По действующему закону, по "Русской правде" — вины на этих мужиках нет. "Незаконное вторжение в частное владение"... Нет тут такого. Можно на них какие-то кражи навесить. Но ничего серьёзного. А звать вирника, доставлять свидетелей... Долго, дорого, нудно.
"Пернатая ересь"... Это — да. Покаяние, очищение, епитимья... Молитвы, молебны, искупление... Не моя проблема. Это дело епископского суда. Я, что, епископ? Я вообще — неверующий. Атеисту вести еретика к суду попа... Стилистически неправильно.
Получается, что, кроме моего испуга, за мужичками — ничего. Чисты они передо мной и моим представлением о справедливости. Можно благостно проявить милосердие, простить неизвестно за что, сотворить доброе дело и отпустить с миром. Милосердие, говорят, того... возвышает и просветляет. Явишь его, а потом можно:
"И, воротясь домой, обмерить
На тот же грош кого-нибудь.
И пса голодного от двери
Икнув, ногою оттолкнуть".
Передо мной мужики чисты. А вот перед пророками... А что мне пророки? Хоть пернатый, хоть распятый, хоть бородатый? Если кто-то из них говорит: это — "не кошерно"... ну и пошёл бы он в... пророки. А вот если мужички чего-то нарушили из чьих-то заветов, которые их... единоверцами сильно признаются... И теперь боятся: как бы за это... как за чистую рубаху — дубьём по маковке... не сделать из этого поводок?
"Если не использовать наилучшим образом то, что мы имеем сейчас...".
— Слышь, дядя, цапля ваша грамотная?
— ???
— Ну, читать умеет? Буквы знает?
— ??!!
— Хочу ей письмо написать.
— Вроде, есть у неё пергамент какой... Да на чё писать-то?! Отпусти боярыч! Я те клянуся, я кажное твоё слово в точности передам! Отпусти! Христом богом прошу!
— Можно и отпустить. Крови между нами нет, вины ваши с чужим барахлом... я человек здесь новый, за старое без нового — взыскивать не буду. Так что, собирайтесь-ка. И как в песне:
"Сильные, смелые,
Как Цапли Серые.
Встали-ка все на крыло"
И быстренько — в тёплые страны. Где лягушек много, а княжьих с епископскими — нет. Понял?
— А... Песня... того... Не, не слыхал... Да... В смысле — нет. Не, не пойдёт цапля со своего места. Биться будет, грызть вас, пакостить. Петуха подпустит. Не пойдёт.
— Ну, тогда ты её повяжешь и ко мне притащишь. Чего "не"? Ты глазки-то так сильно не раскрывай — вывалятся. Ты не лупай, ты думай. Либо цапля отсюда уйдёт. Чтоб и слуху про неё не было. Сумеешь уговорить — уходите. Либо ты её сшибёшь. Хочешь — на лету, хочешь — на гнезде. Ну, где такую "птицу" бьют. Лучше — если мне принесёшь. Но чтоб была упакована и молчала. Либо... Ежели в подкинутой вашей "пернатой" пророчице грамотке прописано будет про то, кто да чем к братцу твоему промеж ягодиц в гости ходит... Ты порядки ваши лучше меня знаешь... Ты уж лучше уговори её... на полёт. Отсюда и до "не видать вовсе". Сделаешь?
Если бы мужик сходу согласился — я бы усомнился. В его искренности и правдивости. То, что он судорожно старается найти выход, помимо трёх предложенных мною, отражалось на его бородатой физиономии.
Работа, извините за выражение, ума.
— Да, слышь дядя, сам запомни и другим скажи: кто надумает ко мне в смерды — милости прошу. Заново окрестим, землю дам, баб там, скотинку... Что для нормального житья надо.
— Э-эх, боярыч, на смерть лютую гонишь, на муки мученические. Она ж Сатане служанка! Ведьма она! Бесы ж...
— Стоп. Врага человеческого без нужды не вспоминай. А тебе нож дам. С Перуна, мною убиенного, снятый. Из тёплых стран привезённый. Оттуда, куда цапель ваш на зиму улетает. Там-то такой глупости нет. Там цаплю за бога не считают. Или за Сатану. Значит — тамошний клинок поможет. Опять же — на нем орёл. А орёл, да ещё двуглавый, всяких цапель, хоть простых, хоть божественных, в клочья рвёт. И ты так сможешь.
Мужик снова загрузился.
Орнитология как обоснование теологии. Ну и что? "Пашни воронов" как отказ от агрономии и обоснование безделья — проходит, а озеро Таньганьика, где эти птички зимуют и цихлидами кормятся — нет?
Пока я ходил за отобранным у деда Пердуна фирменным кинжалом с двуглавым орлом, Ноготок, старательно скрывая собственное раздражение и ошарашенность от произошедшего, отвязал "птица" от бревна.
И откуда такое удивление? Процедура штатная, называется — "перевербовка". ВВП, говорят, большим мастером в этом деле был. И, судя по многим его публичным выступлениям, сохранил это мастерство даже в масштабе национального телеэкрана.
Ноготку обидно: столько времени потратил, чуть было новую казнь не опробовал и тут "на" — у хозяина приступ милосердия. Не боись Ноготок — при моих попаданских талантах найдём мы скоро — кому брюхо взрезать и кишки вымотать. Освоишь ты эту... инновацию. И, как я предчувствую, не её одну.
Отвязанный мужичок кряхтел, ойкал и ахал от боли в пострадавших, обожжённых, битых частях тела. Поискал глазами остатки своего маскарадного костюма, но, прикрыв срам и матерясь на каждом шаге, отправился в другую сторону — к сараю с "пламенным горнистом".
Вот она, сила любви. Не то — братской, не то — плотской...
И опять, и снова, и каждый раз... Лбом в столб "самовкопавшийся".
"Умный учиться на своих ошибках, дурак — не учится ничему". Похоже, я — не умный. Вторая шишка будет.
— Дядя, ты чего встал?
— А... э-э...???
— Дяденька, вот это называется — "баба голая". Вы там со своими птичьими заморочками совсем от жизни отстали. Ты что, не видал никогда? Так с кем же ты по-молоду женихался? С ёлкой? Или забыл уже?
— Акгхк... кхр... Ё... Ага. Забыл. Лет 12. Вот те... Ой!
Подпихнутый по больному месту мужичок устремился-таки мелким шажком в сторону своего младшего брата и любовника. Однако отвести взгляд от коленок раскинувшейся Кудряшковой жёнки так и не смог. Пришлось самому отвязывать младшенького, собирать братцев домиком и тычками с пинками направить к выходу. Даже и переступая порог, братья-любовники неотрывно смотрели назад.
Естественно, оба навернулись. Спасибо тебе, товарищ Исаак, который Ньютон, за твой закон всемирного тяготения. Только его повсеместность и неизбежность даёт хоть какую-то надежду на возвращение мозгов этих... "птеродактилей" к нормальному функционированию.
Одежонку с топорами и ножами я им не отдал. И руки, хоть и спереди, хоть и лыковой верёвкой, но связали. Нечего. Пусть так. Вариантов меньше, отвлечений всяких — быстрее до своего "гнездовья" доберутся. Где оно — я так и не понял, но Сухан запомнил описание дороги.
Старший из мужиков кланялся, крестился связанными руками, поминал на каждом слове "крест святой", Иисуса, всех апостолов, восхвалял мою милостивость и потихоньку выпихивал младшего за ворота. "Пока этот мелкорослый плешивый псих не передумал". Ножик с турецким орлом болтался у него на шее и хлопал по разным местам при каждом поклоне.
Младший вздрагивал, мутно оглядывал двор, кланялся невпопад. И не мог оторвать взгляда от сарая, за стенкой которого осталось столь потрясшее его зрелище. Бревенчатая стенка, ясное дело, непрозрачна, но голова молодого "птица" наводилась на местоположение "пылающего горна", как стрелка магнитного компаса — на Северный полюс. Без всяких девиаций.
Ну, вот и всё. Ну наконец-то! Вешаем на ворота табличку "Closed".
Лишь бы в здешнем лесу читателей латиницы не нашлось. Япона мать! Яма-то выкопана! Набежит народу со всего леса — обновку опробовать.
Я-то думал — в здешних лесах нет никого. А их и нет, пока сам ходить не начнёшь. Набегут и применят. Согласно написанному. Просто из любопытства.
Тогда табличку лучше на русском: "Осторожно! Во дворе злой Ноготок!". Очень злой, усталый и голодный.
Пирог плесенью взялся. Сам дурак — убрать надо было. Ага, я тут им всем — главная кухарка? Господин я или нет?! — Наверное, да. Но без Домны... кушать хочется. А у нас — половинка чёрствого каравая да два жбанчика бражки — простой и "вымороженной". Ни помидоров, ни авокадов... Картошки — и той нет!
Там кошёлка с репой, вроде, валялась. Может, испечь? Что ещё с репой делают? Может — почесать? Никогда репу не пёк. Бестолочь ты, Ванька. Полный... попаданец — ничего не умеешь. Короче — бабу надо. Не в смысле..., а в смысле... ну, понятно. Хотя... и в этом смысле, и это тоже.
Я собрался выдать Ноготку набор ценных указаний насчёт уборки, готовки, заточки "птичьих" топоров, колки дров, присмотра за пленниками... Потом, поглядев в красные от бессонницы глаза моего "Золушка", решил не сотрясать воздух попусту.
Отданный приказ должен быть всегда исполнен. Или — не отдан вообще. Взрослый мужик, отдохнёт — сам сообразит чего делать. Нагрузил на Сухана барахло с косами и отправился на покос.
А фиг там — "отправился". Побежал, поскакал. Будто козлик молодой. В предвкушении и ожидании. Эйфория — как перед выпивкой.
Тут недалеко — метров двести и начинается луговина. Барахло на краю свалили, косы примкнули. Прошлый наш прокос... темновато было — чуть бы в сторону взять. Ничего, сойдёт, следующим проходом выровняем.
А вот и солнышко над лесом выкатывается.
Ну, здравствуй, светило. "Ярило явило мордило". А я про тебя и про себя стишок знаю:
"Пойдем, косец,
взорим,
вспоем
у мира в сером хламе.
Я буду, солнце, лить своё,
а ты — своё,
вилами".
Чёрт, вилы не взяли. Ну и ладно, грести ещё нечего, потом сбегаю. Поздновато маленько пришли. Ничего — нагоним.
Вот и встали, вот и взяли, вот и с богом.
"Развернись рука, раззудись плечо".
Ш-ш-ш-ха! Ш-ш-ш-ха! Ш-ш-ш-ха! Хорошо коса пошла. Сама косит, сама сгребает, сама на край улетает. Только тащи.
Давний ритм косьбы из собственной прошлой жизни сначала противоречил, конфликтовал с собственным ритмом подросткового тела. Потом я сообразил, что тельце это никогда литовкой не работало. Ещё позже, с первым потом, дошло, что и прежние мои габариты остались... в ненаступившем.
Я чуть убавил прыти с энтузиазмом. Менее нервенно. Удовольствие должно быть неторопливым. Ото ж, не на чужой жене — на своём покосе.
Спокойно, Ванюха, как утверждает русская народная: "работа — не волк, в лес — не убежит".
Чуть сменил наклон головы. Перестал так сильно давить на пятку косы. Чуть легче, чуть мягче, чуть... сама пойдёт, голубушка. И не зажимайся, Ванька, доворот шире, спинку выпрямить, плечи свободнее. Вот оно ключевое слово — "свобода"! Отпусти себя, расслабься. Тело — само шагнёт, рука — сама махнёт, коса сама — пойдёт.
"Делай что должно и пусть будет что будет".
Таки — да. Но этого мало. "Освобождённый труд" — это не лозунг большевиков, это нормальное состояние здорового человека. Как всегда в политике, идеологии — присвоили и извратили. И завалили всё. Идиоты.
Ведь это так просто: делай должное — свободно, вольно. Как двигается тело, как лежит душа. И тогда дело станет твоим, интересным, приятным, радостным. Работа без радости — медленное самоубийство. Накинь себе на шею гарроту и затягивай. Годами, десятилетиями, всю жизнь... С короткими вздохами полной грудью в выходные и в отпуске.
"Мои бы слова да богу в уши". Я тут бегаю, прыгаю, уворачиваюсь. Кого-то убиваю, кого-то подставляю, интригую. Одним словом — попадирую и прогресссирую. А хочется — вот этого, нормальной косьбы, нормального дела.
"Вот оно счастье
Нет его краше".
Снова, в который уже раз, возникло ощущение разумности этого мира. Будто соблазняет, будто уговаривает.
— Любишь косить? Коси. Вот тебе игрушка любимая — литовка. Коси себе в радость. А после надо будет избы новые ставить. Ты же любишь плотничать? Вот и делай что любо. И полезно, и приятно. Только не качай мир. Не колыхай народ сей. Не трогай род людской. Будь как все. Вот оно — счастье.
Не дадут. Жить нормально не дадут. Вятшие, сильные — силой. Нищие, слабые — слабостью. Христиане — благой вестью, язычники — пернатым маразмом.
"Не жнут, не сеют — кормятся
Из той же общей житницы,
Что кормит мышку малую
И воинство несметное:
Оседлого крестьянина
Горбом её зовут"
Ох, слетятся. Вороны — с карканьем. "Моя пашня, моя!". Орлы с клёкотом — "Моя житница, моя!". И будут — одни клевать, другие рвать. Своё имение. Мой горб.
Картинка чёрной, каркающей, клубящейся вороньей стаи с редкими вкрапления более светлых орлов, нацеливающейся на мой загривок... заставила ссутулиться, даже передёрнуть плечами. Многовато вас будет. У меня между плечей такой... взлётно-посадочной — нету.
В картинке у тощего подростка постепенно разрастались и сгибались плечи, а на спине всё шире и выше вздымался насест для клювожадных пернатых.
"Работай, работай, работай:
Ты будешь с уродским горбом.
За долгой и честной работой,
За долгим и честным трудом".
Если бы не восемь веков разницы, если бы я здесь родился и вырос, если бы не знал вариантов... Если бы мир этот, эта "Святая Русь" была единственным виденным мною... согласился бы, принял это как радость, как счастье... "Нет его краше".
А и фиг вам, и нафиг! И факеншит уелбантуренный в карман! Раскудрить тебя, Иггдрасиль-дерево! Я тебе не попадун с бонусятником, я тебе пападец с загашником. А в загашнике у меня мысли. Мысли собственные, мысли выстраданные.
Было дело, был повод, пришёлся случай сформулировать "принцип максимального мазохизма". Звучит он так: "наибольшую пользу приносит то занятие, которое в начале своём вызывает наибольшее раздражение".
Радость от мысли: во какие у меня принципы! — несколько утихла при разглядывании окружающей среды: ну и что тут вызывает у меня "наибольшее раздражение"?
Да вроде — пока ничего. Мы начали косить между двумя мысками леса навстречу солнцу. Теперь оно поднялось. На него было приятно смотреть сквозь закрытые веки. Почти закрытые ресницы превращали солнечный свет в переливающееся полотно на хрусталике глаза.
Знаю, что это всё интерференция с дифракцией, а всё равно — красиво. Как переливающиеся, пляшущие по всему небу полотнища северного сияния. Только там, на северах, оно на небе. Далёкое и холодное. А здесь — вот оно. Тёплое.
Солнце, ещё не жаркое, не злое, очень приятно согревало подставленное лицо, мои руки на косе. Оттуда, с его стороны, с юго-востока, поддувал лёгкий ветерок. Когда вышли из ветровой тени от леса — стало хорошо чувствоваться. Тёплый, ласковый, несильный ветер, не только... литераторы говорят: "овевал разгорячённое лицо". Ну, пусть так. Главное — стало тепло и сдуло кровососущую мерзость. Я снял с себя всю одежду, сложил у края деревьев, подставил тело ветру и солнцу и пошёл на новую делянку.
Красота! Солнышко заливало меня теплом, нагревало кожу лучами. Вот похожу так пару дней по покосу и будет загар не хуже средиземноморского. А под загаром моя самая главная примета — "шкурка серебряная" — не видна. Но загорать надо всем телом. Так что... несколько "маятниково" получается. Поскольку единственная тряпка — бандана на голове. Хорошо хоть плешь моя серебром не отсвечивает. Ничего, пусть всё болтается и вентилируется. На поворотах же не заносит. Главное, чтобы всякие мухи кусачие не прилетели и не покусали.
