение. Карабин давно уже стал для меня тотемом, мягкой игрушкой, посохом, всем чем угодно, но только не оружием.

Гениальное в своей простоте решение озарило мой мозг.

Я снял оружие с предохранителя и вставил его ствол себе в рот. Мёртвые не спят. Выкуси, ублюдок. Мертвые ничего не чувствуют. Так что можешь использовать мое тело сколько влезет, чертов спрут. И наконец, главное, мертвые ничего не помнят. Так что, совесть, маленькая сучка, заткнись. Я. Знаю. Выход.

Не получалось. Какая-то фраза пульсировала на самой границей сознания, какая-то совершенно не относящаяся ни к чему фраза, просто обрывок памяти. Я прислушался к самому себе и с удивлением различил отрывок из совершенно наркоманского "Зомби сурвивал гида" Брукса: "...использование автоматического оружия крайне нежелательно. А вот полуавтоматические винтовки подойдут идеально. Высокий темп стрельбы поможет поразить большое количество целей, а отсутствие автоматического режима не позволит вам устроить рок-н-ролл..."

Фраза стучала в висках все громче и громче, пока не превратилась в набат, что заполнил своим звоном весь мой мозг.

Я беглец. Я трус. Я лентяй. Я бегу от жизни, я боюсь жизни, мне лень жить в полную силу. Куда я могу тогда прийти? Лишь к смерти. Вся моя жизнь — история последовательного, неосознанного самоуничтожения.

Пора. Пора в дорогу. Мне очень лень что-то исправлять, но... Может стоить попробовать хоть раз в жизни сделать что-то правильное. Насквозь не рациональное, абсолютно невыгодное, но правильное?

Я вынул ствол СКС изо рта. Вкус у него был отвратительный. Опираясь на карабин, как на костыль, я еле-еле поднялся. Последние силы, что таились в моем измотанном организме, были потрачены на разбор баррикады. Но, несмотря на смертельную усталость, жажду и голод, внутри откуда-то брались силы, сознание становилось яснее, а плечи расправлялись.

Я стоял рядом с дверью. Кто-то оплачивает кредит собственного благополучия маленькими кусочками всю жизнь, маленькими жертвами совести и темной стороне своего Я. Похоже, я задолжал слишком много. Ну что ж, я расплачусь с лихвой.

Теперь не было смысла скрываться. Поэтому, прежде чем распахнуть дверь, я аккуратно прострелил голову висельнику. Дальний угол сарая забрызгало полуразложившейся кашицей мозгов, и я невольно залюбовался этим прекрасным зрелищем. Но, пора.

Я выбил ногой дверь и свежий ветер ударил мне в лицо.

Я выбираю рок-н-ролл.

Выстрел, другой. Пули высекают искры из сферического монстра. А его "модули" и щупальца уже движутся ко мне. Я начинаю, жутко перевирая слова и мелодию, петь:

Ше ловес ми то муч, ве ше киссес ми ир,

Ми еардримс поп, итс со пейнфул ми дир,

Я шагаю по углям. Ветер тянет пыль сожженных городов. Я медленно погружаюсь в пучины сознания. Четверо недоуменно смотрят на мое мертвое тело и не понимают, что и зачем сейчас сотворили.

Я потратил четыре патрона. Осталось еще пятнадцать.

Ве вере макинг лав, ше дидент мин эни харм ,

Ит бекаме э виекд гейм вен ше броке ми арм.

Нет ночи и дня, нет зла и добра. Есть я и дорога. Закрываю глаза умершему деду. Прости, так я с тобой и не поговорил, как следует.

Я потратил еще шесть патронов. Осталось всего девять.

Поганый спрут удваивает натиск и вновь идет в наступление. Отчаиваясь окончательно, ору во всю глотку:

Oo-a-oo, ми лав ис киллинг ми...

Oo-a-oo, ми лав ис киллинг ми...

Я уничтожен и развеян меж миров и времен. Ни шагу назад, ни шагу вперед — ведь и дороги тоже нет. Я шагал всего лишь по огромному оцинкованному барабану...

Плюю на дверь. Постучит и перестанет. А аптечка мне еще пригодится.