Файму рычит, потом сама идёт в атаку. Она похожа на молодую тигрицу — её гибкое тело словно состоит из одних тугих мускулов. Копье в её руках превращается в жутковато гудящий, мерцающий круг — и этот круг неотвратимо надвигается на спокойно стоящего Верасену. Тот протягивает навстречу ему руку... и вдруг взбесившееся копьё врезается в землю возле самой ступни Файму. Тем не менее, она не отпускает оружия и все трое — Верасена, Файму, копьё — неуловимо размазываются. Димка не успевает понять, ЧТО ИМЕННО происходит. Файму словно сдувает, как пушинку, она катится по земле, опирается на руки, пытаясь подняться, — но древко копья описывает роскошный полукруг, с резким хлопком выстрела рушится на загривок, буквально вбивает её в землю с силой копра, загоняющего в неподатливый суглинок железобетонную сваю... и в тот же миг с треском разлетается пополам под ударом проволочного хлыста. Опомнившийся Вэрка выхватил его из своей наплечной сумки. Он словно танцует вокруг своего безоружного противника, высматривает слабости, выгадывает подходящий момент. Удар этим оружием непредсказуем и невероятно быстр, уклониться от него — невозможно...

...Вот только вождь и не пытается уклониться. Он спокойно подставляет руку — и хлыст обвился вокруг неё. На лице Верасены не вздрогнул ни единый мускул. Загорелый кулак вдруг сжимается. Неуловимый рывок — и Вэрка тупо смотрит на свою вдруг опустевшую руку, потом на трепещущую в воздухе рукоять. Ничего больше сделать он не успевает — вождь бьет, одновременно в пах, под рёбра, в горло... Вэрка отлетает, словно кукла... всем телом деревянно падает... и уже не шевелится.

На минуту над площадью повисает жуткая, гробовая тишина. Всё застывает, словно в остановленном фильме. Потом тишину — кощунственно, страшно — разбивают громкие аплодисменты.

Димка медленно, словно в страшном сне, повернул голову на звук. Хлопал Вайми, непонятно откуда здесь взявшийся. На широком его лице играла широкая, страшная улыбка. И сам он был сейчас страшен, хотя безоружен и почти обнажен, в одном куске алого шелка на бедрах...

— Прекрасное представление, — наконец сказал он. — Жаль, что последнее. Ибо ваш путь закончен здесь. Вы не сделали того, что должны были, ибо вы пали.

— Мы стоим выше всех прочих племен, — яростно и гордо сказал Верасена. — Мы — Справедливость!

— Вы были посланы в мир, как воплощение Справедливости, да, — согласился Вайми. — Но вы не выполнили своего предназначения. Вы не воевали с истинным Злом. Не воевали с Хорунами.

— Хоруны — кара, ниспосланная Небом для слабых и глупых, возомнивших себя умными и сильными. Зачем нам воевать с ними?

Вайми хмыкнул.

— А Маахисы?

Верасена брезгливо усмехнулся.

— Маахисы не враги нам. Так, плесень...

— Не враги? — вновь хмыкнул Вайми. — То-то вы с ними пять веков воевали...

Верасена недовольно мотнул головой.

— Воевать можно и с плесенью. Дело в том, — сказал он, — что статус врага тоже надо заслужить. Враг — это тебе равный. Прочие — только плесень. А я враг. Личность. Сильный. Враг — это тот, кто тебе равен. Униженный враг — унижение и для тебя. А мне не нравятся те, кто нас всех так унижает. Заставляет воевать друг с другом за глупые вещи.

Вайми хмыкнул.

— Не нравится чувствовать собственный рецепт на себе? Остальные — только плесень? И их унизить вы считаете себя вправе?

— Мы их не унижаем, — ответил Верасена спокойно. — Унизить — значит передвинуть на более низкое место. А они все там, с рождения и до смерти. Мне и моим братьям не нравится другое. Мы явно доросли до стадии, в которой мы не игрушки для тебя, а враги. Но ты нас не уничтожаешь, как врагов. А относишься, как к неисправным игрушкам. Наверно, сила привычки. Только нам это не нравится. И мы собираемся с этим поспорить.

Вайми лишь пожал плечами.

— Спорьте. Мне-то что? Я — простой дикарь из дикого племени Астеров, степных бродяг без чести и без совести. А ты — великий герой! Кто я такой, чтобы что-то запрещать тебе? Хочешь спорить с судьбой — спорь в своё удовольствие. Если тебе повезёт, о тебе сложат саги. Если не повезёт — тоже сложат, трагедия не хуже драмы. Если будет, кому. Судьба, знаешь, тоже хрупкая штука, нажмешь чуть сильнее — она и сломается. И провалишься ты в пустоту... и будешь падать... и падать... и падать... Могу показать. Хочешь? — глаза Вайми вдруг сверкнули синим огнём, и Верасена отшатнулся. А Вайми засмеялся, ярко и зло. — О, я вижу, ты не хочешь! Вот цена твоим словам и твоей смелости.

— Довольно! — Верасена яростно взмахнул рукой, словно разрубая ей воздух. — Я больше не пешка в твоей игре. Эта игра закончена. Я — твой враг. И я убью тебя. Здесь, сейчас. Бери оружие и сражайся, как подобает мужчине. Или, клянусь Огнём, я прикончу тебя на месте, как труса.

Вайми молча смотрел на него. Ненависть Верасены давно уже выжгла всё нечистое, всю жалкую напыщенность мстительности и обиды, из-за которых великие часто выглядят глупцами. Он был завершен. Совершенное творение, подумал Вайми. И потому он сейчас умрёт. Чтобы его ненависть была отпечатана в Вечности. Вместе с другими моими творениями. И это будет прекрасно...

— Ну что ж, давай закончим это, — сказал он со вполне искренней печалью. — Ты был великим героем, мне было интересно следить за тобой. Но твой путь окончен. Я — Творец и Создатель этого мира, и ты не победишь меня.

— Ты — Князь Пустоты, — прошептал Верасена. — Все твои творения пусты в своей основе, ибо пуст ты сам.

Вайми взглянул на него. И вздохнул.

— Вы, смертные, в равной мере предсказуемы в своей ограниченности. Пустота — это о бессмысленном, случайном, мёртвом и послушном. Ты ограничен. Так и остался слугой — не господином, не свободным человеком. Видишь ли, меня уже нельзя убить. Выслушал? Теперь умри.

Верасена почувствовал, как его сердце вдруг замерло. Ноги его подкосились и он упал на землю. Над ним склонились друзья с испуганными лицами. Он хотел объяснить им, что тьма не пуста. Тьма никогда не бывает пуста. Но слов в горле у него больше не было, как не осталось и дыхания.

10.

Какое-то время вокруг царит молчание. Вороны смотрят на Вайми с неизмеримой ненавистью. Тело Верасены лежит между ними. Оно не исчезает, ведь он на самом деле мертв. Его глаза смотрят в никуда. Наконец, Ксандр, первый после Верасены, говорит:

— Ты мнишь себя богом. Ты убиваешь одним словом. Но ты... несерьёзен. Ты не бог. Ты — иллюзия бога. Иллюзия, которая возомнила себя богом. И мы развеем её. Сейчас мы будем драться с тобой. Все вместе. И тогда — ты умрешь.

Вайми в ответ улыбается, глядя на Воронов. Улыбается светло и страшно.

— Хорошо, — кивает он им. — Вы сами захотели. Я буду посерьёзней. Для начала — умрите-ка сейчас же.

Их жизни соединяются со смертью. Они послушно умирают.

Что ж, такова Сила, соединяющая разности, подумал Вайми. Касаясь её, он заставлял смыслы соскальзывать в сингулярность, точку, где все цепочки соединяются. Там истиной является всё — всё сразу и одновременно.

Он недовольно нахмурился. К сожалению, титул Творца и Создателя имеет некоторые минусы, подумал он: случайным вмешательством обращаешь истинную неопределённость в ложную правду. Непозволительно! Но иногда очень удобно...

Он вновь посмотрел на тела Воронов, жалея о том, что не может заставить их просто исчезнуть. Как хорошо была задумана эта игра, как интересно она шла, сколько неожиданностей принесла ему! И вот, такой глупый финал. Игра окончена... и в душе он ощутил лишь пустоту. Похоже, пришло время уйти на покой. Надолго, может быть, навсегда. Или его снова сожрёт Бездна, и на этот раз не будет никакой Силы, чтобы "забыть" об этом, и он не найдёт якорь. И если честно, ему было как-то всё равно. Сожрёт — и сожрёт. Это не больно, он знает. Тускнеют чувства, эмоции и мысли. Следом — всё вокруг. Потом потускнеет память, и сознание — нет, не погаснет. С ним случится что-то иное, инореальное, что настоящему, реальному человеку — не постичь. Несколько раз оказывался он на грани, но отголоски ощущений — одновременно бесконечно тусклых и бесконечно ярких, не передаваемых языками смертных — не запомнились. Запомнилось, что они были — да и только.

11.

Словно во сне, Димка побрел домой. Там его встретила плачущая навзрыд Машка.

— Антон... он... — наконец выдавила она.

— Что?

Машка молча сунула ему какой-то листок. Димка развернул его.

"Димка, я совершил страшную глупость, — писал Антон. — Я предал тебя, я предал Ирку. Я не хочу с этим жить. Будь счастлив с Машкой. Прощай".

— Зачем? — тупо спросил он. — Я же простил его...

Машка прижала его голову к себе и принялась гладить по волосам, но сделанного уже было не поправить. Димка аккуратно сложил вчетверо листок и убрал его во внутренний карман. Льяти стоял рядом, лицо у него тоже было мрачное.

— Кор-Гут пробудился, — сказал он. — Мир сдвинулся с места. И уже начал разваливаться. Люди начали превращаться в зомби. По крайней мере здесь, в Городе.

В голове Димки пробегали сотни и тысячи мыслей, но все они были очень тревожными. Он вспомнил, что раньше говорил ему Вайми. Местные, вероятно, не чувствовали это, — или же были слишком тупыми, чтобы осознать опасность.

— Извини, — сказала Машка, — но я больше не могу. Меня сейчас стошнит.

И её действительно начало тошнить. Проблевавшись, она упала в обморок и не приходила в себя, несмотря на все усилия Льяти. Он хмуро посмотрел на Димку.

— Это первый признак превращения. Ей мы уже не поможем. Нам нужно убираться отсюда.

— Пойдём во дворец? — предположил Димка. Его чувства просто выключились. Совсем. — За указаниями.

Льяти пожал плечами.

— Там все двери настежь, а внутри погром. Вряд ли там кто-то ещё есть.

— Ну и куда же мы сможем пойти? В музей?

— Я был в этом музее, — хмуро ответил Льяти. — Там тоже никого нет. Все сбежали.

— Ну, и что же нам делать?

Льяти задумался.

— У нас есть дня, наверно, два. Потом станет уже жарковато. За это время мы вполне сможем обеспечить себя жратвой на год, а то и больше — никто ведь не знает, сколько это всё продлится.

— Ага, за это время мы вполне сможем найти достаточно большую группу людей, чтобы стоило присоединиться к ней. Ежу ведь понятно, что одним нам не выжить.

Льяти как-то странно посмотрел на него и усмехнулся.

— Это вряд ли. Понимаешь, дружище, если все выжившие будут вместе — они станут как единый организм. Нет, не в том смысле, что все будут думать одинаково или что они все будут делать одно и то же. Но... — он немного подумал, — но ты ведь знаешь, как это бывает в лесу? Когда двое или трое парней с кем-нибудь повздорят, то все остальные, кто оказался поблизости, сразу же начинают решать, кто прав, а кто нет. Они не могут не вмешаться.

— Ну, ты оптимист, брат, — протянул Димка.

— А я думал, ты будешь рад, когда мы окажемся одни.

— Ты же помнишь, что было. Теперь-то ты сам понимаешь, что нам всё же лучше держаться вместе с кем-то.

— Понимаю. Но я всё равно остаюсь при своём мнении. Я не вижу смысла в том, чтобы объединяться с кем-либо, кроме тех, кто нам близок по духу. Это моё последнее слово. А теперь пошли ко мне домой. Здесь оставаться нельзя.

12.

Кроватей в доме Льяти оказалось всего две — одна в его спальне, вторая — в комнатке без окон, похожей на чулан, куда её явно затащили за ненадобностью. Возиться с перетаскиванием этой древней железной дуры в гостиную Димка не захотел и решил лечь прямо тут — о чём очень скоро пожалел. Он ворочался и так, и сяк, и наконец понял, что заснуть точно не сможет. Точно не в этой темной, как могила, душной, затхлой комнате...

Выругавшись про себя, он подтянул пятки к заду и одним рывком вскочил с постели. Толкнув скрипучую дверь вышел в коридор. Здесь тоже оказалось темно, лишь из окна падал слабый свет.

Димка подошел к нему, глядя на двор, освещенный единственной ртутной лампой на низком столбе. Её синий свет мешался с сиянием гаснущего заката. Двор, конечно, был совершенно пуст, лишь вокруг лампы плясала мошкара. В небе горели редкие первые звезды. Казалось, что ничего не случилось и он в гостях у друга где-то дома...

И в это мгновение раздался дикий крик.

— Димка-а-а-а... — донеслось снизу. — Димк-ааааа! Димкааа!.. Димкаааа... — в голосе Льяти звучал страх, даже ужас. Димка отшатнулся от окна и бросился к лестнице.

Скатившись по ней, он едва не налетел на Льяти, который бежал ему навстречу. Димка остановился, упершись ладонями в его голую грудь. Они замерли, ошалело глядя друг на друга. Лицо у Льяти было перепуганное, глаза распахнуты так, что лицо у него стало совсем детским.

— Ну? Что с тобой? — спросил Димка.

Льяти испуганно оглянулся через плечо.

— Там... там...

— Да что же?! — Димка взялся за плечи Льяти и встряхнул его так, что голова его мотнулась, а зубы отчетливо лязгнули.

— Там зомби.

— В доме?!

Льяти моргнул. Взгляд его всё же стал осмысленным.

— Не. На улице.

— Тогда зачем ты так орал, словно тебя три гомика за яйца хватают?

Льяти смущенно опустил взгляд на пальцы босых ног. Теперь стало видно, что он, в сущности, ещё мальчишка, несмотря на прожитые здесь столетия.

— Испугался...

Не удержавшись, Димка цапнул его круглое ухо и дернул. Льяти испуганно вякнул и вывернулся.

— Пошли. Посмотрим на твоих зомби.

Они вышли в прихожую. Здесь, слева, в дощатой стене было маленькое узкое окошко. Из него обычно смотрели на тех, кто стоял перед входной дверью. Сейчас там никого не было, так что Димка мог беспрепятственно смотреть вдоль улицы. И в самом деле, заметил вдали несколько темных фигурок. Разглядеть их в темноте он не мог, но дерганые, нелепые движения и так говорили сами за себя...

— В самом деле, зомби, — пробормотал он. — Чёрт...

— А я говорил! — сказал Льяти. — Сейчас их немного, но завтра будет куда больше. Здесь нам не отсидеться. Двери гнилые, да и жрать особо нечего.

— И что нам теперь делать? — спросил Димка.

Льяти вздохнул.

— Нужно идти к Цитадели. К Надиру. И покончить со всем этим.

Димка не нашёл, что возразить. Других вариантов просто не было. Но там давным-давно обитал Мастер, а от него можно ждать чего угодно. Если он тоже превратился в зомби, то ситуация и в самом деле плохая...

— Но Цитадель в Парке Мира. Это же на другом конце города! И кто нас туда пустит?

— Никто не пустит. Мы войдем сами.

— Ты что, рехнулся? — удивленно спросил Димка. По его мнению, на рехнувшегося Льяти не походил ничуть.

— Нет. У нас же есть Ключ от неё. Мы сможем войти в неё... если доберемся.

— Если, — хмуро сказал Димка.

Льяти вдруг усмехнулся.