Лесса (общий файл) (заморожено)

13

Солнечные лучи разгоняли полумрак кельи, отражаясь разноцветными искорками от пузатых склянок, рядами крохотных воинов стоявших на столе, легкий ветерок, проникающий в комнату, освежал спертый воздух. Чирикали, как оглашенные, воробьи за окном. Тишина, нарушаемая лишь хриплым, тяжелым дыханием, резала уши. Черная кошка, устроившаяся под боком у Эллайи, прищурив янтарные глаза, следила за лучиком, отбившимся от собратьев. Тот осторожно крался по полу, исчезая в щелях крепких досок, чтобы неспешно выбраться наружу и продолжить путешествие. Луч коснулся тонких пальцев Эллайи, заиграл на капле жемчужного маникюра, уцелевшей чудом. Последнее напоминание о той беззаботной жизни, которая была у несчастной. Марсия вздохнула. Показалось, ничего печальнее, чем эта рука, она ещё не видала.

Ильма убрала руку с пышущего жаром лба Эллайи, нахмурилась:

— У неё лихорадка. Не знаю, выживет ли.

Марсия глянула на мать-настоятельницу, вздохнула. После того, как эльфийка сотворила свою страшную магию, Ильма похудела, спала с лица, глаза цвета васильков потухли. Марсия не знала, что и думать. Неужто её девочку так встревожило проклятие, или тут причина в некоем беловолосом эльфе? Тот так и не показался. И слепцу видно, что Ильму поедом ест тревога, но ведь она никогда, ни словом, ни делом, не дала знать старухе, заменившей мать, что ей так дорог ушастый лекарь...

— Лихорадка вызвана не телесной болезнью, — Ильма провела рукой над телом эльфийки, прикусила губу.

— Да уж, сотворив такое, не только залихорадит, — Марсия поджала губы.

— Молчи, — оборвала Ильма, сверкнув глазами. — В ней сейчас борются ненависть... И мать. Победит кто-то один. Если выживет.

Больная открыла глаза. Страшные следы избиения почти исчезли, но черные тени, залегшие вокруг глаз, превращали тонкие черты в посмертную маску.

— Вы... Вы сказали, мать? — прохрипела Эллайа.

Ильма осторожно сжала тонкие пальцы эльфийки, всем сердцем желая через жест передать тепло, поддержку и сочувствие, принять на себя чужую, невыносимую боль. По тонким пальцам эльфийки заструился холод. Эллайа закрыла глаза, превратилась в статую. Ледяную, неподвижную. Мертвую. Настоятельница снова чертыхнулась про себя, кляня свой поганый язык. О беременности она хотела поговорить с Эллайей позже, когда та окрепнет, но кто же знал, что девочка все слышит, что она не знает о ребенке? Магичка, она должна была почувствовать зарождающуюся жизнь... Хотя, после таких истязаний... Милосердная, дай ей сил! Сил вынести очередной удар судьбы, после которого и здоровый-то свихнется. Ильма переглянулась с Марсией. Значит, Эллайа на самом деле не хотела зла ребенку, это была месть, а она, пустоголовая, вывалила дерьмо бедняжке на голову! Ильма тряхнула головой. Какая теперь, к демонам, разница? Слов назад не воротишь.

От страшного, нечеловеческого вопля вздрогнули стены. Крик раненного зверя оборвался, перешел в стон отчаяния, стих.

Марсия стояла, дрожащими пальцами перебирая складки платья, не сводя глаз с эльфийки. Несчастная лежала молча, не поворачивая головы, хрупкое тело сотрясала дрожь. Марсия чувствовала, как слезы текут по лицу, оставляя теплую влагу, застывающую в бороздках морщин. Ильма все гладила и гладила Эллайу по сбившимся в сплошной колтун рыжеватым волосам. Сказать было нечего. Нечем утешить.

14

В пещере царил мрак, даже лучи солнца, серой утренней занавесью освещавшие вход, не могли рассеять тьму. На полу валялись кости животных, чьи-то тонкие ребра, ветви и гнилые листья. Костер в целях безопасности Рейн разжигал по ночам, хотя по лесу туземцы не шлялись. Дубрава принадлежала местному барончику, и его лесники отнюдь не лобызали в уста тех, кого застали за сбором ягод и грибов, не говоря уже о браконьерстве. Снаружи шел дождь, срывался ветер. Серая летучая мышь, приблудившаяся к нему, заерзала под потолком, кутаясь в тонкие крылья.

Ночь прошла спокойно, но он устал, как тысяча демонов. Смотреть глазами птиц было тяжело, непривычно, отнимало уйму сил, которые могли понадобиться в любой момент. Но польза все же была много больше. Невольные помощники нашли беглого Соловья и регулярно осматривали округу, чтобы своевременно предупредить об угрозе. Маг лесных со своими карателями мог выйти на след. Рейн лишь раз отлучился с поста, когда отправился по душонку наемника, впрочем, он скоро управился. Дроу растянулся на походном ложе, скрестив руки за головой, закрыл глаза, размышляя.

Эллайя пока жива, если это существование можно назвать жизнью. Её ежедневно пичкали сонными, дурманящими отварами, связывали и бинтовали, чтобы не повредила себе и растущему плоду. Но она не сдавалась, окончательно впав в безумие. Что ж, ему остается только ждать рождения дитя. Сейчас первоочередная, главная и единственная задача — охрана монастыря, разведка да насущные нужды, которым и железный организм дроу не указ. Если Эллайа умрет, он заберет ребенка, если выживет, заберет обеих. Обеих — потому что родится девочка. Девочка, о которой говорило предсказание альвов. Девочка, от которой зависела жизнь. Зависела магия... Предсказание было расплывчатым, двояким, как и все, что осталось от Великих, но то, что это дитя решит судьбу магии, говорилось, вроде бы, внятно. Не говорилось, как. То, что это тот самый ребенок, сомнений пока не было. Первое испытание мать и дитя уже прошли. Честь и хвала настоятельнице... Сильная женщина. Несмотря на то, что лишилась любимого, и лишилась, можно сказать, из-за Эллайи, Ильма вытащила её из когтей смерти. Впрочем, может, она и не подозревает об этом... Что вряд ли.

"Любой ценой уберечь дитя". За каким лядом королеве девочка из пророчества? Если человеческим магам суждено быть уничтоженными из-за этой девчонки, то обезглавленные силы людей войско Мэйдд сотрет с лица земли, даже не вспотев. Это ещё не родившееся дитя, по предсказанию альвов, станет той песчинкой, что столкнет лавину. Ясно, что Мэйдд не может упустить шанс завладеть крохой, попридержав ту у себя до поры до времени, пока та будет расти, но что будет, когда птенец оперится? Если девочка будет жить, то умрут тысячи, нет, десятки тысяч, да и широкомасштабной войны исключать нельзя. Впрочем, не его забота. Его забота — интересы Дома, а в том, что Мэйддлайнн преданна Дому до самозабвения, сомнений нет. Хотя... Картинка не складывалась. В этой багровой мозаике зияли черные пятна, и он не мог унять тихую, еле слышную тревогу. Прогнав прочь крамольные мысли, Рейн задремал чутким полусном солдата.

Он не знал, что глазами птиц за монастырем наблюдал не он один.

15

В окно врывался свежий, ещё морозный воздух. Зима неохотно отступала, но удары весны с каждым днем становились все сильнее, вот и сегодня победный марш капели славил юную королеву, вступавшую в свои права. На приступке бойницы горланили воробьи.

— Расчирикались, — проворчала Марсия, считая петли. — Как медом намазано...

— Пусть их, — буркнула в ответ Ильма, прощупывая небольшой, даже по меркам эльфиек, живот Эллайи. — Не нравится она мне сегодня.

— Мне она вообще... не нравится, — Марсия глянула на будущую мать и отвела взгляд, не в силах вынести встречного взгляда.

Фиалковые глаза Эллайи источали ядовитую ненависть. Даже опоенная травами, связанная по рукам и ногам, она не сдавалась, не прекращала попыток убить себя и ребенка. Большую часть времени она проводила в искусственном, тяжелом забытье, но в краткие моменты просветления, когда отступали кошмары и воспоминания, она, казалось, думала только об одном — убить себя и убить тех, кто ей мешал. Марсия поджала губы, громче защелкав спицами. Что за девка, все жилы из них вытянула, ведь будет рожать, им с Ильмой небо с овчинку покажется. Эту и тролль не удержит, не смотря на то, что с тростинку толщиной...

Тихий стон оборвал стук спиц. Ильма выдохнула:

— Началось, старая. Рысью за полотенцами, водой, да захвати мою шкатулку, ту самую, сама знаешь, где.

Марсия, торопясь, засеменила в комнату настоятельницы. Протяжный, надрывный вопль вырвался из приоткрытой двери, отразился эхом от каменных стен. Марсия пробормотала молитву, осенила себя кругом. Не допусти, Милосердная...

В шкатулке Ильма держала яд.

16

Рейн протирал мечи, когда его соглядатай, воробей, расчирикался дурниной, сообщая о том, что началось то, чего он так ждал долгих восемь лун. Рановато, но это длань Матери, и только ей знать, кому и когда родиться или уйти. Рейн сбросил все следы своей нехитрой жизни в пещере в заранее приготовленную яму, запечатал заклинанием и поспешил в монастырь. В поле бродили кметы, готовя пашню, свинцовое небо, казалось, вот-вот сольется с маслянистой, жирной землей, отдохнувшей за зиму. Под покровом невидимости он пересек поле по краю, перемахнул через стену. Спрыгнул в грязный снег, лежащий сугробами у стены и до сих пор не растаявший благодаря густой, темно-синей тени, очистил сапоги от налипших тяжелых комьев грязи. Прикормленные волкодавы и ухом не повели. Начался мелкий, нудный дождь.

В нишах чадили факелы, гладкие каменные стены отражали едва различимую тень, путь которой можно было проследить лишь по легкому движению воздуха, пахнущего пылью и едва уловимым запахом лаванды. Ароматические палочки тлели в крохотных медных держателях, провожая незваного гостя тонкими щупальцами дыма.

Легким шагом, быстрый, невидимый для человеческих глаз, Рейн шел по коридорам. Он должен быть осторожен, в обители есть видящие, и тогда придется применить силу, что крайне нежелательно. Но Мать была благосклонна к нему. Сестры предавались молитве, коридоры были почти пусты. Путь к келье он узнал, загодя проследив за подслеповатой старухой, которая так медленно шаркала по лестницам, словно вот-вот рассыплется на ходу, и не замечала никого и ничего вокруг.

Дойдя до нужной ему двери, Рейн собрался уже толкнуть створку, но замешкался. То, что ожидало его по ту сторону двери, он видеть не желал. Воспитанный в уважении и поклонении Женщине, Матери, он и помыслить не мог, чтобы видеть таинство рождения. Дроу не допускали к родам мужчин, даже жрецам и магам дорога была заказана. Но Мэйдд ждет его, и ждет не с пустыми руками. Её не остановит, что он её Первый Советник, маг клана Скарабеев и фаворит, если его постигнет неудача. С него и спрос вдесятеро. От его действий и решений, без преувеличения, зависит судьба мира. И эта судьба, здесь и сейчас, явится на свет в келье монастыря, забытого даже богами. Всеми, кроме колеса времени, чьи жернова мелют медленно, но неумолимо. Пронзительный крик, донёсшийся из-за двери, развеял сомнения. Рейн толкнул дверь.

Насквозь промокшая постель в грязных желтовато-розовых разводах, корчащаяся от боли фигурка, красные пятна на полу, руках и платьях двух женщин, старой и молодой, сладковатый запах крови.

Рейн шагнул вперед, сбросив плащ невидимости. Крик роженицы захлебнулся. Рейну показалось, что в фиалковых глазах при взгляде на него загорелся огонек надежды, который сменился привычным тусклым светом безумия. Коротко обрезанные рыже-золотистые волосы Эллайи взмокли от пота, прилипли ко лбу, тонкие руки были спеленаты бинтами. Она, как видно, продолжала бороться с собой и миром.

— Положи её на стол, дроу. И зажги ещё ламп.

Он не удивился. Настоятельница была не так проста, как ему казалось поначалу. Он бросил ножны на скамью у стены под знаком круга, прошел к столу, смел гору мокрых полотенец на пол, застелил чистой простыней, которую взял со стула и обернулся, оценивая шансы Эллайи. Шансов не было. Или мать, или дитя.

Старуха, казалось, проткнула его взглядом, поджала губы, но промолчала, видя, что Эллайа перестала рваться из рук, казалось, она успокоилась и решила им не мешать, да и Ильма не прогнала незваного гостя прочь. Комнату осветила молния, поток дождя обрушился на монастырь.

— Сколько у нас времени? — спросил Рейн, подойдя к самой кровати, положил руку на горящий лоб Эллайи. Несчастную скрутила очередная схватка, но она только выдохнула, долго, протяжно, и потеряла сознание.

— Ещё вчера кончилось, — Ильма откинула пшеничные волосы от лица, глянула хмуро. — Твои темные штучки?

Он промолчал. Пусть думает, что хочет. Не это сейчас главное.

— Воды давно отошли, кровопотеря, плод лежит неправильно. Я... Я не знаю..., — Ильма потемнела лицом.

Рейн не мог отвести взгляд от лица эльфийки, на которое, казалось, наконец-то снизошел покой. Он поднял странно тяжелое тело на руки, перенес на стол. Разорвал остатки сорочки, обнажив вздувшийся, синеватый, ходивший ходуном живот. Ильма положила руки на Эллайу и замерла, пытаясь влить силы в приговоренную. Лицо побелело, из носу зазмеились тонкие красные струйки. Старуха охнула, засуетилась бестолково у стола. Рейн подошел, взял ледяные руки Ильмы в свои, глянул пристально. Она отвела взгляд.

— Я должна... Я должна... Но...

— Вы не сможете, — мягко сказал он. — Только убьете обеих.

Ильма отобрала руки, вытерла о рясу, прикусила губу, отвернулась.

— Не казни себя, это предначертано, — слова прозвучали как приказ.

Она коротко кивнула и пошла к скамье, на которой на белоснежном полотне лежал тонкий, хищный нож.

Рейн коснулся губами губ девушки, даря прощальный поцелуй. "Никого. Ни матери, ни сестер, ни мужа, лишь ненависть, боль и тьма будут рядом с тобой в минуту кончины. Ты герой, девочка. Ты не посрамила свой род. Прости".

Он положил пальцы туда, где ещё неровно билась нить жизни. Что-то бубнила бабка, срываясь то на шипение, то на крик, тихий, успокаивающий голос настоятельницы гасил волны старушечьего гнева и страха. Он не слушал, сосредоточившись на заклинании. Время идет, он не должен отвлекаться на эмоции. Через миг все было кончено. Ильма медлила пару ударов сердца, не сводя покрасневших мокрых глаз с тела, затем подошла к столу и занесла нож. Рейн отвернулся.

* * *

Тихий писк прозвучал, как смех на погосте. Рейн помедлил, обернулся. Старуха держала на руках, мокрых от крови, новорожденную, наскоро завернутую в чистую тряпицу, Ильма промокала лицо девочки. Личико было бледненьким, крохотным. Прекрасное личико. Рейн закрыл глаза мертвой, поцеловал, едва коснувшись век, осенил тело знаком Милосердной и отошел в сторону.

Малышка пискнула, икнула, задрыгала ножками и уставилась на него фиалковыми глазами матери. Вытянув ручку, сложила кулачок в известном всему миру жесте. Марсия всхлипнула, зашмыгала носом, но хулиганку из рук не выпустила.

Рейн улыбнулся.

Улыбка таяла, пока рука тащила кинжал из ножен. В комнате, кроме них, был кто-то ещё.

17

Рейн метнул нож, клинок скользнул по невидимой преграде и вонзился в стену, бросила слово защиты Ильма, загородив собой старуху с ребенком от невидимой угрозы, Рейн схватил со скамьи ножны, выхватил мечи.

Фигура, закутанная в серый плащ, возникла на фоне каменной стены, откинула капюшон длинными, цвета гнили, узловатыми пальцами с когтями росомахи вместо ногтей. Рейн грязно выругался. Гостью он знал. Существо с морщинистым длинным лицом, пергаментной кожей, глазами акулы и душой гадюки. Нагайна. Первая жрица Мэйдд лично заявилась в монастырь, чтобы решить судьбу девочки. Может быть, и его, Рейна, судьбу.