| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Нив!
— Забирайся, — громовым голосом скомандовала келпи-полукровка, преклоняя колено. Взметнулась огненная грива. — Так быстрее будет.
Один прыжок, другой, третий — и они очутились перед домом Морин. Та поджидала в дверях, под приколотой ветвью остролиста, скрестив руки на груди. В чёрном вдовьем платье, с растрёпанной косой через плечо, со страшным багровым шрамом вокруг шеи — настоящая колдунья.
— Надо же, — протянула она хрипло. — Не спужался. Я уж думала, не придёшь.
— Ты знаешь про Айвора? — выпалил Киллиан с ходу. — Морин, он умирает, надо сделать что-то...
— Знаю, — перебила она. И кивнула на дверь. — Проходи. А ты, келпи, снаружи обожди. Мальчишка своё решение сам должен принять.
В доме у колдуньи горели свечи — не один десяток, не два, а целая сотня. И белые, и красные, и чёрные, и золотые... Прялка тихо шелестела, само собой вертелось колесо, и вытягивалась из кудели длинная нить — из тёмной шерсти светлая, из светлой тёмная. Стоял густой дурманный аромат не то разморённых солнцем луговых цветов, не то смолы, не то курений.
— Прежде, чем дальше говорить, скажу вот что, — произнесла Морин, глядя на гостя задумчиво. — Айвор, спору нет, строптив, всё-то должно идти по его воле. Но кое в чём он прав. Пусть мне немного пророческого дара отмеряно, но сколько я вперёд ни заглядываю, вижу одно: ползут железные машины по земле, по воде и по небу, и холмы начинены железом, и плоть железом окована. В таком мире фейри не жить, — покачала она головой и сузила глаза. — Там и человеку-то скверно. И есть два широких пути. Первый — туда, где нет ни фейри, ни колдовства. Второй — к людской погибели.
И умолкла.
Киллиана пробило дрожью; воочию предстали эти две дороги. Но тут почудился ему птичий стрёкот, и зазвучал весёлый голос Падрэга: "Порешим так: сколько б сорок ни летало, всё вам к счастью, а мне — к крепкому сну".
Губы растянулись в улыбке:
— Среди моих друзей так говорят: если судьба неясная, значит, ты сам её выбирать можешь. Вот и я выбираю третий путь, пусть он непротоптанный и ненахоженный. Рассказывай до конца.
Морин усмехнулась:
— Ишь, какой смелый выискался. Нет, что б Айвор ни болтал, а всё ж недаром он тебя спас. Слушай же... — понизила она голос. — Первый — тот, где ему погибнуть, второй — где тебе не жить, ибо сердце на двоих разделить нельзя. Но есть третий путь, и ведёт он под холмы, как исстари определено. И Айвору там тридцать лет спать, пока железо поёт, а тебе его покой тридцать лет сторожить. Пойдёшь ты по этому пути?
Пламя свечей затрепетало, точно на ветру; аромат стал горше.
— Да.
— Даже не зная, что в конце ждёт?
Огни дробились, множились, окружали Морин дрожащим ореолом; стены отдалились, и тьма нахлынула с четырёх сторон.
— Да.
— Даже если придётся всё, что любишь, оставить здесь?
Киллиан прерывисто вздохнул, пошатнулся, чувствуя вкус губ Фэй на своих губах. Колдунья смотрела пытливо.
— Да, — выдохнул он, распрямляя спину. — Пойду.
— Ну, тогда, — улыбнулась Морин — впервые по-доброму, — ступай за ключами.
И — толкнула его в грудь.
Он нелепо взмахнул руками, теряя равновесие, и очутился на вершине холма. Солнца не было видно, однако тёплый закатный свет словно бы исходил отовсюду. Горело всё кольцо горизонта — где золотым, где пурпурным, где оранжевым... Вниз убегала тропинка, старая, едва заметная, а склоны вокруг поросли высокой травой, болиголовом, осотом, виднелись кое-где васильки, бодяк, лютики, чертополох, розовый вереск и наперстянка. Но ни птица не пролетала в небе, ни зверь не прошмыгивал в зарослях.
У подножья холма что-то поблёскивало — мягко, как вода, ловящая отблеск факелов. Киллиан прислушался к себе — сердце забилось ровнее — и начал спускаться.
Когда он прошёл треть пути, то увидел Джейн. Сестра сидела на камне вполоборота и нянчила младенца, укутанного в шерстяной платок.
— А вот и ты, брат! — воскликнула она, повернув голову. Тёмные волосы её были заплетены в пышную косу, голубые глаза сияли от радости. — Всё-таки ты вернулся! Может, останешься? Если дальше пойдёшь, то никогда мы не свидимся. Присядь хоть ненадолго, поговорим... Вот угадай, кто у меня родился — сын ли, дочка?
И страшно ему захотелось немного задержаться с сестрою, побыть рядом с нею — так сильно, что ноги словно приросли к земле.
Но тут увидел он на тропинке серебряный венец, покрытый чёрной копотью, и холодок пробежал по спине.
— Нет, сестра, прости, — повинился Киллиан. — Я не могу с тобой задержаться. Мой путь лежит дальше.
Джейн горько вздохнула, расправляя складки на платке, в который был укутан младенец, а за спиной у неё появился Падрэг — светловолосый, тонкий и стройный, как молодой клён.
— Ступай спокойно, названный брат, — сказал он, положив Джейн ладонь на плечо. — Теперь мне о ней заботиться, мне её защищать.
И Киллиан пошёл дальше.
Когда миновало две трети пути, он увидел свою матушку, стоящую под яблоней. И какой старой показалась эта сильная прежде женщина! Её седые волосы полоскал ветер, а лицо было печально, а у ног лежали сухие колосья.
— Сыночек, кровиночка, побудь со мной! — попросила она, улыбнувшись, и протянула к нему руки. — Обними меня хоть на прощание! Если ты вниз пойдёшь, больше уже нам не свидеться.
И так ему стало тоскливо, так захотелось обнять родную мать, попрощаться с нею — невозможно было устоять. Но когда ступил он в сторону, чтобы сойти с тропы, то вдруг увидел на обочине золотое наливное яблоко — и вернулся.
— Прости, матушка, — ответил Киллиан. — Я не могу этого сделать. Я должен идти вниз, за ключами.
Она горько заплакала. А из-за её юбки выглянула голубоглазая девчонка и сказала:
— Ступай, дядя Киллиан. Прежде ты о бабушке Мэри заботился, а теперь мы с братьями и сестрицами станем.
А небо всё темнело, темнело, и расцвечивалось яркими полосами, словно бросал кто-то в вышине друг на друга полупрозрачные отрезы шёлка — лилового, алого, жёлтого, зелёного, голубого, пурпурного. Ветер заколыхал верхушки травы, и всё сильнее сверкало что-то внизу, у конца тропинки, и слышалось уже негромкое журчание воды. У самого подножья холма раздвинулся полог сумерек, и показалась стройная девушка с кудрявыми рыжеватыми волосами.
То была Фэй.
— Не уходи, Киллиан, — позвала она едва различимо, словно боялась собственного голоса. — Не оставляй меня. Возвращайся, и вдвоём мы все несчастья переживём и одолеем. Я ведь знаю, что ты ко мне посвататься хотел, я и кольцо уже видела, и я люблю тебя, а ты — меня, и этого не изменить.
Сердце точно остановилось.
Киллиан стал сам себе противен за то, что оставлял одну невесту, лучшую на свете. У сестры нынче есть муж, который её беречь и лелеять станет, матушку внуки развеселят... А Фэй — одной горевать?
Он почти уже решил сойти с тропинки, когда заметил в траве тисовую ветвь — мёртвую, сухую.
И остановился.
— Прости, Фэй, — отступил он назад. Губы точно онемели. — Я не могу вернуться, хотя ты любишь меня, а я — тебя, и этого не изменить. Как бы я хотел остаться! Но как потом жить, зная, что в груди у меня бьётся сердце, взятое взаймы? Как жить, если цена счастья — смерть того, кто был ближе друга, роднее брата? Как своей собственной рукой обречь весь волшебный народ на небытие?
Фэй опустила взгляд.
— Я бы не сумела.
На ресницах у неё дрожали слёзы, как вечерняя роса. А потом из тени выступили двое: сребровласая девица в зелёном платье наизнанку и огромный кот с пылающими глазами — Нив и Король Кошек.
— Иди-иди, дурень, — проворчала Нив, положив ей руку на одно плечо. — Ужо я-то её не оставлю, сколько б железа вокруг ни рыскало. Я, как-никак, полукровка, авось и сдюжу.
Кот подпрыгнул, извернувшись в воздухе, и обернулся мальчишкой четырнадцати лет, вихрастым и синеглазым.
— Ступай, куда должно, — сказал он важно. — Уж я свою подругу не покину. Мой теперь черёд о ней заботиться.
Киллиан потёр глаза — яростно, пока саднить не начало — и бросился опрометью по тропинке, не оглядываясь, ибо знал: если он хоть раз обернётся и увидит, как плачет Фэй, то не сможет сделать больше ни шагу. А в небе схлёстывались потоки света всех оттенков, которые только бывают, и ветер гнул траву к земле, а издали доносился тоскливый напев.
"Быстрей, быстрей, — билось в висках. — Скоро уж Белтайн. Взойдёт луна, откроются холмы — вот и срок истечёт".
Тропинка становилась более широкой, торной и вывела к источнику. Он был сделан в виде трёх чаш. Вода перетекала из верхней чаши в среднюю и звенела, дробясь, нижняя же оставалась спокойной, и там отражались звёзды и два полумесяца, повёрнутых остриями друг от друга. Справа и слева от источника высились два камня. На одном лежал стебель тимьяна, а на другом — лист клевера о четырёх лепестках.
— Вот, значит, ключи, — произнёс Киллиан — и взял и то, и другое.
И тотчас же очутился снова в доме у Морин. Свечи уже погасли — все, кроме одной, которую она держала в руках, и от той остался лишь огарок. За окнами светлело.
— Что сделано, то сделано, — сказала колдунья, словно угадав, что творилось у него в душе. — Теперь уже не жалей. Садись верхом на келпи, она тебя мигом домчит к старому тису над омутом, там-то ты и найдёшь Айвора. И спаси его, если сумеешь, — добавила она едва слышно. — Я всё, что в моих силах, уже сделала — больше ничего не могу. И прощай!
Киллиан только поклонился ей с благодарностью — слова с языка не шли — и вышел за порог. Нив там так и ждала в облике чудовищной лошади и, увидев его, сразу опустилась, словно приглашая всадника. Стоило только ему сесть, сжать коленями бока и взяться за гриву — келпи одним прыжком взвилась прямо в небо и понеслась по облакам. Сизым, лиловым, розовым, золотистым... Они проплывали мимо влажные и трепещущие, точно клочья морской пены, и рубашка постепенно отсыревала, начинала липнуть к телу. От огненной гривы Нив исходил жар, а копыта высекали искры из незримой дороги. Солнце, которое сперва стелилось по горизонту, взбиралось выше и выше, а затем начало опускаться, и всё вокруг стало окрашиваться в багровые и бронзовые оттенки.
"Если б тут были часы, — промелькнула мысль, — то сейчас их стрелки вертелись бы вдесятеро быстрее".
Тимьян и клевер в стиснутом кулаке не увядали, а словно бы разрастались — вместо одной былинки делалось две, затем три, четыре... Стебли обвивали запястье, точно живые, и чудилось в них биение пульса — то сильней, то слабее.
"Мало осталось времени, совсем мало".
Наконец, когда свет померк, облака расступились. Показалась внизу лента Бойла. На берегу люди плясали, жгли костры и бродили у майского шеста, изукрашенного лентами и цветами. Огромная белая луна едва-едва приподнялась над горизонтом и тянулась холодными лучами к холмам.
Нив опустилась у омута и склонилась, помогая Киллиану слезть. Он с трудом сполз на землю по скользкому лошадиному боку; голова кружилась, но сердце стучало ровно и спокойно.
— Вот и всё, — фыркнула келпи-полукровка прямо в ухо. — Я вернусь домой. Негоже Фэй одну оставлять.
Киллиан погладил её по бархатной шее и прижался лбом к белой звёздочке на лбу.
— Обними Фэй за меня, — попросил он шёпотом. — И прощай, Нив.
Келпи отскочила, взбила землю копытами — и вспрыгнула прямо на небо. Киллиан остался один. Некоторое время он вслушивался в песни на берегу, вдыхал запах костров и ночного луга, а затем обернулся к тису.
Конечно, Айвор был там, у корней.
Кто бы сейчас узнал в нём прежнего щёголя и кутилу! Волосы, прежде похожие на чёрный шёлк, запутались и потускнели, богатые одежды истрепались. Он напоминал теперь не то тень в воде, не то дым в лунном свете: приглядись — и увидишь сквозь него и сырую почву, и камни, и едва примятую траву.
— Столько веков ты прожил, — произнёс Киллиан, чувствуя и нежность, и боль, и странное умиротворение: всё-таки успел. — А ни ума, ни гордости не нажил. Вот и правильно — что бы мы делали, умные и гордые?
Он легко поднял Айвора на руки — тот весил не больше жаворонка, словно и впрямь вот-вот мог развеяться туманом — и направился к холму. И стоило приблизиться, как холм раскололся, и из расщелины забил свет. В сказках говорилось, что в королевстве фейри вечно льётся музыка — сладкоголосые арфы, флейты, лиры соревнуются между собою, но его приветствовала лишь тишина. Однако многие из волшебного народа с самых первых шагов под холмом встречали его, словно давным-давно ждали: в безмолвии проходил Киллиан между ними, ощущая на себе тысячи взглядов. Мимо дворцов, мимо святилищ, мимо лугов, где бродили прекрасные скакуны, и озёр, где на волнах покачивались ладьи — дальше и дальше.
Путь его окончился в прекрасном месте, похожем на храм, только вместо колонн высились древние тисовые деревья, а вместо купола раскинулось ночное небо. Здесь на поваленном стволе сидела белая госпожа в паутинном плаще и наигрывала на арфе; единственная из всех фейри она радовалась и не скрывала этого.
— Вот и ты пришёл, мой новый меньший брат, возлюбленный брат! — пропела она и улыбнулась. Багряные и золотые пряди змеились вокруг её лица, точно танцевали. — Оставь нашего глупого старшего брата здесь, — указала она на ложе, выстланное мхом. — Пускай он отдохнёт. А сам садись подле меня и выпей вина: ты прошёл долгой и трудной дорогой, но нынче всё позади.
Киллиан шагнул к ней и внезапно понял, что его облачение переменилось: синие шелка, серебряные шелка, высокие сапоги до колена и лёгкий плащ, пошитый из самых тёмных глубин омута. Айвор изменился тоже: грудная клетка его начала подниматься и опускаться, как в спокойном сне, на скулах проступил румянец.
Принимая кубок из рук белой госпожи, Киллиан вновь обернулся к компаньону.
— Айвор будет жить?
У изголовья ложа прорастал молодой тисовый побег, и вскоре на нём появилась первая алая ягода.
— Будет, — со светлой улыбкой отвечала белая госпожа. — Как будем и мы. Когда придёт пора, мы сокроемся, и вернётся жемчуг на дно морское, тень — к ночи, а серебро — к луне. Но двери не захлопнутся, а прикроются, и в должный миг начнут отворяться вновь. Многие из нас уйдут, но многие и останутся с людьми, и одни будут защищать других, и оттого родятся новые чудеса... А до тех пор брат наш уснёт.
Постепенно тишина вокруг начала отступать; ночь наполнилась музыкой, далёкими голосами, звоном ветров и звёзд. Киллиан подошёл к ложу и бережно прикоснулся ко лбу Айвора, отводя прядь.
— Отдохни, — прошептал он. — Я стану беречь твой покой.
И почудилось ему, что бледные веки дрогнули, и тогда под сердцем у Киллиана расцвели тимьян и клевер.
Волшебство сокрылось, не умерло, а лишь уснуло, а значит — однажды вернулось бы.
В должный час.
* * *
О доме номер девять на углу Рыночной площади слышали, кажется, все в столице. Невзгоды обходили его обитателей стороной — и войны, и болезни, и бедность, зато удачи им было не занимать. И если б на том странности заканчивались! Старые-старые яблони до сих пор плодоносили, хоть и через два года на третий, а по обеим сторонам от порога лето напролёт цвела наперстянка. Дом этот от века принадлежал одной семье, и каких только глупостей о ней не болтали! Мол, сведущи О'Конноры в колдовстве и даже умеют обращаться в кошек.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
