Следы на песке

Да каких еще тебе надобно знамений?

Решайся!

Он продышался, успокоил сердцебиение. Разрешил себе глоток из фляжки; зимнее вино обожгло горло, шариком прокатилось в нутро и там вспыхнуло солнышком, осветило и согрело. Трясти еще потрясет, но вот незадача: нельзя. Дело еще даже не начато.

Склонившись, он принялся осторожно пробираться по заросшей кустами гриве. У последних побегов его накрыло поднимающимся туманом, но туман еще не слежался в непроглядную стену. Да и стальная птица инвириди при каждом облете перемешивала туман бешено крутящимися крыльями.

Так что он довольно точно измерил дистанцию до единственного места кораблика, где наблюдал признаки жизни — до той самой “носовой башни”.

* * *

В носовой башне командир первым делом ощупал пристегнутые к боковой стенке снаряды, удовлетворенно заворчал: годные. Зажег налобный фонарик.

— Наводчиком становись, я на подачу.

— Есть, — буркнул Кириллыч, не споря, но командир его знал давно и хорошо. Поэтому, как только закрыли над головой огромный прямоугольный люк со скругленными краями — он в башне от плавающего танка один на двоих — командир сразу спросил:

— Давление? Или сахар?

Кириллыч приноравливался к прибору ночного видения — тот смотрел в достаточно узкий сектор перед собой, и командирскую башенку приходилось постоянно вращать — ответил не сразу:

— А если сахар, то что?

Командир отстегнул фляжку:

— На. Специально для диабетиков.

Кириллыч глотнул, напрасно пытаясь включить свет, облизнулся:

— Пи-и-иво? А как ты понял?

— Ты опять ворчишь на всех. Это или давление, или сахар. По-любому, снаряды брать я тебе запрещаю, пусть хоть все здешние черти ромбом на нас пойдут.

Сам командир смотрел через небольшой прибор заряжающего, но этот перископ ночным видением не оборудовали, потому и различался в него только мутно-белый пляж да клочья тумана.

— Да сколько там они весят: полведра?

— Да их быстро кидать надо, забыл? И поднимать на уровень макушки, под крышку, считай.

— Забудешь тут... — отозвался Кириллыч. — И прибавил:

— Что мне делать, как не ворчать. Про баб-с гусарствовать поздно, молодым везде у нас дорога, молодым у нас везде почет.

Командир хмыкнул:

— А тетка в лиловом ничего так, согласись?

— Думаю, за ней не заржавеет ласты тебе выдернуть... Внимание, движение на опушке леса!

Командир нажал выключатель поворота башни — ничего не вышло, электромотор молчал. Выругался:

— Это же надо идти в корму, движок запускать, а там никто проклятие не снимал.

— Трындец, — Кириллыч хихикнул. — Готовились действовать в условиях радиоактивного заражения, а приходится в условиях магического.

— Разницы никакой, — командир налег на ручное вращение. Башня с легким гулом покатилась вправо.

— Туда не ходи, сюда ходи, рентген башка попадет, лучевой болезнь. И у нас туда не ходи, сюда ходи, проклятие башка попадет.

— Нет, — Кириллыч выдохнул. — Не вижу. Пропал.

— Посматривай туда. За туманом даже тепловизор...

— Без тебя знаю. Колпачки на снарядах проверь лучше. Досыльник найди.

Командир опустил затвор, осветил казенник пушки фонариком, снова довольно хмыкнул: орудие содержалось в порядке. Дослал унитар, закрыл затвор. Фыркнул:

— Ну тебя в сад, уставник. Давай лучше снова о бабах.

— Слышь, о бабах говорят, когда перед их приходом ныкают водку и носки, а не тонометр и таблетки.

— О политике не хочу. Давай тогда о музыке.

— И я не хочу, — Кириллыч поморщился. — Так политика нас не спрашивает. Вот Макара взять. Умные же вещи поет, а сам кто?

— А кто? Подумаешь, кулинар. Готовить много кто умеет, чем плохо.

Командир пристегнул кирпичик носимой рации к антенному разъему, связался с Череполомом:

— Башня — Первому!

— Есть Башня.

— На опушке, где лес у самой воды, Кириллыч вроде видел чего-то. Посматривай.

— Есть, — ответила рация, — я туда сейчас дрон подгоню. Конец связи.

Кириллыч поежился:

— Может, снаряд? Спокойствия ради.

— А если там рыбаки обычные? Их-то за что? — Командир выключил налобный фонарик.

— Угу...

— Ты про Макара начал, так уж заканчивай. — Командир махнул рукой. — Тебе полегчает. А я переживу как-нибудь.

— Первый, Башне.

— Первый в канале.

— Дрон в тумане, видимость ноль, — отозвалась рация. — Верну его, пропадет зря.

— Пусти дрон по реке, чтобы нам на палубу с кормы не влезли.

— Принял: патруль по реке. Конец связи. — отозвался Череполом, и снова все стихло. Геолог не выдержал:

— Ну вот, Макар всегда в оппозиции стоял. Вольнодумец и вольтерьянец, так сказать. Сначала к Андропову, а потом вот... И тут, внезапно, получилось, что те же самые люди, носившие Макара на руках в перестройку, теперь готовы его же забить ногами.

— А чего он бандеровцев поддерживает?

— Ну ты-то не повторяй. Украина не из одних добробатов складывается. Ты вот знаешь, что первый раз Киев двадцать пятую мехбригаду на Донецк посылал, а ее на митингах разагитировали, и те сами оружие сдавали. Знаешь?

— Не брешешь?

— Чего брехать, когда в интернетах все освещалось. Митинги, речи, передача танков.

— Так, а все же говорят: военторг, военторг?

— Первый — Башне, — сказала рация голосом Череполома.

— Первый в канале.

— Противника не наблюдаю.

— Принял: противника не видно. Продолжайте наблюдение.

— Принял: наблюдение. Конец связи.

— Опять на политику съехали, — командир вздохнул.

— А что делать? Мы вот в другой мир влезли... У себя разобраться не можем, а туда же: прогрессоры, тля. Как там у Стругацких? Интриги в децирэбах. А мы, значит, получаемся децируматы. Хотя куда нам! Разве что миллируматы. Наноруматы, у нас же нанотехнологии теперь. Как в Афганистан входили, помнишь?

— Разумеется. По мне, так лучше воевать под Кабулом, чем под Грозным. Кстати, о музыке... Шевчук же там выступал, в Грозном.

— А сейчас поет про русский характер с двуглавым орлом. Это после цоевской-то кочегарки?

— Не слышал.

— Альбом такой. Цой, Шевчук, Башлачев.

— Не слышал.

— Послушай, сравни. Что тогда и что сейчас. Один Гребенщиков остался верен себе. Но он, вроде, голубой.

— Тебе прямо важно, с кем он спит?

— Я на молодых смотрю, и слышу, что те говорят. Наши маяки в их понимании — бандеровец, ватник и пидор. Оно как бы дело привычное, старый малого всегда не понимает. Но тенденция настораживающая.

— Меня настораживает, что ты со всего на политику сворачиваешь.

— Я виноват, что за виртуальные картинки людям реальные срока рисуют? Поневоле задумаешься.

— Первый — Башне.

— Первый в канале.

— Противника не наблюдаю.

— Принял: противника не видно. Продолжайте наблюдение.

— Принял: наблюдение. Конец связи.

— Да уж, наблюдаем... Темно, ничерта не видно, туман один. Давай вложу один-два снаряда по тем подозрительным кустам, вспомню молодость, а?

— Без приказа не стану. Опять же, вдруг там цивилы? — Командир почесал затылок и решительно прижал кнопку связи:

— Башня — Первому!

— Есть Башня.

— На опушке, где лес у самой воды, посмотри еще раз, внимательно.

— Принял: опушка леса у самой воды, дрон послал... Ничего не обнаружил, туман. У самой воды всегда туман, что хочешь там увидеть можно... Тепловизор засветки не дал. Возвращаю дрон.

— Принял: противника не видно. Продолжайте наблюдение.

— Принял: наблюдение. Конец связи.

— Старею, — Кириллыч выругался беззлобно. — Мерещится всякое... А новый мир конечно, кто же откажется? Нас как учили? Освоим дикую природу, и на Марсе кукуруза расцветет. Что мы в Афганистане делали, напомнить?

— Спасибо, сам еще не маразматик.

— Это пока... И что мне дома оставалось? Яблони окучивать не умею, с удочкой уныло. Телевизор как-то в окно выкинул, насмотревшись... Понимаешь, политика там, хренитика. Я, когда на Камчатке слюду искал, искал ее все же для страны. А сейчас все буржуйское. Что я найду, то мальчик-олигарх проблядует. Норильск-никель, сколько я там себя оставил! И ради кого, получается? Ради шкур крашеных? Все возвращается, как мы в книжках читали про лихого детектива Хендли Чейза.

— Чейз же вроде автор, а не герой?

— Все они, макаки, для меня на одно лицо. Вот, я тогда удивлялся: чего у них все герои перебиваются на копейках, там же возможностей столько? Теперь понял.

— Теперь все поняли, — командир угрюмо крутил штурвальчик поворота башни. — А в перестройку сколько из каждого утюга верещали... Та-акие делались открытия, что ты!

— Ха, — разулыбался геолог. — Помню, нам в Горный Институт письмо пришло. Дескать, из магазинов стиральный порошок исчез потому, что его масоны! — Кириллыч наставительно поднял палец. — Масоны, понял? Закачивали в тектонические разломы. Они, стал-быть, начинали скользить...

— Масоны?

— Разломы! И начиналось, ясен пень, землетрясение.

— Первый — Башне, — сказала рация голосом Череполома.

— Первый в канале.

— Противника не наблюдаю.

— Принял: противника не видно. Продолжайте наблюдение.

— Принял: наблюдение. Конец связи.

— Скорей бы уже начинали, пока я вправду не заснул. — Кириллыч вздохнул. — Мне, понимаешь, все равно, кто у меня надежду отнял: жидокомиссары, феминопидорасы, хохломасоны, игиломакаки, данеуподоблюсь им вовек... Или православные скрепные титульные наци. Помнишь это вот, американское: “Моя страна может оказаться не права, но это — моя страна”.

— Допустим.

— Здесь, на Светлояре, у меня хотя бы иллюзии нет, что вокруг моя страна. Честнее. Я бы здешних рыбаков не жалел.

Командир только вздохнул:

— Сильно у тебя кислотность прыгнула. А уж щелочь-то как поперла. Твоей злостью можно платы под электронику травить.

Геолог, не прекращая равномерно крутить прибором наблюдения, хмыкнул:

— Знаешь, когда я решил твое предложение принять?

— Когда риэлтеры тебя за двушку на Садовом чуть грибами с толченым стеклом не накормили, а дядька Степана прикрыл нас?

— Нет, это еще цветочки. Напился-отоспался, выровнялся. Плоды созрели, как поймал себя на том, что понимаю студентов, поздравлявших микадо с победой над русскими. Я всю жизнь полагал их сволотой и предателями, а тут вдруг дошло, что убей кто Ельцина, я бы сам, лично! Вот этими же руками, что в Рухе на бабаев наводил! Я бы ему не то, что телеграмму, я бы его по-брежневски обцеловал всего. Аж затрясло меня.

Командир снова вздохнул, только уже ничего не сказал. Сказала рация:

— Первый, здесь Башня. Противника не наблюдаю.

— Принял: противника не видно. Продолжайте наблюдение.

— Принял: наблюдение. Конец связи.

Еще через несколько холодных сырых мгновений геолог тихо-тихо добавил:

— Да я сам знаешь, как испугался?

* * *

— Да я сам знаешь, как испугался? С этим кольцом твоим что получается? Если у тебя там... Ну, голова заболит, а муж руки протянет... Его тоже кольцом грохнет? Резонанса же не случится. Верно?

Атири вздыхает. Отвечать неохота. Знает она, как действует ее ответ на мужчин. Однако и молчать нельзя, обман в любом случае действует еще хуже.

— Я изо всех сил постараюсь выбрать мужа, которому не придется врать о больной голове.

— У вас говорят о таком... Прямо. Непривычно.

— У вас вообще не говорят. Стесняются. Глупо. Потом сами мучаетесь.

— Разве вы не страдаете от несчастной любви?

— Мы принадлежим прежде всего семье. Роду. Племени. Здесь мир такой, понимаешь? Одиночки не выживают. Ты всегда и везде принадлежишь своим. Клану, легиону, экипажу, гильдии, банде, наконец. Без своих ты никто. И сделаешь то, что в интересах твоей группы. Не в личных. А на себя одеяло потянешь, так здесь убить милосерднее, чем изгнать. Про Шари Вяземскую слышал?

— Кто не слышал. На треть фиари, на треть землянка, на треть вообще апостол.

Над окруженным подворьем взлетает сноп лиловых искр и сразу же раскатывается грохот, и потом россыпью четкие щелчки выстрелов, привычные Егору. Начался штурм.

— Вот, — шепчет Атири, дождавшись паузы. — Шари лесная, у них это совсем жестко. Но и мы, высшие, прежде всего принадлежим племени. Я... Живу в хорошей семье, мы давно не испытываем нужды, голода. Но другие... Для них такая вот ячейка Темных — страшное дело. Надежда только на Империю, на террор-группы. Кроме Темных — дикие звери, эпидемии. Неурожаи. Налеты орков из Травяного моря... В общем, если отец скажет, что роду нужен ребенок от хорошего охотника или там лекаря. Или просто от кого-то полезного. Можешь даже не сомневаться, никуда этот “кто-то” не денется. Просто в моем случае это окажется какой-то дворянин.

Егор пожимает плечами.

— Ну. Понял.

Атири вздыхает:

— Что бы ты там понимал! Даже у вас, в Далеком Отечестве, рожать опасно. Училась в медицинском, статистику помню. Вот представь, позвали тебя в командировку, в которой один из сотни обязательно умрет. Впрочем, если доктор хороший, то отделаешься небольшой инвалидностью. А просто расстройство здоровья — обязательно девять из десяти. Каждый третий потом лечит зубы, каждый четвертый — желудок, а душу каждый седьмой. Ты поедешь? Или скажешь: найдите те десять сотых, у которых здоровье конское, пусть они по таким командировкам ездят. Десять процентов легко найти, есть же всякие там дайверы, мотогонщики и прочие экстремалы. Вот пусть они и рожают!

— Атири, неудачный пример. Я-то именно из этих десяти процентов. Я вот поехал на войну, а тут риск побольше, даже по нашему экипажу взять.

— Сам-то понял, что сказал?

— Что?

— Что мне родить все равно, как тебе на боевые съездить, риск примерно такой же. И еще хорошо, если рожать от приятного человека, а то ведь в племенах и деревнях все проще. Вот в какой мир вы влезли. Мы-то у вас научимся, а вот чему вы у нас...

Проводив глазам рокочущий вертолет, вынюхивающий что-то над узким притоком, Атири мило улыбается:

— Печальная тема, Егор. Неромантическая. Глянь, какие луны красивые. Пока их окончательно туманом не затянуло, давай поговорим о хорошем?

— Поговорим.

В центре села раздается грохот, туман освещается изнутри белым, потом оранжевым, потом снова делается непроницаем. Все кольца Атири вспыхивают разом.

Наступает оглушающая тишина.

— Вот, — удовлетворенно жмурится Атири, совершенно по-кошачьи дергая ушами. — Темным конец. Это хорошо!

* * *

Хорошо подумав, он прежде всего повесил перед собой завесу из мельчайших водяных капелек. Не то, чтобы вибрационная завеса могла защитить от оружия инвириди, но уже дошли вполне надежные сведения, что туман мешает чарам обнаружения пришлых точно, как и поисковым чарам здешних.

Затем он вынул подготовленные таблицы. Готовясь к походу, он предусмотрел, что в бою умничать некогда. Что сознание может помутиться от боли, возбуждения или азарта, и потому составил себе длинную таблицу. В каждой строке выполнялось единственное простое действие, для проверки — дважды. Итоговый результат внизу таблицы, если не сошелся, то по различию в строках ошибка легко находилась. Таблиц таких он расчертил с десяток и теперь спешно покрывал знаками в зеленоватом свете гнилушки. Еще не хватало перед противником зажигать магический свет!