| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Горе тебе, Эо Росса, горе!
Высохли корни старого тиса,
Скоро, скоро ему нас оставить...
"Что же ты не сказал мне, Айвор? — думал он. — Что же ты утаил?"
Спать лёг с тяжёлой головой, и снилась ему только чёрная-чёрная вода.
Вставали в деревне рано, с солнцем, однако же Киллиана, дорогого гостя, тревожить не стали. Когда он пробудился, то дом уже опустел — кто скотину ушёл на луг выгонять, кто в поле работал. Одна мать поджидала, вязала кружево в общей комнате, да дело не ладилось. Путалась нить, выскальзывал из пальцев крючок.
— Ты вчера сам не свой был, — тихо промолвила Мэри О'Флаэрти, не здороваясь даже. — Да и без ведра вернулся, Бренде пришлось за ним бегать... Песню яблони услышал?
— Услышал, — не стал отпираться Киллиан. — Ты ведь за этим и позвала меня, верно?
На столе ждал простой завтрак — кувшин молока, свежий, только утром испечённый хлеб да пара ломтей окорока. Но кусок в горло не лез.
— Я уж и сама не знаю, зачем, — вздохнула мать и отложила рукоделие; крючок, падая, зацепил солнечный луч и сверкнул. — Да только та песня мне покоя не давала. Я ведь помню, как тебя Айвор к нам привёл. Он-то был, что король из сказки — высокий, статный, с серебряным венцом в волосах. Ты — как утопленник, бледный, мокрый до нитки.
Она замолчала. Киллиан долго не знал, что ответить. Налил из кувшина молока, пригубил, отставил...
— И всё?
Мэри О'Флаэрти закусила губу.
— Не всё, — откликнулась еле слышно. — Я ведь виновата перед тобой, сыночек. Год не верила, что ты с реки вернулся, что б там Шона ни говорила, как бы ни винилась. А всё потому, что уходил ты голубоглазый, как Бренда — в меня, и в матушку мою... А когда вернулся, то глаза у тебя были зелёные — то цвета мха, то цвета молодой листвы на просвет.
В горле точно холодный ком застрял. Стало зябко.
Против собственной воли Киллиан вспомнил, как на него косились в деревне из-за статного фейри, который везде таскался следом: и в школу, и на речку, и в лавку, во всех детских каверзах сопровождал, отпуская замечания одно другого острее. Потом-то, конечно, привыкли... Как не привыкнуть, если Айвор почти с каждым успел дружбу завести — с кем в карты перекинуться, кому воды помочь донести, а с кем и яблок из чужого сада натащить. Но в первый год нелегко пришлось, многие друзья-приятели стали его стороной обходить.
— Я твой сын, — наконец произнёс Киллиан, не представляя, что ещё сказать.
В иных словах сквозила обида, в других — злость, а он не чувствовал ни того, ни другого, усталость только.
— Знаю, — кивнула мать. А потом — сорвалась с места, обняла его, прижимая вихрастую голову к груди. — Не сердись, кровиночка моя. Что было, то было — ушло без следа. Мы все тебя любим; здесь твой дом.
— Спасибо, — выдохнул он. И вывернулся, глядя снизу вверх: — Послушай, а Шона Уилан как поживает? Здорова?
Матушка потрепала его по волосам и ласково посмотрела.
— Здорова вполне. Если хочешь с ней перемолвиться словом, так иди сейчас. Заодно и сестру повидаешь.
Медлить Киллиан не стал — наскоро перекусил молоком с хлебом и отправился к Уиланам. Проходя через сад, свернул к яблоне. При свете дня она не пела, только вздыхала тихонько. Среди ветвей виднелось одно-единственное яблоко — наливное, золотисто-зелёное, полупрозрачное на солнце. И тут словно под руку что-то толкнуло: он потянулся и сорвал плод, и в ту же секунду листья опали, и яблоня осталась голая, чёрная, мёртвая.
Холодом она дышала, словно попала в сад прямиком из лютой зимы.
Яблоко тянуло руку вниз, точно чугунное. Киллиан отёр его краем плаща, нажал на кожицу ногтем — брызнул сок. В воздухе разлился медовый аромат, такой сладкий и будоражащий, что во рту защипало.
— Ты здесь побывала, белая госпожа? — негромко спросил Киллиан. Но никто не ответил, конечно, только ветер пролетел по саду, роняя яблоневые лепестки. — Если есть, что сказать, выходи, я от правды прятаться не стану.
Он подождал ещё немного в тишине, а потом сунул яблоко в карман и пошёл вниз по тропинке.
Уиланы встретили его приветливо, хотя из всей большой семьи дома оказался только старик Дойл с невесткой Шоной, маленькой, полной и рыжей, что твоё солнышко. Они забросали его вопросами о Фэй — не иначе, Бренда с утра забежала к соседям, разнесла сплетни — и усадили за стол. Дойл отлучился в погреб то ли за элем, то ли ещё за чем, а Шона осталась развлекать гостя.
— Джейн с утра упросила Падрэга сходить в лавку за кислыми леденцами... Вы на полчаса от силы разминулись! — всплеснула она руками огорчённо.
— Ничего, — ответил Киллиан, присаживаясь на лавку. — Я больше хотел поговорить не с ней, а с тобой. Скажи, Шона, ведь правда, что ты была со мной, когда... когда Айвор впервые появился?
Улыбка её увяла.
— Ты ведь не сердишься? — сипло спросила Шона. Он качнул головой. — И долгов с тебя фейри не требуют? Ох, столько лет прошло, а мне до сих пор вспоминать боязно и стыдно. Хоть если поразмыслить, то виновата я не больше других... Мы-то думали, что он тогда уже успокоился, а он, злодей, опять за своё принялся.
Киллиан нахмурился, ничего не понимая:
— Кто? Айвор? Нет, он, конечно, не подарок, но чтобы называть его злодеем ...
От неожиданности Шона моргнула раз, другой — и рассмеялась, точно страх её наконец отпустил.
— Нет, не о твоём спасителе разговор. Это всё речной топитель, ракушник. Тот, что тебя в омут утащил.
И она рассказала историю, которую Киллиан вроде и помнил, но такими отрывками, что из правды они за годы обратились то ли в сказку, то ли в ложь.
Не со всеми фейри обитатели Ан-Айригни жили в мире и согласии. Полвека назад в Бойле и его притоках завёлся убийца, охотник на детей. Поняли это не сразу: мальчики и девочки пропадали нечасто, раз в полтора-два года, и чаще у заезжих — цыган, торговцев, путешественников. О правде стали догадываться, когда приходской священник, отец Фехин, возвращался уже за полночь из соседней деревни и увидел, что на берегу реки сидит чудище. На келпи оно походило мало. Кто-то утверждал, что это зловредный марул заплыл аж из моря, кто-то грешил на лламхигин-и-дур, пожирателя овец. Однако отец Фехин, посоветовавшись со знающими людьми, решил, что ни тот, ни другой монстр тут ни при чём. Марул напоминал огромную рыбу с огненным гребнем и с выпученными глазами во всю голову, он любил простор, пением своим вызывал штормы и губил моряков. Лламхигин-и-дур, отвратительные крылатые жабы с длинными хвостами, чаще пугали рыбаков, вторгающихся в их владения — рвали сети, рыбу распугивали. И если кого убивали, то тех, кто сам зашёл в реку, например, на овец во время водопоя; некоторые особо гадкие твари испускали вопли, от которых человек цепенел и сам падал в воду, но душераздирающих криков никто не слышал.
Значит, делал вывод отец Фехин, безобразничает кто-то другой.
И так бы и оставались деревенские в неведении, если б не один странник. Появился он после заката — высокий мужчина с благородным лицом, хоть далеко не старик, а уже седой как лунь. Поначалу взял в пабе пинту эля и сел в углу, подальше от всех... Но потом услышал, как оплакивает сапожник пропавшую дочку и ругательски ругает неведомого речного убийцу, — и отстранённость как рукой сняло. Мужчина перебрался за общий стол, представился Валентином и сказал, что весьма искусен во вразумлении кровожадных фейри. Сперва ему не поверили, а он возьми да и обернись лисом! Тогда взял слово отец Фехин, которому к тому времени стукнуло ни много ни мало девяносто лет. Он поведал гостю историю целиком и проводил его на берег Бойла. Валентин побродил туда-сюда, похмурился, а потом как снял с пояса серебряный кнут да как вытянул реку от берега до берега!
Тут-то злодей и выскочил.
Оказалось, что в округе лютовал ракушечник. Обычно его собратья могут человека к воде заманить, обрызгать, подразнить, но этот, видно, попробовал детской крови и обезумел. Те, кто был свидетелем, сказывали, что Валентин знатно отходил его кнутом и повелел больше людей не трогать, иначе, мол, не избежать ракушечнику лютой смерти. Тот зарёкся больше никого не топить, более того, похищенную девчонку вернул живёхонькой.
Ан-Айригни три дня гуляла, гудела; Валентин потихоньку ушёл, ни с кем не прощаясь и никакой награды не попросив.
— Пять лет ракушечника не видали. Потому-то я и решила, что он уплыл подальше, — вздохнула Шона, повинившись. Лицо у неё сделалось старое. — Ты, верно, и не помнишь, но я тогда была на сносях, Падрэгову младшую сестрёнку поджидала. И вздумалось мне с утра сходить в гости к бабке Блэнид, чтобы она меня поучила, как делать обережную вышивку для дитяти. Пришла я к вам на рассвете, но слово за слово, то да сё... Только к полудню засобиралась домой. Добрая Блэнид собрала мне гостинцев, а тебя дала в провожатые, и не было б беды, если бы мы пошли по прямой дороге.
Киллиану уже не надо было слушать окончание истории — он и так всё понял.
— Но ты завернула к тису.
— Завернула, — подтвердила Шона. — Сама положила у корней бусы, тебе велела зерно рассыпать. А потом меня что-то сморило солнцем. Я прилегла на холме, чуть повыше, среди тимьяна, ты вроде подле играл — собирал цветы для матушки, потом, видно, к реке спустился... И вдруг я очнулась от перезвона ракушек и крика. Подскочила, оглядываюсь... И охнуть не успела, как ракушечник схватил тебя и утащил в омут. У меня аж свет в глазах померк. Как закричу: "На помощь, кто-нибудь! Кто слышит, тот и приди!"
Сердце забилось чаще за частоколом рёбер, точно стало рваться наружу.
— Тогда Айвор и появился?
— Шагнул прямо из тисового ствола. — Шона подперла щёку рукою. — Красивый такой, что глазам больно: весь в зелёных шелках, увенчанный короной из серебряных листьев, но босой. И такое от него исходило сияние, что мне сразу полегчало. А он положил мне руку на лоб и говорит: "Ни о чём не волнуйся, Шона, я его верну". Потом добавил: "А дочку назовёшь Эованн, маленькой тисовой веточкой". Ноги у меня совсем ослабли и голова закружилась, а когда я сумела спуститься к омуту, то ты уже сидел на берегу, невредим, целёхонек, а Тисовый господин тебя расспрашивал...
— ...кто я таков, богаты ли мои родители и не дадут ли они ему кров в благодарность за спасение сына, — улыбнулся Киллиан, вспоминая. — А ракушник с тех пор пропал насовсем, раз я о нём ни разу не слышал. Спасибо, Шона, за рассказ. С сестрой я потом повидаюсь, а сейчас, пожалуй, пойду.
Она даже останавливать его не стала; и дед Уилан, который как раз из подвала вернулся с кувшином эля, тоже — видимо, всё было написано на лице.
"Он меня спас, — перепуганной птицей колотилась мысль в висках. — Айвор спас меня, но какой-то страшной ценой".
Киллиан догадывался уже, какой — по изменившемуся цвету глаз, по биению сердца, по тому, что несносный фейри из любой дали мог его расслышать. Догадывался — но проговорить боялся. Ноги сами несли его — мимо мельницы, через мост, вдоль реки, на привольные луга, где высился холм, а под ним разливался приток Бойла бездонным омутом, и склонялся над водою старый тис.
...Песня яблони оказалась правдивой.
Высохли корни у тиса или истощились его силы — кто знает. Но ни единой алой ягоды не виднелось в кроне, а многие ветки оголились, помертвели. Ствол почернел и раскололся надвое, а сердцевина рассыпалась трухой. Огромное дерево походило нынче не на зелёный дворец, а на разверстую могилу, которая только и ждала единственного своего постояльца.
Сердце не просто болело уже — обратилось сплошной, неизбывной мукой.
— Будь что будет, — пробормотал Киллиан, запуская руку в карман. — Даже если оно отравлено — будь что будет.
Он достал яблоко, на мгновение прижался губами к нагретой и словно бы пульсирующей кожице — и надкусил его.
Сок оказался горьким, как дёготь, как правда, как смерть.
Киллиан вспомнил.
...У матушки завтра именины. У неё много всяких цветов в саду, но вот синих нет — как небо, как её весёлые глаза. И пока рыжая нескладная Шона дремлет на холме, подложив руку под голову, Киллиан ищет.
Вот жёлтая купальница — красивая, но вянет быстро, да и цвет не тот. Бело-розовая очанка, красно-бурый офрис, пурпурные стрелы наперстянки, излюбленного цветка фейри, которые из нежных её лепестков шьют себе перчатки... Всё не то, неправильное. Колокольчик вроде и похож, но на просвет он лиловый — такого неба не бывает...
И тут глаз выхватывает ниже по склону ярко-синюю куртинку. А потом раз — и она исчезает.
"Горечавка, — доносится от воды шёпот. — Иди сюда, мальчик, я добуду тебе цветов горечавки".
Киллиан, словно околдованный, спускается к омуту. Ему не страшно — пляшет на глади воды отражение ярко-синих цветов, манит к себе. Ну, ещё шажочек, маленький, крохотный... Тянутся из воды длинные чешуйчатые руки, показывается уродливая, облепленная ракушками башка. Сбежать бы, да ноги не слушаются, сил хватает на один крик. Глупая-глупая Шона подскакивает, но куда ей успеть...
Вода смыкается над головой, проникает в грудь; холод сковывает тело; меркнет свет в глазах.
А дальше всё видится точно со стороны.
Вот является король в серебряном венце, ясноокий и статный. Уродливое чудище рассыпается мусором, опускаются на дно ракушки, всплывают гнилые ветки... А король склоняет голову, и взгляд его туманится:
"Что же мне делать с тобою, дитя неразумное, человеческое дитя?"
Тонкие пальцы путаются в мокрых волосах, оглаживают веки, прикасаются к посиневшим губам, ловят призрак жизни. Киллиану жаль прекрасного короля, хочется сказать ему, чтоб не печалился, не грустил...
"И такой малости не могу для тебя сделать, — шепчет король, и очи его темнеют. — Нет уж, живи".
Сияющей дланью он проникает меж рёбер Киллиана и извлекает мёртвое сердце, а взамен вкладывает своё, живое. Грудь сдавливает; волнами накатывает жар.
Киллиан резко садится, откашливая воду, и слышит вопрос:
"Как твоё имя и кто твои родители, дитя? Ты сын знатного человека?"
Он мотает головой.
"Сын богача?"
Голос возвращается не сразу.
"Я О'Флаэрти... у нас дом, поля с пшеницей... я старший сын".
Прекрасный король улыбается и протягивает руку.
"Ну, что ж, веди".
Надкушенное яблоко скатилось с холма, упало в омут и в тот же миг пошло на дно, словно сделано было из золота. Киллиан, чувствуя, как по щекам стекает горячее, солёное, сграбастал рубашку у себя на груди и сжал тисовую веточку на суровой нитке.
— Где бы ты ни был, — прошептал, — приди. Ты ведь обещал услышать.
Айвор явился тотчас же — шагнул из мёртвого тисового ствола, бледный, похожий на тень себя прежнего. Замер, не доходя двух шагов.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
