| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Затухни, Зангези! — подключилась к беседе Скипидарья. — Если бы шеф его не выключил, где бы ты сейчас был?
Я видел, комбинизомби было, что ответить, но он промолчал. Распрямился и отвернулся. А вот потом он ахнул.
— Разоряхер!
Мои соратники разом уставились в угол темного помещения, и я понял, что всё это время шумело не в голове, а за ее пределами. Мы были под трибунами «Лужников», а на трибунах неистовствовали болельщики. Прыгали, свистели, орали, может быть, даже кидались креслами, у вас это принято.
Я сел и огляделся.
Мертвый Разоряхер висел на проводах, голова его была цела, но я-то знал, где и как он расстался с жизнью.
В другом углу возвышалась гора матрацев, какой-то ветоши и прочего барахла. Ворох беспокойно шевелился. И мой нюх уже подсказал, кто прячется в куче тряпья.
Ноздри Оборонилова трепетали не меньше моих.
Скипидарья покачивалась от нетерпения.
Кульминация охоты!
Клопоматерь вот-вот разродится!
Я вскочил на ноги, стараясь привести раздвоившуюся картину мира к единому знаменателю.
— Он сдох!!! — прошипел Ярополк Велимирович. — Сволочь! Сволочь! Сволочь!..
Да, охота была явно смазана ранней смертью клопапы, это даже я знал.
Самый красивый, с точки зрения кодекса, сценарий предполагал то, что глава клопрайда смотрит, как уничтожают его самку и потомство. Такова высшая эстетика охоты.
— Сейчас попрут! — взвизгнула Скипидарья, становясь малиновой.
Лампы дневного света бросали на ее кожу вибрирующие блики, отчего впавшая в беспокойство шефская секретарша казалась мне древней богиней настигающего возмездия. Да, бытовала на заре веков в нашем народе вера и в такую небожительницу...
Оборонилов рыкнул что-то непередаваемое, и расширил контекст. Мне особого приглашения не требовалось — я последовал его примеру.
Секунда — и мы разбрасываем матрацы, прорываясь к беззащитной клопохозяйке.
Ну, жирная тварь, покажись своим охотникам!
Она была здорова! Больше, чем показалось мне тогда, в доме Разоряхера.
И она не могла ни бежать, ни защититься — тело ее ходило волнами, вспучиваясь и опадая. Клопята искали путь наружу.
Скипидарья подбежала вплотную к беззвучно орущей клопоматке и вопросительно поглядела на шефа.
— Во имя праящеров и будущих вылезавров! — возопил Оборонилов. — Да свершится святая месть!
Забыв обо всех приключениях разом, я выпустил на волю естество охотника и едва ли не раньше наставника впился в мякоть клопихиного бока.
Мякоть была восхитительна, но куда вкуснее были маленькие Разоряхеры, которых я стал доставать из открывшейся раны и поедать, не давая ускользнуть из цепких лап.
Оборонилов отправлял клопят в рот, орудуя двумя лапами, как мельничными лопастями. Скипидарья парализовала клопоматку ядовитым укусом и лакомилась ее глазами. Представители вида анакондоров любят глаза и мозг и равнодушны к выводку.
Я не видел, где были в этот момент Зангези и Эбонитий. Они сделали свое дело, верные помощники, и сейчас было не до них.
Мы добрались! Добрались!
Представьте самое любимое свое блюдо, самое вкусное. То, что доставляет вам наивысшее наслаждение. Теперь умножьте это наслаждение на сто и возведите в десятую степень.
Вот каков вкус едва не вылупившегося клопеночка!
Это рай в мире вкусов.
Предельный вкусовой оргазм.
У меня закончились слова.
Я метал эти пищащие теннисные мячики в рот, раскусывал и глотал, получая новые и новые атаки кайфа, и не было в мире ничего лучше и замечательнее, чем эта высшая трапеза!
Наиболее проворные пытались вырваться и убежать, но это было бесполезно.
Никогда больше эти твари не будут паразитировать на разумных существах!
Во имя чистоты разума и воли — сдохните и переваритесь в благородном чреве вылезавров!
В момент наисладчайшего переживания, когда брюшко мое стало растягиваться под тяжестью съеденного, я поднял глаза от дыры в еще дрожащем от боли боку клопоматки и встретился с глазами своей прекрасной Сонечки.
«Присоединяйся скорее!» — хотел крикнуть я, но я увидел, что моя любимая, мое божество и мой идеал... Что она... Она застыла от страха.
От страха и вселенского отвращения.
Я всё понял.
Нет!
В тот миг я, конечно, ни бельмеса не понял!
Я растерялся и замер, сжимая в лапе клопеныша. Он шевелил маленькими цепкими конечностями, проклятый ксеноморф...
«Будьте вы прокляты, паразиты! — кричал я мысленно. — Вы запрограммировали Соню на сочувствие к себе!»
Да, клопы отняли у наших соплеменников, оставшихся под их влиянием, саму возможность смотреть на них как на пищу.
Осознание чудовищной ошибки сковало меня, словно морозный ветер. Я потерял Соню!
— Идиот!!! — раздался крик шефа.
Один из клопят вырвался через мою дыру в боку матки и бросился к моей девочке!
Выстрел Оборонилова настиг живчика в прыжке, который закончился бы на мордочке Сони. А она! Великие предки!.. Она тянула к нему лапки, вы можете себе такое представить?
От боевого импульса клопеныш мгновенно вскипел и лопнул, забрызгав Сонечку с ножек до прекрасной ее головки...
Нас, вылезавров, не тошнит, конечно, но моя богиня задвигалась конвульсивно, то впадая в оцепенение, то выходя из него. Она упала на бетонный пол, бессмысленно водя лапками, бедная моя девочка.
— Зангези, Эбонитий! — взревел наставник. — Помогите ей!
Я взглянул на наших помощников.
Эбонитий сидел возле комбинизомби, который лежал, неестественно вывернув руки и ноги, и мелко трясся.
Да что же это такое!
Я сорвался в широкий контекст и мгновенно оказался возле Сони.
— Дурак! — донесся голос Ярополка Велимировича.
Потом были выстрелы излучателя. Очевидно, твари полезли из дыры бодрее.
Я обтирал личико моей красавицы, прижимая ее к полу.
Вскоре она затихла.
Где-то над нами взревела толпа футбольных фанатов. Очевидно, кто-то заколотил-таки дурацкий мяч в дебильные ворота. Ваши игроки так редко умудряются попасть, что каждый такой случай провоцирует едва ли не общенациональный праздник.
Я захотел выпустить недоеденных клопят на это стадо приматов, а потом сжечь этот город, а лучше — планету.
Я был зол на себя. И на шефа...
Мы возвращались с охоты, везя в фургоне два бессознательных тела.
Зангези лежал, словно мертвый. Синеватое лицо усиливало впечатление.
Моя Сонечка непрерывно подергивалась, будто ей снился кошмар, от которого она силилась пробудиться и не могла.
Мы с Оборониловым — две откормленные ящерицы в обличье уродливых людей с брюхами до пола, сидели рядом с пострадавшими, Эбонитий вел микроавтобус, аккуратно минуя следы погромов и группки праздно шатавшихся пьяных стай москвичей. Скипидарья молчала на переднем пассажирском, источая флюиды сытости и счастья.
Шеф тоже благодушествовал.
— Почему ты ей позволил с нами?.. — выдавил я.
— Я сказал, чтобы ты сам принимал решение, Яков. — Шеф деликатно рыгнул в кулачок. — И откуда мне было знать, как она отреагирует? Я — охотник, а не психолог.
Конечно, мы мало знали о наших угнетенных соплеменниках, предпочитая не общаться с ними, но в те страшные для меня минуты я не руководствовался холодным разумом. Вы меня поймете, теплокровные мои прямоходящие...
— Что делать? — задал я один из главных вопросов вашей интеллигенции, отложив «Кто виноват?» до лучших времен.
— На базе полечим. Рекреационная камера. На большее нельзя рассчитывать.
Оборонилов переваривал клопят. В детенышах клопоидола содержится особое вещество, которое приносит радость и наслаждение вкусом, притупляя остальные чувства. В силу этого шефу сейчас было совершенно до звезды, что творится вокруг.
Мне, должен признаться, тоже. Например, вообще не кольнуло состояние Зангези. Но чувства к Соне оказались сильнее химического удара по мозгу. Высшее наслаждение сменилось всепоглощающей злостью, и я врезал кулаком по соседнему сидению, проломив и смяв его, словно картонное.
— Полегчало? — равнодушно спросил Ярополк Велимирович.
До самой базы мы больше ничего не сказали.
Зангези очнулся наутро. Это была реакция на смерть носителя хапуговки. Его половинка симбиота погибла вслед за половинкой Разоряхера, едва не превратив комбинизомби в овощ.
А с Сонечкой оказалось все сложнее: медицинская интеллектуальная система проанализировала ее состояние и ввела мою красавицу (ах, мою ли?) в гибернацию. Глубокий сон продолжался почти трое земных суток, всё это время специальные боты лечили нервные связи в Сонечкином мозге.
Когда она очнулась, я сидел, прижав лоб к прозрачной стенке рекреационной камеры, в которой плавала моя девочка.
Она испугалась, я подумал было, что меня, но ее ужаснуло замкнутое пространство камеры. Соня заметалась и развоплотилась, расширив контекст. Медсистема отреагировала — выключилась, откачав физраствор и отодвинув крышку.
Я тоже перешел в широкий контекст.
— Вернись, Соня, камера открыта.
Наклонившись ко мне, моя любовь погладила меня по щеке и сказала:
— Мне и тут хорошо, милый. Здесь нет... — Она обвела широким жестом призрачное пространство, окружавшее нас. — Нет ничего плохого...
— Но и хорошего тоже нет! — Я уже распознал в ее глазах огоньки сумасшествия, но отказывался верить... — Пожалуйста, пойдем со мной.
— Ты иди, я скоро догоню.
Она одарила меня блаженной улыбкой и лизнула раздвоенным язычком в лоб.
Я вернулся в твердую реальность.
В комнате уже околачивался шеф.
— Проснулась, значит...
— Да.
— И как?
— По-моему, она не в себе. Говорит, там — лучше. И глаза...
Оборонилов запросил отчет медсистемы.
— Физическое здоровье пациентки отличное. Выявлены необратимые психические отклонения. Нарушены ассоциативные связи... — Я слушал и буквально погибал, а слово «необратимые» многократно отражалось от стенок моей пустой дурной башки.
Нет, безволосые мои приматы, это была уже не Сонечка. Она снизошла-таки до возвращения в текущий контекст, еще более кроткая, чем раньше. Послушно оделась, хотя обошлась бы и без нарядов, нагота не смущала ее. Потом ее разозлил вид Ярополка Велимировича, и шеф выслушал несколько обидных слов, сказанных неумело, но от всей покореженной души.
Уже в ее комнате, когда уложил ее поспать, ведь после гибернации мы, вылезавры, такие сонные, я удостоился еще более уничтожающего:
— Яша, ты же не убьешь меня, правда? Ты же меня не съешь?
Она выглядела такой... жалкой...
Зачем я это всё рассказываю?
Какая надобность заставляет меня выворачивать перед вами душу?
Только вина. Конечно, вина перед моей богиней, которую я сам, получается, лишил божественности.
Я покрылся красками величайшего стыда и ответил ей:
— О чем ты говоришь, милая? Сонечка, я люблю тебя.
— Я видела, как ты ешь клопов, Яша. Ты ешь разумных существ, наших лучших друзей.
— Это был сон.
— Тогда почему ты плачешь?
— ...такими крупными слезами? — Я улыбнулся. — Ты болеешь, хорошая моя, и я очень хочу, чтобы ты выздоровела, чтобы стало, как раньше.
— Как на том песчаном острове? — В ее взгляде появилась какая-то детская лукавость, и меня передернуло от самой мысли, что мы воспламенимся с этим потусторонним, безвинно покалеченным мной существом.
Это как... Как с ребенком, что ли...
— Да, милая, как на острове, — тихо сказал я и лизнул ее в глазик. — Спи.
Она задышала ровнее, я посидел на краю ее постели, проклиная тот день, когда мне стукнуло в голову стать охотником.
В животе глухо ухнуло — остатки клопяток приветствовали своего пожирателя.
Кто пробовал это блюдо, тот никогда не откажется от новой облавы.
Я пошел к наставнику.
Скипидарьи на секретарском посту не было, дверь оставалась полуоткрытой, шеф сидел в кресле и барабанил пальцами по модной книге «Примерноноль», лежавшей на его коленях.
— Куда дальше, Ярополк Велимирович?
— А? — Он посмотрел на меня, как на чудесно возникшее явление. — А, это ты... Что там с Соней?
— С Соней полный пиздец, — устало вымолвил я. — Она боится, что я ее съем, и хочет снова на песчаник.
— А ты?
— А я хочу на новую охоту. Куда летим?
— Никуда я не полечу, Яша. — Оборонилов встал, бросив книгу на пол, прогулялся до бара, вернулся с коньяком и двумя стаканами. — Я дисквалифицирован за прошлую охоту. Да и эта сложилась совершенно неудовлетворительно. Кодекс...
— В жопу клопоматери ваш драный кодекс! — проорал я, ничуть, кстати, не удивив шефа. — Вся эта напыщенная самурайщина о высшей мести и эстетике возмездия — полная чушь! Охота — это счастливый шанс вкусить самой лучшей жратвы во вселенной, вот что такое эта ваша охота!
Я много чего еще наговорил, пока не заткнулся, а Ярополк Велимирович терпеливо ждал, держа два наполненных стакана.
— Всё? — ласково поинтересовался он, когда я залепил пасть. — Тогда выпьем.
И мы сделали это по-русски — до дна.
И мне полегчало.
— Да, Яша, кульминация охоты — это пир. Подлинный и идеальный. И о нём нет ни слова в нашем кодексе. Но не потому, что мы лицемеры, Яша... Пир — это наше предназначение и наказание. Сейчас у тебя первый в жизни отходняк. Гормоны счастья, которые содержались в юных клопах, подошли к концу. А тут еще такой удар с Соней... Хотя он, будь уверен, смягчил падение в эмоциональную яму. Если бы наша охота прошла идеально, ты сейчас либо рыдал бы у меня на плече, либо я вынимал тебя из петли.
Мы жахнули еще по чуть-чуть, потому что бутылка закончилась.
— Четвертый-пятый день после первой охоты — это как позорное поражение после великой победы. Но следующие отходняки будут легче. Но дальше — без меня. Я достал Разоряхера. Это был вопрос принципа. Он, тварь такая, смылся под занавес, конечно, но главное произошло — его презренное семя погибло, и он знал, подыхая, что проиграл. Отличный повод уйти на покой.
— А как же я? — я был растерян и подавлен, и мнилось, что более несчастного существа нет ни в этой галактике, ни за ее пределами.
— Найдешь команду, продолжишь карьеру охотника.
— После того, как участвовал в команде изгнанного?! — Я выразительно посмотрел в сторону бара.
— Решил выпить все мои запасы? — Наставник засвистел, что у нас означает смех. — Сейчас.
Он принес еще бутылку.
— Значит, слушай сюда, юный карьерист. Удар по твоей репутации невелик. Я нанял тебя, не поставив в известность о том, что моя лицензия отобрана. Мои объявления о найме хранятся в инфосети. Твой компьютер хранит информацию о том, что я блокировал доступ к своему профайлу и к списку изгнанных тоже. Ну и, наконец, завтра я дам интервью одной хвостатенькой ящерке. Она прилетает к скандально известному на родине охотнику-нелегалу, чтобы порадовать домоседов жареным. Я тебя всячески отмажу и превознесу, будь уверен.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
