Время мангустов (часть вторая)

Оба офицера молча кивнули. Майор икнул. Француженки смотрели на Андрэ-Андрея Чернова-Нуарэ с раздражением: какого чёрта этот хорошо одетый мсье отнимает у них их нелёгкий хлеб?

Оглянувшись по сторонам, Андрей вынул из саквояжа катушку с магнитной лентой. Капитан, отцепив от себя девицу, достал из кармана цветной иллюстрированный журнал.

— Завернуть, — пояснил он, трезвея прямо на глазах.

— Ребята, — сказал Чернов, — я не шучу. Дело очень серьёзное, и от того, довезёте ли вы эту пленку, зависят жизни тысяч, а может, и миллионов людей. И запомните: скажете в особом отделе кодовое слово "миязака". Там поймут. Не подведите.

— Не подведём, — коротко уронил майор. — Ну, девушки, адьё, оревуар, мерси с боку. Пишите письма, наше вам с кисточкой.

"А не зря ли я им доверился? — думал Нуарэ, глядя вслед удалявшимся офицерам. — Они же лыка не вяжут... Хотя нет, уже вяжут — сообразили, что у них появился шанс выйти сухими из водки. Что ж, теперь можно подумать и о себе".

...Подумать о себе у Чернова не получилось — на выезде из Парижа его остановили на американском контрольно-пропускном пункте. Поняв, что это не случайно, и что янки ищут не кого-то, а именно его, советский разведчик пустил в ход оружие. Он застрелил сержанта и двух солдат, снёс радиатором шлагбаум и выжал акселератор. И может быть, ему удалось бы уйти — Андрэ Нуарэ неплохо знал предместья и окрестности Парижа, — если бы, по закону подлости, у его потрёпанного "Пежо-202" не лопнуло переднее колесо. Машину повело, она воткнулась в придорожный фонарный столб и была расстреляна из автоматов "томпсон", безжалостно изрешетивших и автомобиль, и сидевшего в нём человека...

А капитан и майор, чьих имён история не сохранила для благодарных потомков, без всяких приключений выбрались из Парижа и помчались с ветерком на северо-восток, делая по пути короткие остановки в городках Европы, возвращавшихся к мирной жизни, чтобы передохнуть-перекусить-заправиться бензином-опрокинуть стаканчик-другой с братьями по оружию. Возвращение блудных сыновей было далеко не триумфальным — по прибытии в часть друзья-доброхоты известили гуляк, что командование рвёт и мечет, и жаждет крови: "Вазелином не отделаетесь, дело пахнет керосином".

— Явились, сучьи дети! — приветствовал их генерал, багровея от злости. — Штрафбат по вам плачет горючими слезами, жаль, война кончилось. Ну ничего, отправитесь в места прохладные, там живо кровь горячую остудите! Эх вы, дурьи головы...

— Виноваты, товарищ генерал, — скромно ответствовали самовольщики. — Сознаём и готовы понести по всей строгости. Нам бы только с начальником особого отдела встретиться — информация у нас государственной важности.

— А он тоже жаждет с вами встретиться, — громыхнул генерал, — просто сгорает от нетерпения! Товарищ полковник!

На зов из соседней комнаты старинного немецкого особняка, в котором располагался штаб N-ской гвардейской дивизии, явился грузный полковник, и выражение его лица не обещало героям ничего хорошего.

— Что тут у вас? — спросил он, недобро щурясь.

— Вот, товарищ полковник, — майор протянул ему магнитофонную плёнку, завёрнутую в яркую страничку, вырванную из журнала "Beauty Parade".

Обложка журнал "Парад красоток", 1944 год

— Это ещё что такое? — переспросил полковник, уставившись на полуобнажённую девицу, нагло пялившуюся на него с обёртки.

— Запись тут магнитная. Плёнка, — поспешил пояснить майор и добавил: — Мизизюка, то есть, как её, мизизяка.

Особист переменился в лице.

— Может быть, миязака? — уточнил он вполголоса.

— Так точно, товарищ полковник! — гаркнули оба офицера. — Миязака! Слово больно заковыристое...

— Так, — прервал их особист. — Молчать. Товарищ генерал, прошу немедленно выйти на связь с лётчиками. Мне нужен самолёт на Москву, и как можно скорее. Этих — арестовать. В Москве разберутся. Я полечу вместе с ними.

— А что с ними будет? — спросил генерал, когда обоих офицеров увели. — Отважные ребята, фронтовики, прошли огонь и воду, со смертью взасос целовались. А что загуляли, так с кем не бывает? Живые люди... Жалко мне их, понимаешь?

— Не знаю я, что с ними будет. Может, расстреляют, а может — наградят. Повернуться может и так, и этак, — равнодушно ответил начальник особого отдела.

* * *

То, что "миязакам" необходимо противопоставить равное оружие, в Советском Союзе поняли после первого же боевого применения "миязак" в апреле сорок пятого — для такого вывода из ряда вон выходящей гениальности не требовалось. Но когда учёные взялись за дело, стало ясно, что для создания чего-то подобного "миязакам" без нестандартной идеи не обойтись.

Всё, что было известно об этих загадочных аппаратах, повергало учёных в изумление — этого не может быть! Но явление существовало, и требовало объяснения: всё может быть, надо только понять как. Для работы над проектом, зашифрованным набором букв и цифр, и получившим неофициальное название "наш ответ самураям", были привлечены лучшие умы страны: ядерный физик Игорь Курчатов и его брат Борис, ведущий советский радиохимик; Александр Прохоров, радиофизик и основоположник рождавшейся квантовой электроники; Пётр Капица, неплохо осведомленный обо всех мировых достижениях в области физики — он тринадцать лет, с 1921 по 1934 год, работал в Кавендишской лаборатории Резерфорда и, что представлялось особенно важным, лично знал Тамеичи Миязаку, никому не известного, но очень старательного кембриджского студента. И появились в коридорах научного центра, спешно созданного в Подмосковье, исхудавшие люди со специфическим выражением глаз: по личному распоряжению Сталина просьбы Капицы, касавшиеся освобождения тех или иных осуждённых "врагов народа", удовлетворялись немедленно — в научных лабораториях от этих людей было гораздо больше пользы, чем на лесоповале. Они работали добросовестно и в то же время прекрасно понимали, что отсутствие результата легко и просто может быть расценено как сознательный саботаж — со всеми вытекающими отсюда последствиями.*

________________________________________________________________________________

* Восток — дело тонкое, а Россия, где в крепком коктейле перемешались Восток и Запад, ещё тоньше. В 70-е годы прошлого века капитан 1-го ранга Б., начавший служить ещё в 40-е, говорил, объясняя курсантам процедуру подготовки учебной торпеды к выстрелу: "Если по вашей вине торпеда будет раздавлена в торпедном аппарате или затонет вместо того, чтобы быть благополучно поднятой на борт торпедолова, вас никто не спросит "Почему так получилось?". Вас спросят "Зачем вам это было надо?". Вы или скрытый враг, с которым надо поступить соответственно, а если случившееся есть результат вашей непролазной дурости, то вас тоже следует расстрелять (на всякий случай), поскольку дурак, приставленный к оружию, может оказаться опаснее врага". И неизвестно, сколько было в словах бравого каперанга своеобразного "чёрного юмора", а сколько — горькой правды.

Параллельно с научными изысканиями усиленно работала внешняя разведка. В июне сорок пятого от Рихарда Зорге, советского резидента в Японии, была получена шифрованная радиограмма: "Миязака" — это генератор электромагнитного излучения переменной частоты, меняющейся в очень широком диапазоне. Блоком управления установкой является...". На этом радиограмма обрывалась — то ли причиной стали атмосферные помехи, то ли радисту в далёкой Стране Восходящего солнца не дали закончить передачу, — и повторных сообщений не поступало.*

________________________________________________________________________________

* Зорге был арестован японской контрразведкой. То, что он работает на русских, доказано не было, но было установлено, что Зорге пытался проникнуть в тайну "миязак", и этого оказалось достаточно, чтобы отправить его на виселицу.

Учёные к полученной информации отнеслись скептически — ни радиоволны, ни свет, ни рентгеновское излучение сами по себе не обладали ошеломляющим эффектом, присущим "миязакам", — и даже склонны были считать её японской дезинформацией. Но после боёв в Маньчжурии в августе сорок пятого в Москву были доставлены фрагменты двух "миязак", самоликвидировавшихся при угрозе захвата, — осколки волноводов, оплавленные катушки индуктивности, лохмотья конденсаторов большой ёмкости, — и скептицизм учёных пошёл на убыль. Простота конструкции объясняла массовость производства излучателей — по всем прикидкам, японцы делали их сотнями и даже тысячами, — хотя по-прежнему оставалось непонятным, как из простейших деталей, знакомых любому радиолюбителю, можно собрать устройство, подобное "миязаке". И учёные обратили внимание на незаконченную фразу радиограммы Зорге о "блоке управления".

"Истина где-то рядом, — говорил Игорь Курчатов, яростно теребя бороду. — Я это чую, хотя иногда мне кажется, что мы ловим кошку в тёмной комнате, а её там нет". "Кошечка имеется, — возражал Капица, — она вовсю мяукает на Дальнем Востоке. И царапается, да ещё как!". К слову сказать, Петру Леонидовичу Капице приходилось очень несладко: его, когда-то встречавшегося с будущим творцом японского сверхоружия, теребили со всех сторон и коллеги, и офицеры НКВД, требуя воспоминаний о событиях двадцатилетней давности. Это было понятно и оправданно (по выражению Курчатова, "в поисках чёрной кошки может помочь даже шерстинка из её хвоста"), и Капица не обижался. К сожалению, ничего такого, что могло бы пролить свет на секрет "миязак", он припомнить не мог. Ничего особенного попросту не было — никаких новаторских идей молодой самурай в те годы не высказывал.

"Этот японец был скрытен и держался особняком, — говорил Капица, — он чувствовал высокомерное презрение англичан, скрытое за вежливыми улыбками. Но работал он дай бог каждому, вокруг него воздух чуть ли не дымился, как над раскалённой поверхностью. Лорд Резерфорд только головой качал. А друзей — нет, друзей у него не было. Хотя... Постойте-ка, постойте-ка...".

Предложение Капицы разыскать Дженни Уотерфилд, высказанное им ещё в мае сорок пятого, поначалу было воспринято как несерьёзное. "Неужели вы думаете, что наш самурай бросит все дела ради своей юношеской любви?" — говорил ему. "Истории известны примеры разного рода безумств, совершённых мужчинами ради женщин, — отвечал Капица, — но суть не в этом. Эти двое искренне любили друг друга — я помню, как они смотрели друга на друга. И если кто-то хоть что-то знает о сокровенных замыслах Тамеичи Миязака, о мечте, ставшей целью его жизни, этим человеком может быть только она, Дженни Уотерфилд". Так началась секретная операция русской разведки под кодовым названием "Джульетта", завершившаяся в июле сорок пятого визитом в Париж одного из лучших её зарубежных агентов.

К сожалению, драгоценная плёнка, доставленная в Москву из Германии, не оправдала ожиданий: на первый взгляд (и даже на второй) мадам Беранже не рассказала ничего такого, что могло послужить ключом к тайне Тамеичи Миязака. И тогда была предпринята попытка "мозгового штурма", в ходе которого предполагалось рассматривать любые идеи, даже самые бредовые, и к этому штурму были привлечены не только физики, но и ученые других отраслей знания, среди которых оказался пятидесятидевятилетний Пётр Бехтерев.*

________________________________________________________________________________

* В этой Реальности Пётр Владимирович Бехтерев не был расстрелян в 1938 году. Не работал он и в "Особом техническом бюро по военным изобретениям специального назначения" — Пётр Бехтерев продолжил дело отца, и занимался нейрофизиологией головного мозга и новорождённой наукой нейрофизикой.

* * *

...Сказать, что в комнате заседаний, где проходил "мозговой штурм", было накурено, значило не сказать ничего. Папиросные окурки лежали грудами в пепельницах, на тарелках, в чайных чашках; сизый табачный дым плавал слоями и резал глаза — по выражению Льва Ландау, "платино-иридиевый топор весом один килограмм висит в воздухе на высоте одного метра над полом при температуре двадцать градусов Цельсия и нормальном атмосферном давлении, что соответствует единице накуренности один мегаукур".

Французская плёнка была прослушана несчётное число раз, её содержание перенесли на бумагу из-за ухудшегося качества воспроизведения; зачитанные до ветхости документы, имевшие то или иное отношение к проблеме, были разбросаны по всем углам. Воздух был наэлектризован: все присутствующие отлично понимали, что время уходит как песок сквозь пальцы, и что "миязаки" совершенствуются. В донесениях с Дальнего Востока упоминалось о "групповых контузиях личного состава, побывавшего под излучением", а это означало, что разрушительный японский гений уже добрался и до воздействия на живые организмы. Счёт времени был давно потерян: мало кто из "штурмовиков" смог бы с уверенностью сказать, ночь сейчас или день.

— Такое ощущение, — мрачно произнёс Курчатов, раздавив в пепельнице очередной окурок, — что от напряжённости наших мыслей скоро вся эта комната, а вместе с ней и всё здание взлетит на воздух.

Кто-то негромко рассмеялся, но его никто не поддержал: учёным было не до смеха. И в наступившей тишине раздался голос Бехтерева:

— Товарищи, а я, кажется, понял, в чём дело.

Взгляды десятков глаз сошлись на нейрофизиологе; зашевелились и подняли головы даже дремавшие — усталые люди спали здесь же, на матрасах, разложенных вдоль стен.

— Мысли, напряжённость мыслей... Вы очень правильно сказали, Игорь Васильевич, так оно и есть! Блок управления, да, блок управления...

— Не понимаю, — пробормотал Капица.

— Сейчас объясню, — Бехтерев встал и заходил по комнате, разгоняя папиросный дым. — "Мыслию своей можно перевернуть мир", сказал Миязака своей возлюбленной двадцать лет назад. Это не фигура речи, нет: он имел в виду непосредственное воздействие мысли на явления окружающего нас мира. "Мысль человеческая может всё: и погасить огонь, и вновь его зажечь, и отменить земное тяготение", и так далее.

— Это вы о заклинаниях, Пётр Владимирович? — спросил Прохоров.

— Не иронизируйте, молодой человек, — оборвал его Бехтерев. — Мысль человеческая так же материальна, как и всё в нашем мире, и она может с этим миром взаимодействовать. Вы знаете о биотоках головного мозга? Слышали об этом? А я с этими биотоками работаю и могу сказать с уверенностью: они связаны с мыслительной деятельностью. Связь эта сложна, она нелинейна, но она есть, хотя покамест мы ещё не можем однозначно соотнести разность электрических потенциалов с какой-то определённой мыслью. Думаю, Миязака тоже не смог этого сделать, зато он сделал другое: он систематизировал все электромагнитные колебания — весь спектр — и привёл их к общему знаменателю.

— Единая теория поля, — выдохнул Капица, — над которой трудится Эйнштейн...

— Да, — Бехтерев энергично кивнул. — "Вселенная едина. И светлячок на ветке, и далёкая звезда — явления одного порядка, надо только это понять" — это тоже слова Миязаки, сказанные им Дженни. Надо только это понять — и он понял. И в его единой системе полей нашлось место не только полю магнитному, электрическому, электромагнитному, но и полю ментальному — полю мысли, — ибо физический смысл всех этих полей один и тот же. Нужно проникнуть в суть вещей, вот он и проник. Могучий интеллект у этого японца... Но мысль человеческая, поистине необъятная — вообразить можно всё, что угодно, — ничтожно слаба по своей энергонасыщенности: мыслью не погасишь даже пламя свечи и не забьёшь гвоздь. Но если эту мысль вооружить инструментом, исполнительным механизмом, усилителем, она станет орудием универсальным. Излучатели "миязака" — это молоток для забивания гвоздей.