Чужой среди чужих

— Второй отдел уже в курсе?

— Разумеется, нет.

— Правильно.

— У тебя тоже только одна идея, чьих это рук дело?

— Да. И это еще одна причина для его скорейшей поимки. Нельзя допустить, что бы 'Серафим' оказался в чужих руках.

— Знаешь, после того, что рассказал инспектор Редзи, я опасаюсь, что Комитет может быть истреблен до последнего человека прежде, чем мы уничтожим последнего Ангела. Наверняка SEELE продолжают искать 'Серафима' без нашего ведома, но даже если они смогут его обнаружить — то только умоются кровью. Икари, я не трус, но мне тоже решительно не понятно, зачем нам тратить силы на ходячее оружие массового поражения, которое нельзя ни контролировать, ни запереть?

— Ты мыслишь слишком плоско, Фуюцки. Посуди сам: сперва 'Серафим' невредимым уходит из рук Второго отдела, в профессионализме которого не приходится сомневаться, попутно перерезав почти два десятка человек. После этого он исчезает из города, получив от своего информатора всего одно единственное имя. Кстати, напомни мне сочинить текст официальных соболезнований. Будь на его месте обычный убийца, он бы лег на дно, и ближайшие месяцы мы бы вряд ли смогли что-то разузнать. Но 'Серафим', игнорируя эту, казалось бы, очевидную логику, любезно ставит нас в известность о своих планах и местоположении, мимоходом небрежно бросая нам в лицо наши же секреты. Теперь понимаешь?

— Теперь я понимаю, почему Цуруми отправил в Токио-2 всего одного человека.

* * *

Две недели спустя, Токио-2, деловой квартал.

Период между восемью и одиннадцатью часами вечера — пожалуй, самое благодушное время суток. Ужин в этот момент уже мирно переваривается в желудках, но люди еще бодры, а негодяи и дети ночи только-только досматривают последний сон. В той или иной мере это относится ко всем. И к охранникам, только что заступившим на ночную смену, и вполголоса обсуждающим вчерашний бейсбольный матч. И к уборщикам, что заполнили коридоры согласно графику, хотя большинство сотрудников еще на месте. И даже к самим сотрудникам, от офис-менеджеров и дизайнеров до программистов и руководителей проектов, которые продолжают работу, не обращая особого внимания на трудовое законодательство и собственное здоровье — сверхурочные в этой стране не исключительная мера, а повсеместная норма, которая зачастую даже не оплачивается. Эти подтянутые мужчины и женщины в строгих костюмах и с пустыми глазами пришли на работу за полчаса до начала рабочего дня, и уйдут не раньше, чем через три после официального его окончания. Многие из них к тридцати годам имеют приобретенные хронические заболевания, а к сорока безнадежно губят организм, и без того ослабленный регулярной выпивкой, недосыпанием и плохой экологией. Некоторые умирают, причем иногда — прямо за рабочим компьютером. Но при этом иной жизни они для себя не мыслят, и более того — считают ежегодный оплачиваемый отпуск, больничные и выходные ненужной и вредной роскошью, с помощью которой гайдзины пытаются ослабить Страну Восходящего Солнца, да живет ее Император десять тысяч лет. Они — это сараримены, кровеносные клетки постударной японской экономики, даже во времена всемирного безумия и хаоса верные принципам традиционной иерархии и бесконечно преданные своему хозяину. Но летний вечер умиротворяет даже их.

И плох бы был хозяин, если бы не следовал по тому же пути, что и его подчиненные. Шоуичи-сама, как к нему обращались сотрудники, даже жил в том же здании, которое целиком занимала компания, в пентхаусе на сороковом этаже. Ходили правда слухи, что пентхаус этот — не более чем видимость, что большую его часть занимает некая пустая комната, в которую запрещен вход даже обслуживающему персоналу, и что хозяин даже прибирается в ней сам. Но корпоративную этику (равно как и закон о неприкосновенности частной жизни) никто не отменял, а потому для всех двух тысяч ста семнадцати сотрудников Shouich Production Inc. слухи оставались лишь слухами. Кроме самого Шоуичи-сама, который незадолго до этого момента покинул Комнату Для Совещаний, и теперь сидел в своем кабинете не включая свет и без особого интереса просматривал на мониторе недельные отчеты по отделам. Мысли старого, изрядно тертого жизнью бизнесмена были далеко.

Львиная доля прибылей компании в последние годы уходила на спонсирование секретных направлений проекта Е, о которых не знала ООН, но Шоуичи в глубине души так и не смог поверить, что наследие дочеловеческой эпохи, которым сейчас активно распоряжался NERV, способно вырвать человечество из тупика эволюции и перевести на новый виток существования. Самому миллиардеру было, в общем-то, все равно. Семью он потерял много лет назад, единственным смыслом его существования оставался бизнес, и вкладывался в общее дело он в первую очередь ради уничтожения внешней угрозы. Вот и сейчас он прикидывал, каким образом следует оптимизировать организацию ремонтных работ в Токио-3, исходя из уже довольно обширного опыта, благо разрушения были в этом сумасшедшем городе обычным делом. Думал он и о двух тысячах ста семнадцати сотрудниках, чьими усилиями компания не только пережила кризис, но и подмяла под себя строительный рынок на большей части территории страны. Думал о многом одновременно, но нигде его мысли не задерживались крепко.

И тут послышалась музыка. Прекрасная, мощная мелодия изливалась из динамиков системы всеобщего оповещения, буквально затапливая собой полутемный кабинет. Шоуичи даже привстал, подстегнутый могучей волной энергии, которую несла с собой музыка. Пусть не сразу, но он смог вспомнить ее название — Девятая симфония Бетховена. И почти сразу из-за двери кабинета, из приемной послышались сдавленные крики.

Поначалу он не придал им особого значения — даже если кому-то вдруг стало плохо, в приемной есть две секретарши и двое сотрудников службы безопасности, способные оказать первую помощь. Но когда от толчка дверь медленно открылась, и из-за нее показалось неподвижное тело, старик понял — дело нечисто. Выбравшись из кресла, он подошел к выходу и выглянул наружу. И обмер.

Обе секретарши лежали на своих столах, разметав бумаги и канцелярские принадлежности. Охранники, матерые ветераны JSSDF, валялись мешками кто где, скорчившиеся и как один держащиеся за грудь. На лицах у всех застыла гримаса ужаса. По спине старика побежал холодный пот. Он выскочил в коридор, собираясь позвать на помощь... Все что он увидел — трупы. Еще теплые тела валялись кто где, без всякого порядка, словно лично Ангел Смерти прошел здесь, собирая свою жатву. Не было слышно голосов сотрудников, не стучали клавиатуры, не было слышно шагов. Только музыка, словно насмехаясь своей жизнерадостной энергичностью над бесчисленными смертями, продолжала литься из динамиков всеобщего оповещения.

Назад! В кабинет, где все еще безопасно! Где же телефон?! Вот он, на столе! Какой там номер у службы безопасности? Ну же, ну же, берите трубку... Черт, вы там заснули все что ли?! Может, попробовать другие номера?! Отдел международных связей... скорее! Черт! Ну-ка, ресепшен... поднимайте эту хренову трубку, гребаные идиоты! Черт! Черт! Черт! Куда вы все делись.

'Они все покойники'.

Шоуичи дернулся как от удара. Он готов был поклясться, что только что слышал шепот, тихий и страшный. Он осмотрелся — нет, в кабинете пусто. Оставив в покое телефон, он взялся за компьютер, но соединение с сетью было разорвано. Сотовый тоже оказался разряжен. Опустошенный, старик свалился в кресло и с тихим стоном уставился в потолок. За считанные минуты его вполне стабильный, несмотря на членство в организации и рискованный бизнес, мир оказался смят и растоптан в прах. И шестое чувство, развитое годами бизнес-войн, подсказывало — все две тысячи сто семнадцать сотрудников Shouichi Production Inc. уже мертвы. Так, спокойно. Мыслить следует трезво. Прежде всего, кто мог сотворить подобное? Не террористы, они бы наверняка устроили много шума, и брали бы заложников, а не убивали всех подряд. Не спецслужбы, они под контролем организации. Что-то третье, постороннее и неподконтрольное. И если вспомнить последнее совещание, собранное второпях и пропитанное страхом, после которого слетела голова Диксона, но все встает на свои места. И это 'все' сейчас выглядит страшнее всех террористов мира, вместе взятых. Негнущимися пальцами Шоуичи выдвинул ящик стола и извлек на свет небольшой 'Вальтер'. Если нельзя связаться с внешним миром иначе, придется выбираться наружу, для этого надо преодолеть сорок этажей, и на каждом может поджидать существо, чей путь уже давно вел от одного трупа к другому.

Осторожно выбравшись из кабинета, старик начал на цыпочках пробираться к ближайшему лифту, стараясь не наступать на мертвые тела. Удавалось не всегда, и тогда мертвецы слегка конвульсивно дергались, будто протестуя таким образом против произвола начальства, чего никогда не посмели бы сделать при жизни. Несмотря на крепкие нервы, Шоуичи почувствовал, как спина медленно стала покрываться холодной испариной. Это ведь бессмысленно, совершенно бессмысленно... даже Квантунская армия, даже отряды СС, даже арабские войска в начале десятилетия — при всей своей жестокости, они преследовали в ходе геноцида определенные цели. То, что произошло здесь, походило не просто на убийство, не просто на казнь. Уничтожение ради уничтожения, смерть ради самой смерти. Среди людского рода такими понятиями могли оперировать лишь безнадежные пациенты психбольниц и узники камер смертников. Шоуичи нервно вспомнил предположение Лоренца о том, что эта тварь лишь стихийное явление, не имеющее цели, которое достаточно не провоцировать. Похоже, они все-таки его разозлили.

Лифт не работал. Старика это уже не удивило. С самого начала он чувствовал, что как ни крути, а ему все равно придется красться по собственному офису, словно вору, вглядываясь в каждую тень и вслушиваясь в каждый шорох. Хотя бы лестница была не слишком далеко. А еще в лестничном колодце не так громко было слышно музыку.

Тридцать девятый этаж. Тридцать восьмой. Тридцать пятый. Тридцатый. Тут лестница обрывалась, и нужно было пройти на противоположный конец этажа, что бы добраться до другой. Большую часть тридцатого этажа занимал роскошный, изящно совмещенный с оранжереей переговорный зал, призванный внушить потенциальным инвесторам благоговение, а потенциальным конкурентам — чувство стыда и неполноценности. Обычно его освещали утопленные в потолок галогенные лампы, но сейчас здесь царил глухой мрак. Шоуичи запоздало проверил, дослан ли патрон, снят ли пистолет с предохранителя и мелкими шажками двинулся вглубь зала, старясь не дышать слишком громко.

Гр-р-р-р!

Старик трясущимися руками вскинул пистолет, стараясь разглядеть в темноте источник звука. То было глухое утробное рычание, которое не могло исходить из человеческого горла. Оно не внушало страх, оно и было этим страхом. Вязким, первобытным страхом, которой вырывал из бездны генетической памяти холод пещеры и блеск длинных клыков за кругом света от едва теплящегося костра. И тут из темноты медленно выдвинулось ОНО. Двуногое, мохнатое, высотой в полтора человеческих роста, с очень массивной фигурой и лапами, шкрябающими пол огромными когтями. В зубах чудище держало чью-то порядком изжеванную ногу, на которой еще виднелся дорогой итальянский ботинок. Его маленькие желтые глаза оценивающе рассматривали старика, и в них был голод.

БАХ!

Вспышка разорвала мрак, грохот выстрела проломил невидимую стену, возвращая времени привычный бег. Чудище испустило пронзительный визг, выронило свою отвратительную еду и отступило на шаг назад. Ободренный успехом, Шоуичи продолжал исступленно нажимать на курок, не заботясь о последствиях. Добить, докончить, уничтожить мерзость — а дальше будь что будет! Инстинкт охотника, задавленный десятилетиями воспитания и тысячелетиями цивилизации вырвался на волю, и теперь наверстывал упущенное.

И вдруг все прекратилось. Чудовище просто исчезло. Старик озадаченно осмотрелся, кашляя от набившегося в глотку порохового дыма. Он был уверен, что не промахнулся ни разу, что тварь, пожиравшая его людей, обязана была умереть. Нет, ничего не видно. Или?.. Смутное мельтешение на самом краю зрения, воздух слегка колышется, будто в жаркий день над раскаленным асфальтом. И в какой-то миг оно без всяких причин рассеивается, оставляя после себя высокую темную фигуру с громадными крыльями за спиной.

'НА КОЛЕНИ, РАБ!' — грохочет в голове приказ, которому невозможно сопротивляться.

Ноги старика подкашиваются, крепкие пальцы стискивают ему горло. Он не видит лица того, что пришло за ним, он видит лишь занесенный над ним нож с зазубринами на черном лезвии. И капли, что медленно бегут по нему. Капли лениво скатываются к кончику клинка и падают в раскрытый, жаждущий воздуха рот. После первой останавливается дыхание. После второй прекращает работу сердце. А третья...

Стены и пол пошли трещинами, из которых пробивался багровый свет, запахло дымом. Из ниоткуда появились шипастые цепи, опутавшие его руки и ноги, раздернувшие, как на разделочном столе. Боковым зрением он заметил, как из расширившихся трещин начали выбираться гротескные фигуры, словно явившиеся из кошмарного наркотического видения, похожие на людей, но с рогами и звериными мордами. И лишь в этот момент воля старика дает трещину и он исторгает вопль отчаяния... лишь первый из многих.

* * *

Токио-2, торговый квартал

Книжный магазин на перекресте улиц Гиндза и Ентеме повидал за свою историю самые разные времена. И экономический бум 80-х, и кризис середины 90-х. Устоял он и в годы анархии 2000-х, и теперь, в оправившемся от потрясений мире, гордо смотрел на улицы немного потрепанной вывеской, которая не портила облик заведения а лишь придавала ему некий шарм старины. В отличие от многочисленных собратьев, торговавших в основном мангой и сопутствующими товарами, здесь предпочтение отдавалось обычным книгам, причем значительную площадь занимал отдел непереведенной иностранной литературы. Найти там, если хорошенько поискать и не бояться бумажной пыли, можно было многое: от произведений европейских классиков в оригинале до американских эротических романов, которые не допустила до издания в переводе цензура.

Сколь обширен был ассортимент этого магазина, столь разнообразны были его покупатели. Кто-то приходил в надежде найти редкое издание (и иногда это даже удавалось), кто-то из любопытства, кто-то наведывался ежемесячно за новым пополнением коллекции, а кто-то заглядывал просто так, потому что захотелось. Покупатель, что сейчас с отсутствующим видом просматривал полки, относился как раз к последней категории. То был бедно одетый высокий молодой человек европейской внешности, с небольшим чемоданчиком в руке. Отросшая щетина, всклокоченные грязные волосы и осунувшееся истощенное лицо делали его похожим на бездомного, но никому в голову не приходило его выставить — его никто просто не замечали. Одна из книг, из тех, что выставлялись на языке оригинала, задержала его взгляд, и он снял ее с полки.

— Мик-хаил Лермонтов. Собрани-йе сочинений, — прочел он на обложке вслух так, будто с трудом выговаривал слова.