Чужой среди чужих

— Замри, — скомандовал Серафим.

— Что?

— Замри, я сказал. Основание черепа, напротив продолговатого мозга...

Вспышка и темнота.

Боль в затылке, сырость, холодные капли дождя, омывающие лицо. Где-то в вышине сквозь туман виднелось размытое лицо Серафима.

— Сколько пальцев я показываю? — низвергся с небес трубный глас.

— Это такая шутка? — спросил Табрис.

— Ага, еще жив. Значит, детонации не было.

— Что ты сделал? Разомкнул контакты взрывателя собственным АТ-полем?

— Кажется да. Не уверен.

— Шансов на успех было немного.

— Думаю, их вообще не было. Но я хотя бы попытался, а тебе повезло, — Серафим потер кулак. — Кстати, можешь уже встать из лужи. Сегодня хороший день для смерти.

Глава 22: И снова приходит осень (совсем короткая)

5 октября, 2030 год

Осень.

Время увядания.

Время смерти.

Пока еще не слишком холодно, но деревья уже наполовину лишились листвы. Все меньше становится солнца, тяжелее подниматься по утрам, а сквозняки беспокоят старые раны. Встаешь еще затемно, на автомате, годами отработанными движениями чистишь зубы и завариваешь чай, бросаешь полусонный взгляд на часы... и понимаешь, что это бессмысленно. На службу идти не нужно. Тебя вышвырнули как отработавшую свой ресурс деталь, вежливо и лицемерно улыбаясь. Бывшие друзья строго настрого приказали тебе молчать об увиденном когда-то. Теперь ты просто один из немногих многих старых солдат, доживающих свои дни в тягостном безделье.

Полковник Внешней Разведки в отставке Цуруми Ватару скривился как от зубной боли. Прошло много лет с тех пор, как его вышвырнули, а иного слова и не подберешь, на 'почетную' пенсию, но вспоминать об этом было до сих пор неприятно. Конечно, он бы не был собой, не отрасти за годы службы дубленую шкуру, но это не отменяло того плевка в лицо, которым ему отплатила собственная страна за безупречную службу. Подумав об этом, бывший полковник горько усмехнулся. В его возрасте надо смотреть на вещи оптимистичнее. Могли ведь просто убить.

Он перевел взгляд на настенный календарь. Пятое октября. Не столь знаковый день, как день рождения императора, и не столь трагический, как дата третьего удара, но много значащий именно для Цуруми. День поминовения павших. Залпом допив чай, старик взял свою палку, без которой ходить уже было заметно сложнее — напоминало о себе простреленное колено — и принялся собираться.

Дорога не заняла много времени. Десять минут пешком до остановки, тридцать минут в комфортабельном вагончике наземного метро и еще немного пешком по тенистой аллее. Мемориальный сквер не выглядел заброшенным, здесь было вполне чисто, но в то же время пустынно. Это было объяснимо. Никто не хотел ворошить прошлое, в котором просчеты и интриги политиков стоили жизней девяносто четырем сотрудникам NERV, в том числе пятидесяти двум подчиненным самого Цуруми, и почти полутора тысячам мирным жителям.

Бывший полковник подошел вплотную к обелиску. На нем не было ни имен, ни дат. Только эмблема NERV в виде фигового листка и приписка на латыни: 'Cum Deo' — 'С Богом'. Это было бы символично, не будь настолько злой иронией. Цуруми, однако, мог позволить себе не обращать на ехидную надпись. Мертвого льва пнуть много ума не надо. Он просто достал из кармана небольшой пистолет, который сумел припрятать еще до увольнения, взвел курок и сделал холостой щелчок в воздух, после чего спрятал оружие и отдал честь. Одет в гражданское? На голове вместо фуражки драповое кепи? Плевать. Хорошие солдаты бывшими не бывают, хорошее оружие всегда готово к бою.

Старик тяжело опустился на стоящую поблизости лавку. Хотя его ум был так же остер как в сорок, но тело в последнее время стало подводить. И тяжести уже не потаскаешь, и долго на ногах не постоишь. Годы, годы... и, глядя на обелиск, невольно лезут в голову те события, которые развернулись в NERV пятнадцать лет назад.

Перед глазами вихрем проносятся вспышки выстрелов — это когда начался штурм. Тогда оружие выдали всем, кто знал, с какого конца браться за автомат. Но несколько десятков были далеко не самым страшным. На Токио-3 просто сбросили несколько N2-бомб, которые пробили скорлупу Геофронта, после чего отработали по образовавшейся бреши реактивными установками залпового огня. Хорошо укрепленной штаб-квартире, которую прикрывали своими непонятными АТ-полями четыре Евы, это не повредило, но именно тогда погибли мирные граждане, которые просто не успели покинуть город.

Эвакуация, да. Цуруми благодарил небеса и ад за то, что его надоумили вывести гражданских за тридцатикилометровую зону, иначе жертв было бы в десятки раз больше. Потому что после артподготовки начался подлинный ад.

Несмотря на то, что он был главой службы безопасности, но достаточных уровней допуска у него не было, и он не знал, чем были те девять омерзительных крылатых тварей, которые явились с небес, вооруженные странными двуручными мечами. Зато он знал, что они упорно не желали умирать, когда Евангелионы рвали и кромсали их на куски. Он знал, что когда из подземелий само по себе вырвалось исполинское сорокаметровое красное копье, которое схватил Модуль-00, перевес оказался не на стороне противника. Он знал, что в тот момент, когда крылатые твари атаковали NERV война, которую затеяли их хозяева, SEELE, была мгновенно ими проиграна. Все члены Комитета Содействия Человечеству были убиты с интервалом менее чем в минуту сразу после того, как отдали приказ о штурме токийского филиала. Кто стоял за этой операцией, так и осталось загадкой, но косвенный улики указывали на частную военную компанию, принадлежавшую американскому миллиардеру Стефану Эллисону. Который, по странному стечению обстоятельств, был найден у себя в кабинете с пистолетом в руке и дырой в черепе.

И еще, в отличие от всех спецслужб и правительств, Цуруми Ватару знал, кто был катализатором этих событий, и кому человечество было обязано самым дорогим подарком из всех мыслимых — будущим. С толикой стыда он сознавал, что старческая память не удержала лица человека по имени Александр Ларкин, но он хорошо помнил ощущение, испытанное им в тот день.

Евангелионы, Ангелы — они огромны и сильны, они ужасны по своей сути. Но должно ли человеку вызывать ужас столь же сверхъестественный и благоговение столь же всеобъемлющее? А в том, что перед ним был именно человек, Цуруми не сомневался. То, что называют боевым духом, пламенем души, свойственно лишь людям. И только человек может пустить себе пулю в сердце, что бы избежать плена, презрительно улыбаясь в лицо врагу.

Старик извлек из кармана пальто небольшую книжку. Сборник сочинений русского поэта Михаила Лермонтова, в довольно неплохом переводе. Хотя Цуруми органически не переваривал все русское еще со времен работы в разведке, но эту книгу все-таки решил десять лет назад купить для ознакомления. И прочитанное потрясло его. Со страниц лились не просто стихи, не просто поэмы — но гимн. Скорбный и торжественный гимн Человеку, осмелившемуся бросить вызов небесам.

'Я тот, чей взор надежду губит,

И все живущее клянет'.

Старик снова закрыл глаза, позволяя воспоминаниям затопить сознание. Вот Командующий Икари вскидывает руку, заслоняясь стеной золотого мерцания от пуль штурмовиков.

Вот пилот Модуля-00, обнаженная, но при это не вызывающая ни грамма похоти, стоит посреди Нижней Догмы и рассматривает распятое на исполинском кресте странное белое существо.

— Раньше надо было думать, — но пистолет он все-таки убирает.

— Наслаждаетесь заслуженным отдыхом, господин Цуруми?

Отставной полковник открыл глаза. Стоявшего перед ним мужчину он бы узнал из миллиона. Его волосы были покрашены в черный цвет, в глазах блестели темно-карие линзы, но непроницаемую ироничную улыбку годы стереть не смогли. В руках он держал букет белых хризантем.

— Взяли отгул, капитан Нагиса? — сварливо осведомился он. — В ваши годы я даже слова такого не знал.

— Законный отпуск, с этим сейчас строго, — поправил его сотрудник Внешней Разведки. — И уже не капитан, а майор.

— Поздравляю.

— Не с чем. Только лишняя головная боль.

— Радуйтесь, что у вас пока еще болит голова, а не спина и ноги.

Майор Нагиса ухмыльнулся еще шире, положил цветы к обелиску и уселся рядом.

— Мне кажется, или я слышу ревность в вашем голосе? Если что, именно вы дали мне рекомендации.

— Именно. И я не хочу, чтобы человек, попавший в разведку по моей рекомендации, вдруг чем-то меня опозорил.

— Не беспокойтесь, сенсей. Вам никогда не придется за меня краснеть.

Осенний листопад плавно кружил в воздухе золотые вихри, погружая весь сквер в бесконечный танец увядания и сна. Сидящие подле обелиска Ангел, приспособившийся к жизни среди людей, и человек, всю жизнь бывший оружием, думали каждый о своем. Но в силу обстоятельств, их мысли в итоге сходились на одной личности, сыгравшей в жизни каждого из них роль столь значительную, что невозможно было переоценить.

Но у Александра Ларкина нет могилы. Его имя задолго до окончательной гибели было стерто из всех баз данных. Даже тело так и не было обнаружено. Память об этой чудовищной и одновременно потрясающей личности сохранили единицы тех, кто был посвящен во все секреты NERV. Большинство из них хотели бы избавиться от этой памяти, потому что им не хотелось помнить чудовище и убийцу как героя. Но Нагиса Каору, будучи не совсем человеком, мог позволить этим понятиям соседствовать, а Цуруми Ватару пользовался формулировкой 'достойный уважения враг'.

'Я бич рабов моих земных,

И, видишь, — я у ног твоих!'

А тем временем в нескольких тысячах километров от мемориального парка, в Берлинской картинной галерее готовилась к открытию большая выставка работ художницы Аянами Рей. Был уже поздний час, и она в последний раз шла по залу, который утром будет заполнен людьми, касаясь своих картин. На фоне модного постабстракционизма, они были до изящного просты по исполнению и не надо было ломать глаза в попытках понять, что же там скрывается среди линий.

Картина 'Серый кот' изображал лабораторный стол, заваленный разнообразным научным оборудованием и заставленный компьютерными мониторами. За столом сидела светловолосая женщина, в позе которой сквозила депрессия и усталость, а рядом с ней на столе сидел пушистый серый кот и трогал женщину лапой, словно просил обратить на себя внимание.

Единственным пейзажем работы 'Ожидание' было серое пространство бетонной коробки, служившей кому-то очень непритязательному жильем. Простая кровать, тумбочка, на которой лежала груда окровавленных бинтов и упаковки с лекарствами — вот и весь интерьер. Оживляли картину только лежащие на кровати треснувшие очки.

Холст 'Забвение' повествовал о четырех подростках, решивших то ли что-то отпраздновать, то ли просто собравшихся за одним обеденным столом. Обстановка на первый взгляд казалась мирной, но это впечатление разрушалось прислоненными к стене автоматами на заднем фоне.

Много картин, очень много. Плод почти тринадцати лет работы, которая началась тогда, когда Рей впервые решилась выплеснуть овладевавшие ее чувства на холст. С тех пор она словно наверстывала все те годы, когда не понимала саму себя, и работала без остановки, творя практически непрерывно.

Около одной картины она задержалась на пару секунд и что-то неслышно прошептала одними губами. В отличие от прочих, выдержанных в реалистическом стиле, эта картина была образцом чистого романтизма. Пространство холста было визуально рассечено надвое. Справа, на светлой половине, стояла обнаженная женщина, полускрытая неземным сиянием, которой художница по какому-то своему капризу придала сходство с собой. Слева, на темной половине, стоял на коленях падший ангел, чьи черные крылья обмякли, а сломанный пламенеющий меч упирался в землю. Лицо ангела было скрыто спадающими прядями волос и капюшоном черного одеяния, из-под складок которого поблескивал вороненый доспех; женщина протягивала к ангелу руку в попытке дотянуться до него, и склоняла голову, словно прося прощения. В электрическом свете ламп, которые еще не успели погасить на ночь, можно было прочесть название картины.

'Лилит и Самаэль'.

Где-то в бесконечности

По бескрайней серой пустыне сухой ветер гнал змейки пепла.

Свинцовые тучи скрывали собой небо.

Здесь не было места жизни.

Лишь крохотное пятно зеленой травы разбавляло безрадостный пейзаж, на котором не за что было зацепиться глазу. Посередине этого пятна сидел человек, одетый во тьму. В его руках лежал раскрытый фотоальбом в кожаном переплете. Взгляд человека ничего не замечал вокруг, он был намертво прикован к фотографиям.

Время в этом месте не существовало. Проходили секунды — или тысячелетия — и очередная страница фотоальбома переворачивалась, но меньше их при этом не становилось. Человек смотрел на фотографии — и мысленно проживал целые жизни, мгновения которых были запечатлены на снимках.

Это было наказание? Расплата за совершенные преступления?

Или это была награда? Шанс для измученной души обрести покой и свою капельку счастья?

Кто знает...

Страницы следуют одна за другой, змейки пепла почтительно огибают островок жизни, и кажется, что так будет продолжаться вечно.

Так пребудь же в мире, Ангел Смерти. Слишком порочный для вечного света, слишком честный для вечной тьмы — ты избрал свой путь и следовал ему до конца.

Однажды ты освободишься из темницы своих грез.

Потому что за тебя просила та, кого ты смог полюбить больше, чем себя.

К О Н Е Ц

Послесловие от автора

Вот и закончился 'Чужой среди чужих'. Задумывали одно, писали другое, получилось в итоге что-то третье. Начата работа была очень давно, больше двух лет назад, и сейчас я с трудом могу поверить, что в этой истории можно поставить точку. Даже грустно немного, ведь прощаясь с Шутом, я оставляю в прошлом частицу себя. Страшную, неприятную частицу, сотканную из собственных страхов, злости и отчаяния, но это когда-то было во мне, и от этого не убежишь. Может, оно и к лучшему, ведь иначе 'Чужой' никогда не появился бы на свет.

В колоде таро Алистера Кроули карта 'Шут' обозначает хаос, путешествия, чистый лист, с которого можно начать будущее — но в то же время она означает приобретаемую с опытом мудрость и большой скрытый потенциал. Я постарался наделить своего героя этими чертами, а насколько хорошо — судить читателям.