За 30 миль до линии фронта Ii часть

Собираясь ответить: а я почём знаю, Сабецкий подумал про палатку, куда заносили самовар и со злости, что капитан не соизволил даже пообщаться с ним, а артиллерист представиться по прибытию посоветовал поискать именно там. Вскоре старший сержант вернулся в ДОТ и вывел шестерых помощников. Лейтенант уже намеревался топать на командный пункт, как из палатки первым делом вынесли самовар.

— Товарищ лейтенант, — в этот раз тихо произнёс старший сержант. — Примите самовар. У нас чайник трёхлитровый и колбасы с пряниками не пожалели. Всё чин по чину, но там ещё коньяка три бутылочки, если не против, мы возьмём одну, початую.

— А снаряды? — не ожидая подобной щедрости от членов комиссии, спросил он.

Сабецкий ориентировочно знал, что на пушку в её передке перевозилось пятьдесят патронов: 35 осколочных, 10 бронебойных и 5 картечей. А сколько положено казематному орудию не имел представления, так как счёт там подходил к тысяче, то есть около ста ящиков и уже собирался предложить помощь, как сержант усмехнулся:

— Сейчас к себе перенесём, раз плюнуть. Так как?

Лейтенант кивнул головой. Что ему, коньяка жалко? Тем боле две бутылки оставалось. Одну себе, а вторую в подарок Ване Швецу, во второй огнемётный взвод. Приятель держал оборону севернее и если посчастливится пережить день, то можно позвать в гости. Тем более что появился самовар — для лейтенантского блиндажа весьма статусная вещь.

— Эта... — замялся сержант, лицо его посветлело и стало открытым и добродушным. — Не простая палатка.

— Что?

— Я говорю это стартовая площадка для разведывательного аэростата. Разок такую уже видел, тоже возле ДОТа. На полу плиты бетонные, лесенка в подпол, а в нём ящик с шаром, рация и баллоны с газом.

У Сабецкого аж брови дугой изогнулись. Да тут через час в ста метрах врата ада распахнутся, и рация с разведкой ой как бы пригодилась. Впрочем, теперь стал понятен состав приёмной комиссии и скорость принятия объекта. Кто-то прикрыл свой зад. Не жили богато, нечего и переживать. Жаль, а ведь он искренне подумал, что вся эта затея с помощью предназначалась именно ему. Сам генерал позвонил.

Вернувшись в блиндаж на командный пункт, он присел на топчан и прикрыл глаза. Тут было относительно тепло, немного темно и вполне себе уютно, несмотря на то, что в воздухе витал нестерпимый запах пролитого керосина. Нужно было внутренне собраться перед боем и прогнать его рисунок. На мгновенье он пропал и вновь появился, будто сон овладел им. Теперь он попросту знал, как именно это можно сделать. Есть такая штука как наитие, где десяток упрутся в закрытую дверь и лишь один пролезет в окно, потому что почувствовал как надо, будто бы ему подсказали. 'Оказывается это совсем не сложно, — подумал лейтенант. — Ещё раз предупредить огнемётчиков об одновременном пуске и подрыве дымовых зарядов. Огненный вал задержит танки, дымовая завеса ограничит видимость, а засада расстреляет их с флангов. Если же прорвётся кто, тогда в бой вступит орудие ДОТа и его бойцы'.

* * *

Закрытая дверь тут же отрезала все звуки, доносившиеся из коридора. Какофония ужаса, отчаянья, боли, и крики о помощи исчезли, словно разрубили подпитывающий их провод. Для приговорённой узницы мой визит не предвещал ничего хорошего. Девушка лишь устало посмотрела на меня через разделяющую нас решётку и продолжила рисовать пальцем крестики с ноликами на железном откидном столике. Я уселся на стул, выложил из портфеля пачку сигарет и термос.

— Курите? — спросил я.

— Нет, — ответила она. — Вредно для здоровья.

— Мне приятно услышать подобный ответ. Позвольте представиться, доктор Александр де Дрё, почётный член Красного Креста Швейцарии и других стран. Я здесь по долгу службы.

— Жалоб нет, — не поверив мне, усмехнулась она. — Впервые вижу говорящего по-русски без акцента швейцарца.

Мне не составило сложности перейти в общении на немецкий.

— Полагаю, стоит сказать прямо: ваши позиции слишком слабы, чтобы начинать какую-либо самостоятельную игру. Вся ваша история укладывается в несколько предложений и страниц дела. Вы не знаете секретных шифров, не располагаете достоверной информацией, не посвящены в тайные замыслы командования. Для контрразведки вы бублик, но я очень трепетно отношусь к формальностям и обещал побеседовать с вами на эту тему. Как на счёт того, чтобы поговорить о феномене ренегатства? Смене флагов. Я могу поделиться с вами информацией о различных способах предательства, стратегиях умного управления этого недуга и принципах успешного лечения связанного с этим расстройства. Так же мы можем обсудить истории интриг и вероломностей, описанные на книжных полях мировой литературы и возможность получения стабильного дохода, когда болезнь прогрессирует. Ведь ваше отступничество это всего лишь отрицание навязанной идеологии и ничего более. Что скажете?

— Поболтать? Отчего бы и нет.

— Это рационально, — ответил я. — Так и поступим.

В диалоге, порой можно получить больше информации, чем от ответов на заданные вопросы следователя.

Я смотрел на неё и видел, как ожидание расстрела изменили некогда самоуверенную шпионку. Она осунулась, давно не мытые волосы спелись колтунами, под глазами залегли тени, и навсегда исчезла улыбка, даже ироничная. Она наверно плохо спала все эти дни, сон в таких камерах роскошь, каждые два часа проверка. Но в её взгляде не было ни капли отчаянья, а скорее полное принятие неизбежного по законам военного времени.

— Я много думал, прежде чем навестить вас, — продолжил я, разливая кофе по чашкам. — О том, как обошлась с вами судьба, как несправедливо поступил командир группы и о тех словах, которые он говорил, сомневаясь в вашей преданности. Даже удивительно, что он столь нелестно отозвался о вашем решении покинуть Дютьково, не выполнив задание. Что бы принесло вам убийство пехотного капитана? Благодарность, может, даже крест за военные заслуги второго класса? Ведь он обесценил свои же слова, когда разрешил действовать по своему усмотрению.

— Откуда вы знаете?

Я улыбнулся и отпил кофе.

— Да, Ольга, он просто втоптал вас в грязь. Пейте, — я показал ей термос — первосортная арабика, тут ещё на две чашки.

Она молчала, глядя куда-то мимо меня, в дверное окошко, словно увидела за ним свою прошлую жизнь. Что там было? Детство, юность, удочерение, первая любовь, блестящая карьера, уважение товарищей, награда, радость побед и разочарование от единственного сокрушительного поражения. Всё прошлое осталось по ту сторону тюремной двери, а будущее — считанные дни или часы перед расстрелом. Наконец, она произнесла:

— Лучше бы вы принесли какао. В последнее время я часто задаю себе вопросы — что же не так-то было, отчего мне не поверили, посылая на верную смерть? Если моя честность и доблесть привели меня к такому вот исходу, что убивая себя, даю шанс на жизнь мерзавцу.

— Вы про Мерца? Боюсь, он не оценил вашу преданность ни тогда, ни три часа назад, когда... впрочем, будь я следователем, непременно бы дал вам ознакомиться с его показаниями.

— Фридрих мерзавец, но не трус, — выпалила она.

— При задержании он не сделал ни единого выстрела, сразу сдался. Кстати, в отличие от вас. В его распоряжении была гранта и бутыль с керосином. При известной сноровке и мужестве, его бы не смогли опознать, но... Ваш позывной — Ласка, радиста — Певец, у самого Мерца — Кароль. Занятно, он чех?

— Зачем вы мне это говорите?

— И правда, зачем? — я демонстративно посмотрел на часы и вытащил из портфеля конверт с логотипом Красного Креста. — У вас есть сорок минут до моего отъезда. Можете написать прощальное письмо родственникам. Даю слово, это письмо дойдёт до адресата.

— С чего бы такая щедрость?

— Всё дело в фамилии, — развёл я руками. — Не везёт Бисмаркам с русскими. Большевики планировали обменять вас на находящегося в плену сына одного из высокопоставленных советских чиновников. К сожалению, это больше не актуально. В Берлине не поддержали это предложение, так как угроза скандала была признана ничтожной. Внучка великого канцлера (по линии сына Вильгельма) Ирина сочеталась повторным браком с не безызвестным вам Хорстом фон Петерсдорфом. Детей женского пола в их браке нет, но тут появляетесь вы. Это нормально, брать под своё крыло дальних родственников древняя прусская традиция. Однако стали известны нюансы, что вы приёмная дочь, и что Ирина настояла на фамилии Бисмарк, когда вы подали документы на репатриацию. Немцы трепетно относятся к бумагам и сложили дважды два, придя к выводу, что кровного родства с Бисмарком не имеете. Но об этом не знали в Москве, когда рассматривали кандидата на обмен. Тем не менее, я уверен, что вы вправе носить эту фамилию. Что написано пером может и не вырубить топором, но можно аккуратно срезать ножичком. И такие умельцы, поверьте моему опыту, нашлись. Ваша покойная бабушка могла бы пролить свет на эту запутанную историю. И кто знает, отчего вас нарекли русским именем Ольга, а не Хельга. Но мы отвлеклись, прошу, не теряйте время. Люди, которые переживали за вас, заслуживают хотя бы прощальное письмо.

Спустя двадцать минут Ольга протянула мне исписанный с двух сторон лист бумаги. Она бы написала и больше, если бы не сломавшийся в огрызке карандаша грифель.

— Допишите за меня, что я их очень люблю, — попросила она меня.

— Да, конечно, — пообещал я. — Кстати, а это правда, что у большевиков появилась дудка, звук которой подавляет волю?

Ольга рассмеялась, но смех её был несколько с издёвкой, будто хотела сказать: 'никогда вы от меня не узнаете эту тайну'.

— Ну, да, — вставая из-за стола, произнёс я. — Я так и подумал, что Мерц приврал.

Смех резко смолк.

— Вот оно как? — я внимательно посмотрел на Ольгу, словно взвешивал. — А что, если я попрошу вас украсть для меня эту дудку у того большевика?

Ольга буквально прожгла меня взглядом и хотела что-то ответить, едко и возможно грубо, как я показательно вздохнул, словно сожалея по потерянной возможности.

— Что вы вздыхаете, — ахнула она.

— Всё никак не привыкну, что вас ... жаль, очень жаль. А ведь могло бы получиться. Прощайте.

— Стойте! — отчаянно крикнула она. — Если вы знаете правду, скажите им, пусть меня меняют! Я не хочу умирать! Не хочу, не хочу...