Они смотрели на меня. У Ивашки и Любавы одинаково открылись рты. Где ж это на глаза попалось писание Димитрия Ростовского, которое так вовремя выскочило? Но останавливаться нельзя, слова должны быть подтверждены материально. А у меня — ничего.
Делаем из "ничего" — "нечто" и получаем "чего-то".
Я сдёрнул с головы шапку. Внимательно осмотрел, и, тяжело вздохнув, залихватски забросил её в кусты. Потом, под изумлёнными взглядами "моих мужей", стащил с головы бандану.
Фокус бы какой-нибудь, типа как в цирке. Так ведь не подумал, реквизита-то нет. Я, как фокусник, встряхнул свой платочек, повернул перед зрителями обеими сторонами. Вот сейчас бы кулёчек сложить и оттуда — р-раз... Что-нибудь эдакое. Цветочек там, или семьсот семьдесят семь долларов одной бумажкой.
Сложил кулёк. Поднёс ко рту и пошептал над ним. Что первое на ум пришло: "Ловись рыбка большая и малая". Затем раскрутил кулёк и махнул платков на зрителей. Кони, встревоженные паузой и тишиной, шарахнулись от неожиданного движения и взмаха белым перед их носом. Звяга чуть со своей клячи не слетел. Пока осаживали да успокаивали, я спокойно вернул текстиль на обычное его место.
— Эта... Оно, чего? От самой Пречистой Покрова кусок?
— Ну, ты, Ивашко, и спросил. Покров Богородицы ни человеку, ни ангелу не снести. Он же — как молния небесная. Там и одной нитки... Хоть один раз просто прикоснись — всё сгорит аж до кости. Шерсть какая, волосы любые — в миг, будто и не было. Ты плешь мою видел? — Во-от. А спрашиваешь. Так что, никакая нечисть вам теперь не страшна. А эта и вовсе. Не ведьма, не колдунья. Дура психованная. На голову больная. Ясно? Ходу, парни, ходу.
В многих странах Богородицу почитают, во многих церквах молитвы ей возносят. Иные народы её и покровительницей своей называют. Стоят в мире многие храмы. И во Рождество Богородицы, и в Успение её, и в Зачатие. А вот Покров Богородицы — наше, русское. И в том, прежнем моём мире, и в этом. Ибо случилось так, что через четыре года, когда одержал князь Андрей Боголюбский великие победы над супостатами Земли Русской, то услыхал он вот те слова Димитрия Ростовского про чудо Влахернское. Внял словам этим князь Андрей и храм свой на Нерли, что в полторы версты от Боголюбова, освятил во славу Покрова Богородицы. Первый на Святой Руси храм Покрова.
И ещё скажу, хоть и не поймёте ныне. Есть слова такие: "петля времени". И рассуждают мудрецы иные: да может ли и быть в свете такое?
Нет, не может. Покудава речь о мире вещном, тварном ведём. А вот коли толкуем о мире духовном, словном — может. Вот и я, прежде, в первой жизни своей, и в церковь не ходивший, о Покрове Богородицком наслышан был. Ибо пошло сие от Андрея Юрьевича по Руси широко и в веках осталося. И не зная про то, говорил я князь Андрею про Покров Пречистой Девы. А он сии слова услыхал, да по Руси и распустил. Вот и скажите мне: что тут начало, а что конец? Что от чего пошло?
Всадники приняли вправо, а нам в другую сторону. К лугу и вдоль опушки. Сухан, вроде бы, дорогу запомнил. По рассказу того... "пернатого гомосексуалиста". И куда оно нас приведёт?
Мы довольно быстро перешли в нормальный "волчий скок": то бежим рысцой, то идём быстрым шагом. Впереди — Сухан.
Выглядит он несколько... своеобразно. На голове шлем. Нормальный, без всяких прибамбасов типа личины или еловица. Не будем врагов ростом пугать. Сзади, на затылке — защитный фартук из кожи. Бармицы нормальной нет — приспособили кожи воловьей кусок. А вот дальше... Оплечье, наплечники, нагрудник, поручи-поножи... Даже пояс боевой, не говоря уж о кирасе или панцире — ничего. Одна кольчуга. Поддоспешника нет — одета прямо на рубаху. Кольчуга знатная. И кольца мелкие плотной вязки, и кайма по рукавам, по вороту, по подолу — правильная, усиленная. Даже красным крашена. От самого Храбрита Смушковича осталась. Но всё равно — кольчуга для воина как нижняя рубаха. Видок у "живого мертвеца"... ну очень интеллигентный: в кальсонах и в шляпе. И в "шлёпках": вместо боевых сапог у него обычные. Чуни. Ближайший аналог — мокасины сильно ношенные.
У меня такие же. Вот выросту и стану сапожником. Буду делать нормальные сапоги. С каблуком. С подковками. И туфельки. На шпильках, с супинатором. И будут здешние красавицы идавать такое резвое цок-цок. Ага, по здешним болотам. Не, всё равно — удлинённый голеностоп женской ножки — это красиво. А там, глядишь, самые смелые на мини кое-какое перейдут. И вот идёт она такая... смелая. Потому что в мини. И красивая. Потому что на каблучках. И ножки у неё от всего этого... Как Эйфелева башня.
* * *
Опять же фольк:
" — Что общего между женской ножкой и символом Парижа?
— Чем выше лезешь, тем больше дух захватывает".
Мда, Ванька, ни прошедший с утра покос, ни предстоящие разборки тебя не... уелбантуривают. Такие картинки по пути на боевую операцию до добра не доведут. Вот поймаю эту дуру пернатую и буду... буду иметь её безвылазно. Как Геракл в одном из своих подвигов. Пока мозги не смогут за что другое цепляться. Точно. Поймаю, личико платочком прикрою и ка-ак...
Не, её сперва помыть надо. А то она за 12 лет своей божественности... Пророки — они вообще... личной гигиеной не отличаются.
Понятно, души человеческие к свету истины вести — с чистыми руками может и можно. А вот с чистой задницей — нет. Потому как все люди-то сзади: ученики, адепты там, новообращённые, вот тока-тока уверовавшие... Увидят чистое — поймут неправильно. Типа приглашения к знакомству. К близкому. Дабы слиться. Ну, и душами тоже. Привал, значится, делать надо. По дороге к светлому будущему. А тут столько народу на чистое... как мухи на дерьмо... как привалят... Эдак можно до истины и не дойти. Хотя, никто, собственно говоря, и не дошёл.
* * *
Уцелел я чудом. Просто у змеи в броске скорость примерно как у штыка в ударе. А я малость потренировался за последние дни, как-то морально-рефлекторно подготовился. И когда Сухан вдруг прыгнул влево, а мне в грудь со здоровенного камня кинулось что-то тонкое и серо-чёрное, я просто крутанул перед носом своей посошком. И потом ошалело смотрел, как гадюка с перебитым хребтом упорно пытается подняться по моему дрючку. К моей держащей его руке.
То, что палку надо отбросить, пока змея не добралась — до меня дошло поздно.
Гадюка подымала ко мне свою головку, у неё выскакивал и быстро исчезал её знаменитый раздвоенный язык, который здесь ошибочно называют жалом. Она извивалась и, обвивая палку тонким, серо-коричневым, с широким чёрным зигзагом на спине, туловищем своим, пыталась подняться, двигаться выше, ко мне. Совершенно завораживающее зрелище. Но удар был хоть и неосознанный, рефлекторный, но сильный — она отвалилась первой.
А я... Выдохнул. Могу похвастать — палку я так и не бросил: сперва — не сообразил, потом сообразил, что уже поздно. Потом меня прошибло потом, ножки ослабли. И сердце — под горло.
Вот так бегаешь себе, бегаешь, мир переделать собираешься, прогрессируешь и философствуешь. И тут — раз. Один укус. На один зуб. Просто не в то время не в том месте мимо пробегал.
"Гуляя даже в эмпиреях
Не забывай, Ванёк, о змеях".
Это хорей? Ну, значит из меня сильно хорееватые импровизы вылетать стали. Или ямб? Тогда — импровизы ямбанутые.
Вроде — всё. Пот высох, сердце на своё место вернулось. Пошли потихоньку.
Что-то "божественный цапель" свою работу плохо делает — развели тут, понимаешь, пресмыкающихся. Такого божка-бездельника и наказать не грех. Можешь хоть в какую потусторонность влезть, но в посюсторонности свои прямые обязанности забывать нельзя. Наказать надо этого... "кецалькоатля".
Через полверсты от "змеиных камней" Сухан свернул к лесу, и мы довольно быстро оказались на узкой плохо натоптанной тропинке. Тут не разбегаешься. Да и не надо — ещё полверсты и мы вышли к месту действия.
Действие называется: молебен во исполнение, одоление и ниспослание. Исполняется ведьмой сумасшедшей.
Ясный солнечный денёк, светлый, очень зелёный лиственный лес вокруг. Травка такая... свеженькая. Поляночка. Дальняя сторона поляны — склон. На склоне — пара землянок, ещё что-то искусственного происхождения. Во, эта хрень называется "вешалы". Совсем не похоже на напольные и настольные, которые в моё время в торговой сети. На этих — шкуры вешают, дичь убитую перед разделкой.
Между этими... приспособлениями мужичков штук шесть в маскараде. А впереди, на подиуме, так сказать, сама "моделька" с двумя "ассистентами". Демонстрирует модель сезона: костюм типа "цапля без купальника".
Вы когда-нибудь цаплю в купальнике видели? Вот и я нет. И здесь не вижу. Поскольку всё замотанное.
Костюмчик... не, не от Версачи. Короткий плащ сероватого цвета расшит серыми и белыми перьями. Ниже тоже что-то такое болтается. А сверху маска с клювом. Только глаза видны. И из хохолка — толстая чёрная коса. На две ладони торчмя стоит, а дальше хвостом болтается. Такое ощущения, что цапля гадюку заглотила, но не совладала. Змея птице маковку изнутри пробила и наружу вылезает.
"Холостяк я, холостяк.
Холостяк я временный.
Не скажу в какой деревне
Был мужик беременный".
А я — скажу, я ж — не частушка. Деревня называлась Олимп, дело было в Элладской волости. Мужика Зевсом звали. Так он не только выносил, но и выродил! Из головы. Вот, правда, грудью кормить не стал. А девочку Афиной назвали.
Похоже, что и здесь голову под родовые пути приспособили.
У подножия склона, посреди этой милой цветущей полянки лежит здоровенный камень. Какое-то барахло под камнем свалено. А на камне мужик голый. На спину положен и верёвками привязан. У мужика ноги и голова — низко. А середина, включая тощий пупок и не сильно наблюдаемые архитектурные излишества — на самом верху. Голова смотрит в мою сторону и из головы торчит борода. Знакомая. Где-то её недавно жевали. В моём присутствии.
У мужика во рту пук травы заткнут. Но глаза у него раскрываются всё шире и становятся всё более... повествовательными. Где-то я такие вылупленные гляделки уже видел.
Тю! Так это ж мой отчим, кормилец-поилец-в даль посылалец. Аким Янович Рябина.
Ну, Акимушка, быть тебе богатым. Такая русская народная примета. У нас ведь на Руси так: если тебя никто не узнает, то и в долг просить никто не будет. Враз разбогатеешь. А голый ты сам на себя не похож. И вверх ногами... Пока я голову не наклонил, пока наоборот не глянул — не признать. Голый, тощий, старый... А это, оказывается, сам Аким Рябина. Сотник. Бывший, правда.
Один из ассистентов заметил нас у края поляны и крикнул этой... рожающей гадюку цапле. Она крутанулась на месте, плащ её широко распахнулся, подобно большим серым крыльям.
"И в воздухе блеснули два ножа.
Холопы затаили все дыханье".
Всё точно. Только холопов здесь нет, и оба ножа в одних руках — в её. Один она сразу приставила к груди Акима. А второй направила в мою сторону. И эта дура начала им манить меня.
Подманивать ножиком? Я и говорю — дура сумасшедшая.
— Иди сюда, отроче. Не бойся.
— А я и не боюсь. А чего идти-то?
— Это хорошо, мальчик, что не боишься. Иди ближе. Я тебе сказку расскажу.
Всё-таки, 12 лет на ниве пророкизма даром не проходят. Голос с хрипотцой. И интонации несколько... визгливые. Отвыкла бабушка-цапля детей подманивать. Не, не баба. В смысле — не яга. А вот её помощнички... Один к опушке отходит. И костюм у него совсем не серо-бело-благородный, а скорее, грязно-зелёно-буро-кровавый. Нехорошо. Хорошо то, что меня Сухан слышит даже с закрытым ртом. В смысле: с моим закрытым. Пол-оборота от как бы прогуливающегося грязно-бурого и одними губами в никуда:
— Сухан. Кто сунется — бей насмерть.
Мужички — зрители костюмированные — подтягиваются. А моих крестников не видно. Или в маскараде не разобрать? Восемь мужиков на нас двоих — многовато будет. Если правильный бой. А вот если общая свалка, то... побегаем. А бегаем мы лучше. Я — быстрее, Сухан — дольше. Есть шанс. Обостряем.
