Но в молодости её часто влекло в эту даль. Закутавшись потеплее, она подолгу стояла на краю откоса, устремив взгляд на восток, к священному Карнабхару. Над ней, помахивая одинокими крыльями, проносились челдримы, а она, упав на колени, рисовала в своём воображении смутную массу святых, которые, налегая на вёсла, направляли плоский круг её мира к тому месту, где не всегда шел снег и дул ветер. Потом, плача, она шла домой, проклиная надежду, которую приносили ей челдримы. Надежда умирала, оставляя лишь боль.

Хотя Хаселе выпроводил жену тоном, не допускающим возражений, он, тем не менее, как и всегда, оценил про себя то, что она сказала. Когда его сделка с двумя господами была заключена и небольшая груда лекарственных трав, шерстяных полотен и мешочков с мукой уравновесила скромную горстку драгоценных пряных листьев и кипу шкур, которые заберут оба торговца, Хаселе предложил гостям решить судьбу больного юноши. Может быть, они даже заберут найденного им незнакомца в свой цивилизованный мир? Он добавил, что на юноше была искусно украшенная парка и поэтому, — о, это всего лишь предположение выжившего из ума старика, господа! — он мог быть важным лицом, или, по крайней мере, сыном важного лица, благодарность которого не замедлит последовать.

К его удивлению господа заявили, что они с радостью возьмут знатного юношу с собой, но за это им по чести причитается дополнительное вознаграждение в виде всего одной шкуры йелка, чтобы возместить непредусмотренные расходы, а также за отзывчивость. Хаселе поломался для приличия, но затем согласился. Чужак в доме был ему совершенно ни к чему. Он не нуждался в помощниках или новых рабах, к тому же скармливать человеческие останки собакам ему не нравилось, а мумифицировать трупы незваных гостей и хоронить их в подземных гробницах, как велели обычаи, было и вовсе не в его привычках.

— Хорошо, я согласен, — буркнул он и отправился в подземную кладовку — выбирать самую худшую из оставшихся шкур.

Юли к этому времени совсем ожил. Он с благодарностью принял от Лорел ещё супа и разогретую ножку снежного кролика. Тем не менее, он слышал разговор Хаселе с господами и не собирался разочаровывать их. Когда он услышал их шаги, то проворно откинулся на спину и закрыл глаза, сунув руки в пройму парки, притворившись спящим. Но торговцы лишь скользнули по нему равнодушным взглядом и вернулись обратно. Они собирались погрузить купленное на сани, провести несколько часов в веселой попойке с Хаселе и его женой, проспаться, а затем, отбыв сей приятный ритуал, отправиться в своё опасное путешествие на юг — в далекий Панновал. Им не было до него дела.

Вскоре в гостиной старого Хаселе повис гвалт пьяных возбужденных голосов, который наконец сменился могучим храпом. Всё это время, пока мужчины за столом обменивались новостями, без конца подливая друг другу хмельной ратель, Лорел ухаживала за Юли: снова накормила его, помыла, смазала жиром обмороженное лицо, расчесала его длинные волосы и всё время прижимала юношу к своей дряблой груди, охваченная совсем не материнским чувством.

На рассвете, когда Баталикс ещё стоял низко над горизонтом, Юли с наслаждением ушел от неё. Он сделал вид, что потерял сознание, когда важные господа грузили его на сани, звонко щелкали кнутами и напускали на себя суровое выражение, стараясь сбросить с себя груз похмелья. А затем они тронулись в путь.

Оба господина, чья жизнь была трудна, грабили Хаселе и других туземных торговцев до такой степени, до которой те позволяли себя грабить, так как знали, что и их тоже будут надувать и грабить, когда они будут менять купленные ими шкуры на другие товары. Надувательство, подобно привычке укутываться, чтобы защититься от холода, было одним из способов выживания. Торговцы хорошо знали, что у них нет другого способа получить необходимое для продления своей жизни. Их весьма простой план заключался в том, чтобы, как только они скроются из виду убогого жилища старого дурня Хаселе, перерезать горло этому нежданно-негаданно свалившемуся на них незнакомому и явно никому не нужному больному и бросить тело в ближайший сугроб, захватив с собой в Панновал лишь его искусно разукрашенную парку вместе с курткой и штанами. Включая сюда и даровую шкуру, полученную от наивного Хаселе, выгода была налицо. Поэтому, согласившись забрать с собой больного юношу, они даже не сговариваясь наверняка знали, что прирежут его, как только жилище старого траппера скроется из виду.

Отъехав на милю, они остановили собак. Один из них вынул блеснувший в сумеречном свете равнины кинжал и повернулся к распростертому на санях телу. Его сноровка говорила о немалом опыте в такого рода делах.

В этот момент "распростертое тело" с воплем вскочило. Юли накинул покрывавшую его шкуру на голову того, кто хотел убить его, пнул его изо всех сил в живот, свалив торговца в снег, и побежал зигзагами, чтобы не стать мишенью для копья его товарища.

Он бежал не оглядываясь, чтобы не споткнуться. Когда Юли почувствовал, что убежал достаточно далеко, он, повернувшись, залег за серым камнем. Осторожно выглянув из-за него, он увидел, что его не преследуют, да и сама купеческая упряжка уже скрылась из виду. В безмолвной замерзшей пустыне свистал только ветер. До восхода Фреира оставалось ещё несколько часов.

Юли охватил ужас. После того как фагоры увели его отца в свою подземную берлогу, он брел неизвестно сколько дней по безжизненной пустыне в поисках Панновала, измученный жестоким голодом. Он давно потерял своё копьё и счет времени, отупел от холода и бессонницы — если бы он заснул, то уже не проснулся бы. Его лицо истерзал непрестанный морозный ветер. Он безнадежно заблудился и приготовился к смерти, когда, вконец обессиленный, застрял в проклятой петле и рухнул в колючий кустарник.

К счастью, он был молод и здоров, и потому немного горячей еды и несколько часов сна восстановили его силы. Он позволил погрузить себя на сани не потому, что доверял двум хитрым господам из Панновала, — напротив, они не внушали ему никакого доверия, — а по той простой причине, что ему надоела назойливая нежность старухи с её гнусными ласками и глупым бормотанием. Да и потом, ехать в санях поверх кипы косматых рыжевато-коричневых шкур йелков было всяко лучше, чем идти по снегу пешком.

Увы, недолгое общение с людьми закончилось попыткой прирезать его. И вот, после непродолжительного перерыва, он вновь оказался в снежной пустыне, где ледяной ветер немилосердно драл его уши и щипал щеки. Но при одной мысли о возвращении в лачугу Хаселе Юли передернуло. Он не мог забыть алчных рук старухи, ощупывающих его гениталии, когда она обмывала его. От одной мысли остаться с ней в этой нелепой хибаре его начинало тошнить.

Но что же тогда делать?

Ему не оставалось ничего, кроме надежды, если он хотел выжить. Поднявшись, он ровной трусцой побежал по следу саней. Сейчас он был более-менее сыт и уже знал, куда идти.

* * *

Семь больших рогатых собак, известных под названием асокины, тянули сани коварных торговцев. Вожаком упряжки была сука по кличке Грипси, и вся упряжка в тех местах, где они появлялись, была известна под именем упряжки Грипси. Каждый час собаки отдыхали в течение десяти минут, во время которых их иногда кормили протухшей рыбой из мешка. Когда один из господ ехал, лежа на тесных санях, другой тяжело шел рядом с ними. Потом они неохотно менялись.

Юли старался держаться подальше от саней и прятался за камнями во время коротких остановок. Когда сани скрывались из виду, он безошибочно шел вслед за ними по следам людей и их собак. Во время привалов он подбирался поближе, чтобы подсмотреть, как следует управлять собачьей упряжкой. В его голове, шаг за шагом, складывался жестокий и зловещий план.

Три бесконечных дня продолжалась эта дорога и асокинам уже не хватало десятиминутного отдыха. Теперь упряжка останавливалась надолго, когда собакам приходилось отдыхать, и только поэтому измученный и голодный Юли не отстал от неё.

После трех дней непрерывного движения они достигли ещё одной из разбросанных на огромных расстояниях друг от друга пушных факторий Панновала. Здесь торговец занял древнюю дозорную башню, украсив её каменные стены рогами убитых им животных, и здесь господа задержались надолго. Синий Фреир успел зайти, уступив место золотому Баталиксу, и взойти вновь, а два господина то помирали от пьяного смеха в обществе коллеги, то дрыхли, оглашая воздух могучим храпом, который вновь сменялся взрывами пьяного хохота. Юли тем временем подкрался к их упряжке и нашел в санях несколько окаменевших от мороза галет. Он с жадностью съел их, снял с саней верхнюю шкуру, завернулся в неё и урывками дремал, улегшись прямо на снег с их подветренной стороны, пока торговцы безудержно пьянствовали в обществе хозяина фактории. Собаки, замордованные господами до состояния забитой скотины, не обращали на него никакого внимания.

Когда господа отъелись, напились и отдохнули, сани снова двинулись в путь. Теперь упряжка Грипси всё время уверенно держала курс на юг. Один купец валялся на выторгованных шкурах, другой пешком поспевал за ним. Стараясь не попадаться им на глаза, Юли замыкал шествие на почтительном расстоянии.

Вскоре показались белые горы Кузинт, уступами поднимавшиеся над равниной. Восточный ветер, путаясь в их отрогах, постепенно утрачивал свою ярость. Это означало, что они приближаются к Панновалу.

Немного погодя они уже прокладывали себе путь сквозь подножья гор, склоны которых были покрыты слоем глубокого снега. Здесь торговцам пришлось поработать. Обоим господам пришлось идти рядом с тяжело гружеными санями и даже иногда толкать их на неровных тропинках.

Наконец Юли понял, что они вышли на дорогу, ведущую прямо к Панновалу. Сливаясь с другими, она стала наезженной, ныряя в обширную долину. Недалеко от входа в неё возвышались ещё две древние сторожевые башни, сложенные из камня, где часовые стали окликать торговцев, спрашивая, кто они, откуда и куда направляются. Затем они окликнули и Юли.

— Я иду за своим отцом и дядей, — немедля соврал юноша. — Они только что проехали мимо вас.

— Проходи, — разрешил стражник. — Но смотри, больше не отставай, а то на тебя нападут челдримы! — и часовые засмеялись, довольные шуткой командира.

Юли через силу улыбнулся в ответ. Он сам понимал, что его план очень шаток. Если эти часовые видели, как господа выезжали из города, они наверняка вспомнят, что те не брали с собой никого. А тогда его попросту прогонят прочь, в пустыню, на верную смерть.

— Я знаю, — невпопад ответил растерянный Юли. — Но отцу не терпится попасть поскорее домой, поэтому он так спешит. И мне тоже.

Командир взмахом руки велел ему идти дальше, улыбаясь его наивности. Он прекрасно знал, что у этих торговцев нет детей. Но Панновал всегда нуждался в крепких молодых рабах.

Юли не знал обо всём этом, спеша за упряжкой. Наконец господа остановились на привал. Здесь, за постом бдительной стражи, они ощущали себя в полной безопасности. Раздав собакам оставшуюся рыбу, они, закутавшись в меха и щедро отхлебнув самогона, завалились спать в углубление в склоне горы. Это был их последний привал и они решили хорошенько выспаться перед полным суматохи днем на рынке. Вслед за ними уснули и их сытые собаки.

Как только Юли услышал их храп, он осторожно подкрался поближе, понимая, что ему представился долгожданный шанс. Несколько столкновений с несправедливостью дали ему богатый опыт. Теперь он понимал, что даже в богатом Панновале никто не встретит нищего бродягу с распростертыми объятиями. Его выгонят обратно, или, что вернее, просто убьют. Вот если бы он въехал в Панновал на полных товара санях...

Взгляд юноши обратился на упряжку. Вообще-то, ему совсем не хотелось убивать торговцев, хотя они и покусились на его собственную жизнь. Но другого способа завладеть их санями Юли не видел, и особенных угрызений совести он тоже не чувствовал. Жестокая жизнь охотника давно приучила его к суровому правилу — или убиваешь ты, или тебя. Вопрос был лишь в том, как осуществить задуманное.

С обоими господами надлежало расправиться сразу. Юли чувствовал, что ослабел от голода. Если дело дойдет до драки, он не справится и с одним из этих раскормленных здоровяков.

Он думал, что лучше: заколоть их кинжалом или разбить головы камнем. Увы, и в том и в другом способе таились свои опасности. Кинжал был вернее — но он наверняка не убил бы сразу и второй торговец успел бы проснуться. Камень же мог оглушить первым ударом — но оба господина были в меховых шапках и Юли опасался, что ему не хватит силы. Он не хотел признаваться себе, что вообще не желает их убивать. Но выбора у него не было. Либо он убьет господ и завладеет их упряжкой, либо ему придется идти назад, в снежную пустыню, на верную смерть, а он так хотел жить!..

Так или иначе, надо было действовать. В любой миг на дороге могли показаться ещё люди, и тогда...

Он оглянулся, не едет ли кто-нибудь за ним. Нет, никого. Юли повернулся к господам — и ему в голову вдруг пришла блестящая мысль. Сняв ремень с саней, он бесшумно обвязал его вокруг правой ноги одного и левой ноги другого купца. Теперь если кто-нибудь из них вздумает вскочить, то другой ему помешает. Юли проделал это так осторожно, что даже не вспугнул спящих. Он очень боялся, что они проснутся, но господа продолжали храпеть. Тем не менее, Юли никак не мог заставить себя перейти к делу. Он вновь оглянулся — и его сердце вдруг часто забилось.

Отвязывая ремень от саней, он освободил покрывало. Теперь ветер отбросил его и под ним он заметил короткие копья со стальными наконечниками в форме узкого листа. Их украшали красивые яркие перья неведомых птиц. Видимо, они предназначались для продажи, но господа неверно оценили спрос. Мука и специи в дикой пустыне ценились куда больше оружия.

Взяв одно из копий, Юли подержал его в руке, но понял, что кидать его неудобно. Баланс был ужасный. Однако острие копья было действительно острым.

Юли понял, что сам Вутра посылает ему знак. Его сердце преисполнилось мрачной решимости. Он вспомнил, как оба господина пытались убить его, якобы беспомощного. Теперь час возмездия настал.

Вернувшись к тому месту, где почивали оба господина, он пнул ногой одного из них. Тот со стоном перевернулся на спину, как и рассчитывал Юли. Подняв копьё, как будто собирался пронзить рыбу, он изо всех сил вонзил острие в грудную клетку распростертого перед ним мужчины, стараясь попасть в сердце. Тело конвульсивно содрогнулось. С жутким выражением на лице, с выкатившимися из орбит глазами господин приподнялся, судорожно ухватился за древко копья, подтянулся на нем, на миг присел, с ужасом и потрясением глядя на Юли, а затем медленно откинулся назад со вздохом, перешедшим в мучительный замирающий хрип. Из его рта потекла кровь со слюной. Его товарищ лишь пошевелился, что-то пробормотав спросонья.

Юли рванул оружие, но скверно насаженный наконечник тут же сорвался с древка, застряв глубоко в теле. Он спокойно сходил к саням за вторым копьём и проделал со вторым господином то же, что и с первым, навсегда пригвоздив его к каменистому грунту. Теперь сани были его. И упряжка тоже.