3b. Глубокий сон

— То что?

— Тогда я сама съем тот хлеб. И мне кусок поперёк горла не встанет.

После завтрака, состоявшегося с опозданием, но зато возместившего отставание основательностью, передо мной в полный рост воздвиглась проблема свободного времени. Говоря в двух словах: чем заняться?

Нет, действительно: чем?

Шокировать доброго фера просьбой позвенеть со мной мечами? Ха! Он и так-то на меня косится подозрительно, а после этакого пассажа и вовсе шарахаться начнёт.

Продолжить завтрак, плавно переводя его в обед, а там и в ужин? Всё равно от еды во сне не толстеют... нет, не тянет. Слишком скучно.

Практиковаться в магии? Ой, что-то боязно. Ещё начнут задавать неприятные вопросы, обвинять в ведьмовстве и злотворстве. Фера Уллахиса позовут для окорота... нет, нет и нет.

В итоге я пришла к выводу, что вряд ли найдётся для меня лучший способ скоротать время, чем визит в местную книжную лавку. Занимаются торговлей книгами люди, как правило, умные (или, на худой конец, начитанные). Философски подкованные. А философская беседа, именуемая ещё диспутом, легко способна затянуться и на час, и на два, и на сутки. Говорят, в столице (если только свидетели не привирают, что тоже может быть) однажды случился диспут на свободную тему, который продолжался без перерыва аж два месяца, пятнадцать суток и три часа. Закончился он лишь тогда, когда сборище философов, признанных и самозваных, в полном составе арестовала королевская гвардия. Они незадолго перед тем перешли к теме власти — ну и дообсуждались. Впрочем, хотя это уж точно апокриф, иных не угомонила и камера, в стенах которой тема власти получила особенно глубокое и всестороннее развитие...

Увы мне! Довольно скоро выяснилось, что град Харроу начисто лишён такой достопримечательности, как книжная лавка. Как-то не ощущало здешнее население тяги к познанию мира через знакомство с описаниями оного, сиречь чтение регулярное и многообразное. Гм... что-то общение с добрым фером мне на пользу не идёт. Начинаю даже думать, как он. Так же возвышенно, чуть архаично и излишне пространно.

Короче: лавки нет. Владелец лавки также отсутствует. Поговорить не с кем...

А вот последний довод уже притянут за уши. Поговорить всегда есть с кем. Только с заунывным большинством лично мне общаться как-то неохота. Ладно, кто тут может быть начитанным и даже, возможно, неглупым? Сходу ведь не угадаешь. Я лично знавала двух очень и очень грамотных профессиональных воров, один из которых чуть-чуть не дотянул до диплома магистра в Большом Зи-Нанском университете, а также не уступавшую им в книжной премудрости куртизанку. Союз Стражей Сумерек — тот ещё котёл, на Севере порой оказываются и сталкиваются друг с другом многие преудивительные личности.

О! Попробую-ка я спросить, кто в городе самый умный.

Спросила. Трижды, у разных людей. И все три раза меня послали прямиком к начальству. Наш, мол, мэр — это да-а, это голова! Первый богатей в округе...

Брр! Ненавижу такой подход. Если ум подменять хитростью да сметкой, а то и умением со всего и вся слупить выгоду, порой за счёт жульничества обыкновенного, а порой и за счёт надувательства наглого, — тогда да, тогда чем толще мошна, тем больше ума. Но на мой скромный вкус с умом настоящим, свободно парящим над морем неизвестности, это рядом не висело.

Сменив тактику, я попробовала спрашивать про магов. И...

Ну да. Два раза мне с придыханием рассказали, что в "Золотом петухе" не далее как вчера остановился доблестный воитель и знаток заклятий фер Уллахис, этим утром снявший ужасную порчу с дома пекаря. При этом спрошенный так и норовил выдать максимум подробностей, вплоть до того, в какой позе фер заклинал и с каким выражением лица рубил лихо на семьдесят семь частей. Описания боя с порчей меня позабавили, но, спроси я про магию в третий раз, меня, надо думать, снова послали бы по месту нынешнего проживания.

На редкость предсказуемый городок, чтоб ему провалиться!

Снова сменив тактику, я от отчаяния спросила о чудаках. Не о дурнях стукнутых или блаженных, а просто о таких вот... ну... вроде не от мира сего, понимаете? Здоровые люди, сообразительные, только со странностями. Есть тут такие или не держите?

— А-а, так вы имеете в виду нашего архивариуса, почтенного мэтра Крибли? Что ж сразу-то не сказали?!

Пыталась, подумала я с мрачноватым облегчением. Да только, похоже, изъяснялась на каком-то напрочь непонятном языке.

Привет тебе, "Zlatyi Kochet"!

Обитель архивариуса соединялась с массивным зданием ратуши этакой короткой каменной пуповиной на уровне второго этажа. Сама обитель представляла собой башню, до второго этажа включительно прямоугольную, а выше пузато круглящуюся. Мне аж взгрустнулось, до того это строение показалось родным и знакомым. Почти так же выглядела библиотека Тральгимского отделения ОКМ, в которую я частенько (не реже двух раз в месяц) заглядывала для неторопливого общения со старым магом-библиотекарем, заставшим ещё моего деда.

Впрочем, местный архивариус оказался примерно моим ровесником. С первого взгляда было ясно, почему о нём пошла слава человека со странностями. Встречают всегда по одёжке, многие дальше одёжки вовсе не заглядывают — так вот, на голове у моего нового знакомца красовался пышный белый парик, весь в кудряшках и припудренный пылью. На кончике носа висели ежесекундно грозящие упасть, но, как позже оказалось, никогда не выполняющие эту угрозу круглые очки в тонкой золотой оправе. Одет архивариус был в крайне странно скроенный пиджак: слишком длиннополый и объёмистый, но с коротковатыми рукавами. На худощавой фигуре хозяина этот пиджак болтался, как на огородном пугале, при этом оставляя на виду изящные узкие кисти в чернильных пятнах. Наряд дополняла рубашка с пышными кружевами на груди, а также бесформенные синие штаны в пыльных разводах и мягкие тапочки типа "отходим ко сну".

— Добрый день. Кто вы и что вам угодно?

Голос у архивариуса, этого чуда человеческой природы, легко мог быть сочтён женским, если бы не редкостная скрипучесть. Таким отродясь несмазанным голосовым связкам мог бы позавидовать даже самый мерзопакостный, въедливый и склочный старикашка. Ему бы они очень пригодились в жизни.

— Я — Игла. Угодно мне провести время за беседой, желательно не об обмолоте зяби и не о соседских двойняшках, чудных хулиганах. А вы, полагаю, здешний архивариус, мэтр Крибли?

— Жиан.

— Что?

— Зови меня Жиан. И желательно на "ты", — скрипуче объявил архивариус. — Выкать во время беседы на отвлечённые темы свыше моих сил.

Я усмехнулась, кивнула — и наткнулась на ответную усмешку.

Да, пришла по адресу. С этим вот точно не заскучаешь.

Спустя десять минут мы с архивариусом уже сидели за столиком в небольшой выгородке на втором этаже. От заваленных исписанной бумагой стеллажей нас отделял лишь изображающий фальшивую стену фанерный щит. Мы неторопливо пили какой-то странный бодрящий напиток — тёмно-коричневый, горький, сдобренный сахаром и малой порцией крепкого спиртного из тёмной бутылки без надписей — и беседовали.

Обмолот, надои, удешевление гречи и удорожание овса, супружеские измены соседа и новые налоги нас не интересовали. Взаимный обмен подробностями биографий — тоже. Начав с пяти-шести имён, известных на моей родине любому культурному человеку, мы прошлись по ими сказанному и написанному, а потом улетели в вольные небеса чистого измышления, сперва рисуя облачные замки гипотез, а затем разрушая их.

Довольно быстро в речах Жиана начали проскальзывать странноватые посылки. Слушая его и иногда вставляя короткие реплики, я просто диву давалась.

— Тебе не кажется, — скрипел он, — что классическое деление материального мира на четыре стихии — не более чем удобная абстракция? Да и вариантов подобного "классического" деления существует масса. Например, вместо тетрады "воздух — огонь — вода — земля" кое-где в ходу пентада "земля — вода — огонь — дерево — металл". Есть деление на твёрдые тела, жидкие тела и газы, столь же, если не более обоснованное; ведь огонь, если на то пошло, всего лишь немного нагретый газ, в пределах которого происходит самоподдерживающаяся реакция с выделением тепла...

— Немного нагретый?

— Тот огонь, что близко знаком нам, — строго заявил Жиан, — есть лишь бледная тень пламени, полыхающего в недрах звёзд. Там-то бушующие энергии, невероятное давление и иные условия приводят к переходу газа в состояние, по-настоящему отличающееся от состояния привычных нам материальных форм. Достаточно сказать, что, если верить некоторым расчётам, в центре солнца этот особый газ сжат так, что весит больше равного по объёму куска железа. Если бы удалось выхватить оттуда кусочек вещества размером с ноготь и поместить в обычные условия, этот кусочек немедля взорвался бы с невероятной силой.

— Впечатляющая картина. Но к чему ты ведёшь?

— Да всё к тому же. Деление на стихии довольно нелепо. Я бы ещё понял, если бы весь мир делили на материальную часть и часть умозрительную. Явь отдельно — сны, мысли, знаки и слова отдельно. Но на практике это деление также довольно бессмысленно. В конце концов, судить о яви мы можем только через чувственное восприятие и построенные на его основе представления. Думаю, ты не станешь спорить со мной, если я скажу, что как восприятие, так и представления принадлежат умозрительной части мироздания.

— Хочешь сказать, что всё материальное иллюзорно? — спросила я скучающе.

— Э, нет! Не надо упрощать, приравнивая меня к солипсистам. Я утверждаю, что судить о материальном мы можем только при помощи умозрительного. А умозрительное не есть иллюзорное, равно как и наоборот.

Как я заметила, увлёкшись, Жиан забывал о том, что голос его скрипуч. Слова архивариуса начинали звенеть, как сталь под ударами кузнечного молота. Этот голос, эти изящные кисти, этот нарочито бесформенный наряд... уж не переодетая ли женщина передо мной?

Если да, то это могло многое объяснить.

Но пытаться разоблачать архивариуса я, разумеется, не стала. Слишком интересные темы в его монологе всплыли. Очень, я бы сказала, животрепещущие.

— Если строить картину мироздания с нуля, отринув привычные убаюкивающие миражи, мы должны прийти к мнению, что судить о степени достоверности окружающего невозможно. Случалось ли тебе во сне вспоминать о том, что ты спишь?

— Разумеется.

Например, молча добавила я, сейчас я отлично помню, что сплю...

— А бывало ли наоборот? Не случалось ли наяву чего-то такого, что невольно задаёшь себе вопрос: полно, уж не сплю ли я? — и не сразу веришь в привычный утешительный ответ...

— Бывало и такое. Однажды мне довелось увидеть работу мастера магии иллюзий. Уж тогда-то реальность точно перестала казаться чем-то незыблемым и стабильным!

— Вот! — Жиан поднял палец, как знаменосец по приказу победителя поднимает флаг над поверженной крепостью. — Ты сама вспомнила о магии. Чем является она, если не средством вмешательства в тонкую механику мировых шестерён? И, добавлю я, действительно ли "материальный мир" так уж радикально отличается от происходящего в умозрительных пространствах, если материя подвержена влиянию разумной воли? Если организованным усилием мысли возможно вызвать падение с небес простого либо огненного дождя, если возможно то ли провидеть, то ли попросту творить ещё не случившееся, если возможно оживлять умерших и отворять порталы, ведущие в иные миры, живущие по отличающимся законам — можно ли признать материальную реальность прочной и надёжной основой бытия?

"Отворять порталы в иные миры? Так-так... на моей родине есть Порталы, которые именно что ведут в иные миры. Через один такой ускользнул Чёрный; через другой — за давностью лет неизвестно, который именно — в мир Больших Равнин пришли мои отдалённые предки. Но секрет создания Порталов никому из мудрецов и магов не известен. Похоже, Жиан — не просто переодетая женщина. Вернее, не только..."

— Ну, реальность любого мира довольно сильно отличается от хаоса, — заметила я, просто чтобы вставить реплику.

— Согласен. Вот и ещё один способ справедливо поделить данные нам в ощущениях реальности. Порядок и хаос, связное и бессвязное, последовательное и непоследовательное, неизменное и изменчивое...

— По мне, не самый плохой способ. Или порядок и хаос для тебя также умозрительны?

— Конечно. Эти два полюса абстрактны и недостижимы, мы бултыхаемся где-то в промежутке меж ними. И это хорошо, потому что для живых детей равновесия близость к любой из этих абстракций разрушительна.

— Согласна. Хватило бы одного того, что в области абсолютного порядка времени ещё нет, а в области абсолютного хаоса — уже нет.

Жиан энергично закивал.

— В точку! Но если мир заперт меж стенами двух абстракций, то и сам он также абстракция! Можно сказать, что мироздание устроено очень сложно, если вдаваться в детали, и предельно просто, если говорить об уровне концепций. Любой мир — пятно на палитре вероятностей. Одни миры более стабильны, другие менее. Но у всех миров было начало и будет конец, а любое разумное существо — лишь мазок на этой палитре, имеющий свои границы и свой срок.

— Но кто тогда смешивает краски?

— Время. Судьба. Боги. Случай. Мы сами. Любой ответ лишь ограниченно разумен, потому что, как и вопрос, рождается в уме ограниченного существа.

Вот так комплимент, подумала я. По-разному меня называли, но ограниченной доселе меня не называл никто. Впрочем, на том уровне суждений, к которому был привычен Жиан и от которого моя голова, признаться, слегка кружилась, — на этом уровне в определении "ограниченный" ничего обидного не содержалось.

Мы ограничены. Мир ограничен. Мысль, время, свет и тьма, жизнь и смерть также имеют свои границы. На что тут обижаться?

— И что из этого следует?

— Да хотя бы то, что бессмысленно задаваться вопросом, насколько "реально" то, что нас окружает. Или вопросом, насколько "реальны" мы сами. Где бы мы "на самом деле" ни пребывали, мы есть лишь то, что мы есть. Простое логическое тождество. Заснув и оказавшись среди зыбких грёз, проснувшись или же решив, что уже не спим, договорившись друг с другом насчёт того, насколько достоверно всё вокруг, или отказавшись судить об этом, мы всё равно, везде и всегда останемся такими, какие мы есть.

— Подлец везде подлец, добряк везде добряк?

— Примерно. Хотя любые названия, разумеется, также имеют границы. В городском архиве имеется немало примеров того, как осуждённый убийца, много раз обагрявший руки чужой кровью, вина которого доказана неопровержимо, оказывался притом чадолюбивым и примерным семьянином, регулярно отправлявшим часть своих неправедных доходов больной матери. Набожный купец искренне кается во время молитвы, но, стоит дойти до заключения сделки, как он снова отчаянно торгуется и убеждённо врёт своему клиенту. Трезвая, жена ходит по струночке, безмолвно готовит, стирает, моет и чистит. Но два-три раза в месяц напивается — и тут уж с её дороги начинает шарахаться не только родня, но даже цепные волкодавы. А ну как эта бешеная покусает? Лучше не связываться... — взмахнув руками, Жиан заглянул в свою чашку, обнаружил, что она пуста, и отправился готовить новую порцию бодрящего напитка.