| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
С той поры и повелось — дровяне.
В первом поколении — летопись сказывает — были дровяне не то чтобы черные, так, серенькие. За последующие века побелели преизрядно, только и осталось в них от предков, что глаза красные, причем всегда красные, что спьяну, что по трезвяку, сизые волосы да обманчиво субтильное телосложение. За эту вот обманчивость соседи их и не любили. Потому как, накушавшись браги, дровяне завсегда какую-нибудь подлянку учиняли. С далеко идущими последствиями. Последствия уходили настолько далеко, что достигали не то что Кавунов и Болотных Выселок — даже скрытого в чащобе поселения Иных. Иные не любили дровян особенно яростно. До такой степени, что предприняли, по их собственному выражению, беспрецедентные меры. Что такое мера, дровяне смутно знали, хоть и мастерски это знание скрывали. А вот словечко 'беспрецедентные' повергло дровянского князя, который по-тролльи был ни бум-бум, в состояние глубокой задумчивости. Такой нехорошей задумчивости, что послы Иных дрогнули — и переложили написанное в пергаменте на простой всеобщий язык: дескать, если князь не урезонит своих буянов, худо будет. Князь задумался еще глубже. Подумал. Уточнил:
— Вы... это... чевой?
Послы попятились. Тот, который главный, даже начал что-то лепить насчет дипломатической неприкосновенности, священной для всех разумных рас.
Князь истолковал по-своему:
— Это... ежли кому в глаз... вы это, так и гуторьте... не стесняйтеся... ага?..
Итогом миссии стало заключение договора о нейтралитете.
По этому случаю князь выступил перед народом с краткой речью:
— Эти... которые... оттель... вы их — ни-ни! Потому как они... ну, совсем того... не этого. А ну их на!..
Народ безмолвствовал. Знать, проникся — глубже некуда.
С той поры Иные жили спокойно. Все те четыре дня, кои истекли с момента заключения договора. В первый день дровяне готовились к пиру (как ни крути, случай-то знатный!), во второй — пировали, в третий — отсыпались после пира. А на четвертый...
...— Вот они, Малые Таранки, — Динь приподнялся в стременах, вгляделся во мрак. Ночное зрение у лунных, как известно, выше всех похвал. — Только что-то мне подсказывает, что лучше бы мы их стороной объехали. — Еще немного промолчал, поглядел на Вертера, которого настолько укачало, что он кулем висел на лошади и бредил уже не в рифму, на Хлою, на лице которой застыло выражение предобморочной тоски. — Ладно, поехали.
— Не, а чего тебе не нравится-то? — насторожился Тим. Он, разумеется, ничего тревожного не видел (точнее сказать, вообще мало что видел), но чутью лунного доверял.
— Лишние вопросы, — отрезал эльф.
— Не, ну пра-авда? — принялся канючить поваренок. Опасения словить подзатыльник от Диня были куда слабее страха, без спросу вселившегося в душу.
— Уж лучше скажи, — встрепенулась Хлоя. — Будем хоть знать, на какой прием рассчитывать.
— Если то, что я знаю о дровянах, истинно, — неохотно начал Динь, — они всегда окружают свои поселения частоколами...
— Зачем это, интересно? — на Тима напала нервическая словоохотливость.
Динь поглядел на него так, что нужда в ответе отпала сама собой, но все-таки сказал:
— Возможно, тебе сегодня представится случай спросить.
И тон его не предвещал ничего хорошего. Еще больше настораживало отсутствие частокола. Не говоря уж о многочисленных огоньках, мятущихся, как взбесившиеся светлячки.
— А давайте все ж таки мимо проедем? — окончательно струсил Тим.
Но было уже поздно.
— Ыыы??? Кого там леший принес?
— Строго говоря, оборотень с домовым, — пробормотала Хлоя. Однако же заметно было, что ей тоже не по себе.
Свет факела выхватил из тьмы перекошенное красноглазое лицо.
— Вы чавой-то тут, а? — голос был еще недружелюбнее взгляда.
— Мы усталые путники, просим приюта, — заученно вымолвил Динь. Однако же, по интонации судя, не рассчитывал не то что на приют, но даже на мало-мальски вежливый прием.
Местный неожиданно вздохнул. Да так горестно, аж со всхлипом.
— Приют — это ж мы завсегда... Кабы не... Видали, что деется?
— И что за беда у вас стряслась? — спросил лунный. Только эльфы умеют в одной фразе совмещать сочувствие и безразличие.
— Ну дык... конец света, — красные глаза наполнились слезами. — Старики сказывают, было эдакое предсказание: однажды как тряхнет — и всему конец...
— И? — непонимающе переспросил Динь.
— Тряхнуло... — обреченно выдохнул дровянин.
Динь нахмурился. Доводилось ему путешествовать, а читать о путешествиях — и того больше. Так что ведал он, что на Заокраинных землях случалась беда — землетрясение. Но где Заокраинные земли и где несчастные Малые Таранки! Пока Динь облекал мысли в слова, Тим, не иначе как с перепугу ставший легковерным, выдавил:
— Это оно... ну он, конец света? — и ткнул пальцем в поваленные заостренные бревна.
— Это? — мужик ненадолго задумался. — А-а, нет, это мы, — и добавил, как будто бы стыдясь: — Переволновались, ага.
— А конец света? — Динь досадливо поморщился: вместо мысли, проливающей свет на все вокруг, родилась неказистая мыслишка, коптящая, как дровянский факел.
— Из-за него и переволновались, — признался дровянин. И вдруг спохватился: — Ой, вы ж насчет ночлегу... Надо у князя спросить, может, и поспособствует.
— У князя? — удивилась Хлоя.
Динь, Тим и лошадь Вертера уставились на нее с одинаковым выражением на физиономиях: 'Это что, единственное, что тебя сейчас беспокоит?'
Глава 8
А откуда, собственно говоря, девочке из Оазиса, пусть даже и такой умненькой, как Хлоя, было знать, что у дровянского князя две резиденции — в Малых Таранках и в Больших? Летняя и зимняя соответственно. Две деревни у него под рукой, вот и резиденции, стало быть, две. А княжеский титул — это, как сказал бы книжник Алент, дань исторической традиции. Хотя, ежели мозгами пораскинуть, деревни-то немаленькие. Даже Малые Таранки. А уж Большие с иным городом потягаться могут. И были бы городом, кабы дровян не ломало прошение королю подать. А вообще, сказывают, подавали они, во времена батюшки нынешнего монарха. Жаль, кому-то из королевских чиновников стукнуло в голову придумать название посолиднее, поблагозвучнее. Ну и изобрел он какой-то там Ясноград. А местные возьми и взбунтуйся. Испокон веку-де были они Таранками, причем Большими, а не Малыми. Не выгорело, одним словом.
Стоят они, Таранки эти, что Большие, что Малые, аккурат на пересечении торговых путей. И быть бы им купеческими, богатыми-пребогатыми, кабы не нрав дровян — поганый, надо сказать, нрав. Хотя даже у самого злого недоброжелателя язык не повернется попенять на дровянское гостеприимство. Даже послы, что от Иных прибыли, в обратную дорожку препровождены были с почетом и бочонком лучшей браги — на опохмелку, значит.
Хлоя как услышала про князя — вообразила себе палаты белокаменные... ну или хотя бы терем деревянный расписной. Так нет же. Встретил их князь посередь развалин, кои были в лучшем случае избой-пятистенкой. А вокруг, довершая картину разгрома и всеобщего смятения, потерянно бродили мужики с факелами. Князь недоверчиво поглядел на пришельцев из-под густых бровей, буркнул в бурые прокуренные усы:
— Хто?
Динь повторил и насчет путников, и насчет приюта и насчет традиционного дровянского гостеприимства присовокупил. Князя перекосило.
— Вы... это... тудыть вас!..
— Приютили уже одного, — мрачно перевела чумазая тетка в кокошнике, расшитом, как сразу поняла сведущая в таких вопросах Хлоя, не простыми бусинами, а речным жемчугом. Надо думать, и не тетка это вовсе, а дровянская княгиня. Да-а, простые у дровян нравы. А вот печали, по всему видать, ох какие непростые...
— Мы мирные путники, — Динь выделил слово 'мирные', однако же рукоять меча нащупал — скорее инстинктивно, нежели осознанно.
— Этот тоже мирный был! — в голосе княгини послышались визгливые нотки базарной торговки. — И поглядите, эвон что учинил!
— Так что у вас стряслось-то? — без малейшего любопытства спросил лунный.
— Приперся вчера на закате какой-то хмырь подзаборный, — начала, все больше взвинчивая себя, княгиня. — Мутный такой тип, все выспрашивал, бывают у нас мужики из Кукушек али нет. Да на что нам сдались кукушата красноносые, у нас своих орлов красноглазых — хоть на ярмарке в стольном граде продавай!..
Князь втянул голову в плечи.
— ...Ну, попросился он переночевать. А нам-то что, жалко, что ли? Ночуй пожалуйста. В тереме места хоть отбавляй... было, — княгиня поворошила носком сапога, который пришелся бы впору горному великану, скорбные обломки. — Чарку ему поднесли, все как полагается. Утром, само собой, — опохмелиться. А он и говорит: знатная у вас косорыловка. Сколько, говорит, живу на свете, в первый раз такую пробую. Ну, мой-то расчувствовался до соплей, повел его к Глафире...
Князь робко всхлипнул — куда только суровость подевалась!
— Этот как Глафиру нашу увидал, глаза у него разгорелись — ух! Полез ее, значится, лапать. Нет бы его тогда же и прогнать взашей, а мы-то, мы!.. — сокрушенно возопила княгиня.
— Сплоховали мы, да-а! — покаянно пробасил провожатый.
— А этот, значится, Глафиру оглаживает и говорит ласковенько так: а хотите она втрое против нынешнего давать будет?
— Глафира — корова? — разочарованно протянул Тим. — А я-то уж подумал...
Хлоя с нескрываемым наслаждением отвесила пацаненку подзатыльник, вполголоса прокомментировав: 'И кто это, интересно, научил тебя старших перебивать?'
— Да как у тебя язык-то повернулся такую гадость сказануть-то! — напустилась на Тима княгиня и вдруг завыла так, что ближние отшатнулись, а дальние содрогнулись: — Глафира-а-а!.. Глашенька-а-а!..
— Надо понимать, Глафира — это самогонный аппарат, — коротко пояснил догадливый Динь.
— А он у них что, типа, священный? — опасливым шепотом осведомился Тим.
— Да брось ты! Дровяне — вполне цивилизованный народ, — вполголоса ответствовал эльф. И добавил еще тише: — Хоть по ним и не скажешь. Цивилизованный — это значит, за самогонный аппарат — убьют.
— Вы... ну... сюды его! — вдруг резко вышел из ступора князь. — Таперча мы его эт самое будем!
— Похоже, судилище намечается, — лунный продемонстрировал ту самую незаурядную способность к языкам, которую обычно приписывают его расе.
И вправду, двое громил, похожих на терзаемые жестоким сушняком дубы, тут же, как будто бы только и ждали княжьего слова, притащили пред ясны... гм... красны очи владетеля Малых Таранок виновника конца света местного значения. Выглядел виновник так, как будто бы по нему основательно потоптались всей... как там провожатый сказал? всей переволновавшейся общиной. И все-таки даже при свете факелов в нем можно было узнать страдальца-новобрачного из Кукушек.
— Ой! — выдохнула Хлоя, вложив в одно короткое словечко всю гамму чувств — от удивления до сочувствия незадачливому мужику, попавшему из огня да в полымя.
Тим тоже выразил свое отношение — подлиннее и поцветастее, за что немедля был удостоен затрещины. На этот раз от Диня, терпевшего подобную манеру облекать мысли в слова только тогда, когда исходили эти слова из уст госпожи Леонлири.
— Ты... это... какого?! — дрожащим от праведного гнева голосом вопросил князь.
— Что ж ты, злыдень, учинил-то, а? — перевела княгиня.
— Я... я ж как лучше хотел! — проблеял злыдень.
— Что ты лучше хотел-то, хорек облезлый? — не дожидаясь княжьего слова, прочно взяла инициативу в свои руки дровянская владычица. — Ты, часом, не шпион-соглядатай, Иными засланный?
— Да я ни о каких Иных отродясь не слыхивал! — начал оправдываться хорек с таким жаром, что все, включая пребывающего в сомнамбулическом состоянии Вертера, поняли — брешет.
— У-у-у, вредитель! — яростно сверкнула глазами княгиня.
Кольцо сомкнулось теснее, настолько тесно, что в центре круга стало жарко от многочисленных факелов. Казалось, еще немного, и возмущенные поселяне попросту поджарят вредителя, а заодно и князя-сообщника, и уж точно ни в чем не повинных княгиню и путников. Вредитель пытался оправдываться, но его голос потонул в гневном реве толпы.
— А давайте мы его... ну, в жертву принесем? — сказала девчоночка с тоненькой косичкой, похожая на белую мышку. Тихонечко так сказала. Но ее почему-то услышали все. И снова взревели:
— Точно!.. Правильно!.. В жертву его!.. Халява-а-а!.. Да здравствует Халява!..
— Я думал, это выдумки, — растерянно произнес Динь.
Товарищи с изумлением уставились на него: растерянный эльф — то еще зрелище.
— Выдумки? — переспросила Хлоя.
— Да. Книжники выдумали про дровянский обряд ловли Халявы на живца. А обряд-то, кажется, и вправду существует...
— Назавтра раз-два — и тудыть, — весомо проговорил князь.
— Как рассветет, стало быть, так и приступим, — подвела черту княгиня. — Все, хорош трепаться, живо все по домам!.. — и добавила буднично, без нажима: — А то хрен я вас завтра к княжьей кладовке подпущу!
Толпа, только что казавшаяся угрожающим монолитом, прямо на глазах стала рыхлой, как весенний снег и истаяла в считанные минуты. Дуболомы куда-то утащили вяло сопротивляющегося хорька. На грустных развалинах остались только князь, княгиня и путники, объединенные общим горем — отсутствием собственной крыши над головой.
Княгиня обратила на гостей нежданно милостивый взор и проговорила устало и грустно:
— Ох, не в добрый час вы к нам заехали. Беда у нас. Ну да авось поправимая. Вот завтра Халяву приманим — и все на лад пойдет.
— А какая она, Халява? — Тим смотрел на княгиню широко открытыми наивными глазами и как никогда был похож на тринадцатилетнего пацана... коим он, строго говоря, и являлся.
— Старики сказывали — тварюка огромная, косматая, зубы в два ряда, глаза белесые... жу-уть! — с подвывом возгласила княгиня. — А воет — будто ребенок плачет, жалостно так. Поймать-изловить ее можно, но только на живца. И тогда она любое твое желанье выполнит.
— Я думала, этим делом обычно рыбки всякие занимаются, — вполголоса пробормотала Хлоя.
— Рыбки — это в сказках, — авторитетно заявил Тим.
— А Халява?! — среди грехов Хлои легковерие не числилось.
— Не зна-аю, — протянул Тим таким тоном, что сразу стало ясно — купился.
— Ну что ж, утро вечера мудренее, — совсем по-сказочному и как-то очень по-домашнему заключила княгиня. — Ну, пойдем, что ли, к бабушке Яге ночевать?
И они пошли. Впереди — княгиня, гордо неся увенчанную кокошником голову. За ней — осторожно, потому как впотьмах, мужики ни одного факела оставить не догадались — путники. А следом, в изрядном отдалении, князь. Он приотстал, что-то выискивал в развалинах, ворча и вздыхая. Кажется, нашел, потому как теперь шагал бодренько и даже начал насвистывать какой-то мотивчик, от которого Вертеру явственно поплохело. Впрочем, через три десятка шагов разом поплохело всем его товарищам по несчастью, ибо...
— Если у них бабушки такие, какая ж тогда Халява-то быть должна? — в очередной раз выразила общее опасение Хлоя.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
