— А Людмила, соседки нашей дочка, заходила давеча, о тебе спрашивала, — вдруг, словно вспомнив о чем-то, сказала мать. — Она-то едва ли не каждый день узнавала, нет ли новостей. Я ей сказала, что старейшина велел вас сегодня ждать, так что, может, зайдет поздороваться.
Мирослав кивнул, скорее в знак того, что услышал, но матери того показалось мало.
— Хорошая девушка эта Людмила, добрая, заботливая, да рукодельница какая. Ты подумай, Мирослав, подумай. Может, и посватаешься...
Ответить Мирослав не успел.
— Да не будет он думать, — раздался голос отца. — Видала же, с кем он ходит по вечерам? С городской девчонкой, которую летом с собой привел. Может, ты еще и посвататься к ней решил, да жениться без родительского благословения? Да только вряд ли теперь это у тебя получится.
Метнув взгляд на отца, Мирослав снова посмотрел на мать. Та покачала головой, вздохнула и произнесла:
— Не дождалась тебя Ромашка.
Парное молоко в кружке медленно остывало, а пальцы Мирослава все еще охватывали обожженную глину с разноцветным узором по ободку. Под пристальным взглядом сына Любима поспешно объяснила:
— Как войско из похода вернулось, так в дом их Сивер роднянский и зачастил. Недели не проходит, чтобы его на пороге не видели.
— Значит, по делу, — твердо сказал Мирослав.
— Ох, не знаю, не знаю. Звана-то его не спроста привечает, на чай приглашает да угощает — видно, присматривается, как к будущему зятю. Да и с самого возвращения ни разу Ромашка твоя не зашла, не спросила — как дела, какие новости. А Людмила-то заходила, волновалась. Видно сразу, любит тебя, по-настоящему любит. А городская — ну что с нее возьмешь! У них ведь и воспитание другое, и...
— Не надо, мама, — перебил ее сын.
— Что ты, Любима, ему говоришь! Разве ж ему понять, — вмешался воевода. — Не видишь что ли, сын наш уж и уважать себя перестал, да и семью свою, родителей своих ни во что не ставит. Слова твои ему в одно ухо влетают, в другое... Видать, совсем забыл, с кем мы век назад воевали, да и этой зимой чьи города разрушали. Забыл? Того и гляди, брататься с врагами начнешь!
Мирослав резко поднял голову и уперся взглядом в жесткое лицо отца. И медленно, без спешки, поднялся из-за стола. Виски его горели, но лицо оставалось спокойным, только в глазах появилось что-то новое, сразу же воеводе не понравившееся. "За что, отец? За что называешь меня предателем?" Вслух Мирослав этого так и не спросил — просто смотрел на отца, в то время как незаслуженная обида жгла изнутри сильнее любого пламени, мешая думать.
— Ох, ну что ж это такое, — горестно всплеснула руками Любима. — Вояр, что же ты... Мирослав!
Она подошла к сыну, обняла его за плечи, пытаясь вновь усадить на лавку, да только Мирослав остался стоять.
— Молчишь? — грозно спросил воевода.
Под его строгим, осуждающим взглядом сын подошел к двери, наклонился, поднял дорожную сумку и, закинув на плечо, вышел, бросив напоследок виноватый взгляд на Любиму, замершую с широко распахнутыми глазами, не на шутку перепуганную и едва не плачущую. Кружка с теплым, парным молоком, так и не выпитым даже наполовину, осталась стоять на столе.
Солнце уже поднялось достаточно высоко, и на каждом подворье можно было заметить кого-то из поселян. Мирослав шел, хмурясь и глядя себе под ноги. Сейчас он не пытался разобраться в том, что именно заставило отца бросить ему в лицо подобные обвинения — для этого надо было хоть немного остыть, успокоиться, а сейчас... Сейчас Мирослав чувствовал себя так, будто его изваляли в грязи, и ощущение это заставляло самым постыдным образом прятать глаза, потому что скрыть бушевавшее внутри пламя он был бессилен. Одновременно он пытался запретить себе обижаться на отца, да только не слишком в этом преуспел.
Сперва в голове мелькнула мысль зайти к Туру, но Мирослав отогнал ее тут же — рано еще по гостям ходить. Да и Ромашка, вполне вероятно, спит еще, хотя... Помнится, она вставала, как и все поселяне, с петухами: не раз ведь, выходя с утра на укрытую росой траву, видел он ее светлую фигурку у колодца.
Пройдя по улице, Мирослав свернул на тропинку, ведущую в горы.
"Не дождалась тебя Ромашка..."
"Того и гляди, брататься с врагами начнешь!"
Ноги шли быстро, стремительно уносили его от поселка, так, словно их хозяин ожидал погони. На вершину Мирослав взошел почти бегом и остановился у края каменистого выступа, глядя на домики в долине, широкую ленту реки, серое облако леса. Отыскав взглядом родной дом на берегу, Мирослав усмехнулся горько: "Что ж это я, как дитя малое, из дому сбежал... Глупо ведь". Скинув сумку на землю, Мирослав опустился на корточки, глубоко вздохнул, пытаясь усмирить кувыркавшийся в груди комочек боли.
Как и раньше, он пытался понять отца, в который раз говорил себе: "Значит, заслужил. Значит, дал повод так о себе думать". Да только сегодня подобные размышления обрывались, вспыхивая по-детски наивным вопросом: "За что?" Но ответа на этот вопрос тоже не находилось. Анализируя собственные поступки с того самого момента, как заявил на Совете о своем несогласии с планом уничтожения городов, Мирослав, как ни старался, не находил ничего предосудительного в своих действиях. Но не мог ведь отец просто так обвинить его сначала в трусости, потом в предательстве? Значит, была за ним какая-то вина, какой-то проступок...
Хорошо, что теплый тулуп, в котором теперь было жарко, лежал, свернутый, в дорожной сумке, достаточно для этого вместительной. Мирослав вынул его, постелил на холодный камень и сел, опершись локтями о колени и положив подбородок на сложенные руки. Ветра, трепавшего его светлые с густой проседью волосы, Мирослав не замечал. Какое-то гадкое ощущение наползало на душу... Виноват ведь, и перед матерью виноват, что вот так, не успел поздороваться — и ушел, и перед отцом виноват: узнают люди, что сын из дома ушел, толки начнутся разные, разговоры.
"Да и с самого возвращения ни разу Ромашка твоя не зашла, не спросила — как дела, какие новости".
Мирослав лег на спину, глядя, как в светлом небе, где-то очень-очень высоко, бегут облака. "Зачем же ты так, мама..."
"Не видишь что ли, сын наш уж и уважать себя перестал, да и семью свою, родителей своих ни во что не ставит".
Он снова поднялся сел, подобрал с земли камешек и, с силой размахнувшись, бросил его вниз, с обрыва. Камешек несколько раз подпрыгнул на больших валунах, потом покатился по склону. Рука Мирослава нащупала новый камень, но вместо того, чтобы отправить его вслед за предыдущим, Мирослав сжал его в кулаке, сжал изо всех сил, так, что острые грани впились в ладонь.
"В Родень пойду. К наставнику. Вот только к Туру зайду да Ромашку повидаю..."
Мирослав спустился в поселок, когда время давно перевалило за полдень, и направился сразу к дому своего друга. Только взошел на крыльцо и уже занес руку, чтобы постучать, как услышал радостный бас прямо за спиной:
— Мирослав! Вернулся!
Он едва успел обернуться, как оказался в крепких объятиях рыжего великана.
— А мы и не знали! Это ж надо!
Хлопнув друга по плечу, Тур отворил дверь.
— Ой, Мирослав! — всплеснула руками тетушка Звана, возившаяся у печи. — Когда ж это ты вернулся? Сегодня, что ли?
— Здравствуйте, тетушка Звана, — улыбнулся Мирослав. — Да, вернулся сегодня.
— Насовсем хоть? — лукаво поинтересовалась мать Тура.
— На этот раз — да, насовсем.
— Дома-то был? — осторожно спросила тетушка Звана, покосившись на дорожную сумку, что все еще висела у него на плече.
— Был, а как же. Я ведь утром вернулся, рано. Первым делом к родителям пошел. Теперь вот решил и к вам заглянуть.
Брови женщины взметнулись вверх, но недоумения своего по поводу собранной дорожной сумки за плечами гостя она не высказала вслух.
— Ну что ж ты стоишь? Садись, садись к столу. Ты обедал? Может, покормить тебя?
— Обедал, — ответил Мирослав, отмечая про себя, что теперь уже и врет почти без зазрения совести.
— Ну хоть от чая с ватрушками не откажешься, а? Ватрушки свежие, а чай-то душистый, на смородиновых листьях заваренный!
— Не откажусь...
Мирослав сел за стол. Не раз до этого принимая угощение в доме Тура, сегодня он впервые отчего-то ощущал неловкость. К тому же Ромашки все не было видно. Дверь в ее комнату приоткрыта, но там темно и тихо... Мирослав рассеянно огляделся, потом, рассудив, что девушка наверняка гуляет где-то с подружками, решил пока о ней не спрашивать.
Вскоре, словно муха на варенье, прилетел на запах свежих ватрушек маленький Димка, поздоровался с Мирославом и, усевшись за стол, тут же засыпал гостя вопросами о приморском городе. Мирослав отвечал на вопросы Димки, Тура и тетушки Званы, рассказывал о том, как ходили к хуторянам, как садили деревья вместе с городскими... долго рассказывал. Да только, когда в окошках стало темнеть, уже не сдержался и спросил:
— А где же Ромашка? Поздно ведь...
Тур удивленно выпучил глаза и тут же звонко хлопнул себя по лбу.
— Так ведь нету ее! В Родень уехала, к Любомире.
На секунду Мирослав почувствовал разочарование оттого, что сегодня девушку не увидит, но вспомнил о том, что собрался в Родень идти и даже улыбнулся: "Ничего, значит завтра увижу".
— И давно уехала? — поинтересовался он.
— Да уже недели две, а то и больше, — тетушка Звана налила в свою кружку еще немного кипятка, осторожно подула на воду. — Вон Тур ездил к ней дней пять назад, проведать да гостинцев передать. Говорит, успехи делает наша Ромашка. Хвалит ее Любомира.
— Понятно, — негромко произнес Мирослав.
— Нам-то, помнишь, Любомира сказала, чтобы я после посевной Ромашку привез, — сказал Тур, доливая кипятку и себе. — Но передумала почему-то, Сивера за нею прислала. Вот он и передал, что Любомира Ромашку к себе ждет, а на другой день я сам ее и отвез.
Мирослав посидел еще немного, потом, спохватившись, что время уже позднее, засобирался. На поселок опускались первые сумерки, когда Мирослав попрощался с Туром на крыльце его дома и, как обычно, пошел по дороге вниз, к реке. Он не знал, был ли отец сейчас дома, и потому очень надеялся, что мать выйдет за чем-нибудь во двор: встречаться с отцом совершенно не хотелось. Но во дворе никого не оказалось, потому Мирослав, второй раз за сегодня, постучал в дверь родного дома словно гость.
И ему снова открыла мать, радостно вздохнула, увидев сына на пороге, но тут же улыбка, появившаяся было на ее красивом лице, погасла.
— Я в Родень пойду, мама. Ты не волнуйся. Наставник меня примет.
— Как в Родень? Зачем? — всплеснула руками женщина. Она быстро оглянулась туда, вглубь помещения, где Мирослав уже заметил воеводу. Вояр смотрел хмуро, но не подходил. Любима вновь поглядела на сына, отчаянно всматриваясь в его лицо, и все больше уверяясь, что это правда, и Мирослав действительно уходит.
— Что же ты, — прошептала она и замолчала. Потом вышла вместе с ним на крыльцо, закрыв за собой дверь в дом. Мирослав стоял перед нею, опустив голову, готовый к любым упрекам. Любима не стала уговаривать его остаться, не стала попрекать тем, что только вот вернулся — и снова оставляет мать.
— Тебя в дорогу собрать? — спросила она.
— Не надо, мама. У меня все есть, — Мирослав поправил ремешок сумки. — Я пойду.
Любима не сразу отпустила сына — шагнула ближе, обхватила ладонями его лицо, наклонила к себе и поцеловала, прощаясь. И потом долго смотрела ему вслед, стоя на крыльце, смахивая платком то и дело появляющиеся на глазах слезы.
Глава 35
Несмотря на то, что накануне он не выспался, этой ночью невеселые мысли надежно отгоняли сон, и поэтому Мирослав довольно бодро зашагал по темной дороге через шуршащий голыми ветвями лес. С деревьев кричали ночные птицы, что-то шелестело в прошлогодней листве. До слуха доносился мелодичный напев Родны. Дорога на некоторое время отдалялась от реки, но потом Родна поворачивала на восток, и вскоре Мирослав снова шел по берегу, то и дело поглядывая, как в водной глади отражается луна. Шел он быстро, надеясь поспеть в Родень к утру, хотя спешить, в принципе, ему было некуда — наставник ведь не ждал его. Но зато утром, возможно, удастся Ромашку увидеть перед тем, как у нее начнутся занятия.
Ночью стало холодно, но Мирослав, быстро шагающий по дороге, этого не заметил. Ближе к рассвету он прошел поворот на Лесичанск, а вскоре услышал крики петухов, мычание коров, а потом и громкие голоса людей — звуки большого поселения, которое просыпается, готовится к началу нового дня. Когда солнце уже поднялось над лесом, Мирослав наконец увидел за расступившимся лесом огороды да бревенчатые избы. Он вышел на утоптанную улочку и направился к площади, вокруг которой стояли дома мудрейших и старейшин.
Широкая, вместительная конюшня находилась неподалеку от главной площади. Мирослав как раз проходил мимо, но остановился и прислушался — ему почудился знакомый голос. Сначала было тихо, но Мирослав подошел ближе и вскоре услышал возмущенный возглас:
— А-ну, пусти, кому говорят!
Голос Ромашки Мирослав узнал сразу и успел встревожиться еще до того, как до его слуха долетел как всегда грубоватый ответ Сивера:
— Куда я тебя, дуру, пущу! Ты и в седле-то едва держишься, а тут вон что выдумала!
— Ничего подобного. Нормально я держусь, небось, не выпаду! И гнать не буду, честное слово.
— А все равно одна ты не поедешь.
Догадавшись, о чем спор, Мирослав улыбнулся и пошел вдоль сложенной из бревен стены ко входу.
— Поеду! — упрямо заявила девушка.
Сивер на этот раз не ответил.
— Ну, тогда поехали вместе. Тетушка Звана тебе будет рада, — продолжала уговаривать Ромашка, на что ее собеседник лишь фыркнул:
— Вот еще!
Мирослав остановился у дверей. Ромашка стояла к нему спиной, держа под уздцы пегую лошадку, Сивер же хмурой тучей находился рядом, и рука его тоже держала уздечку, не позволяя Ромашке увести лошадь. Взгляд ярко-голубых глаз из-под темных бровей Сивера буравил лицо девушки, и, надо полагать, Ромашка отвечала ему не менее упрямым взглядом.
— Пешком пойду! — сказала вдруг Ромашка, бросила уздечку и резко повернулась. И даже успела сделать пару шагов, прежде чем удивленно замерла, глядя на знакомую фигуру, появившуюся в дверном проеме.
— Ой, — вырвалось у девушки. Она моргнула, словно проверяя — не обманывают ли ее глаза, потом резко сорвалась с места и бросилась к Мирославу с явным намерением обнять, да только передумала и остановилась перед ним, глядя счастливыми глазами и радостно улыбаясь.
— Здравствуй, Ромашка.
Девушка прищурилась, потому что из-за спины Мирослава светило солнце, неловко переступила с ноги на ногу, и по щекам ее поползли две сияющие капельки. Она словно качнулась вперед, и Мирослав сделал шаг навстречу, принимая девушку в объятия.
— Ромашка, ты чего? — тихонько спросил он.
Девушка не сразу смогла ответить.
— Я так по тебе соскучилась, — призналась она.
— Я тоже, — шепотом ответил Мирослав.
Голоса на улице стали громче, Родень просыпался, люди выходили к площади, кто-то направлялся в конюшню. Мирослав медленно отпустил Ромашку, смущенно замершую перед ним с опущенной головой. Ее пепельного цвета волосы были сплетены в коротенькую косичку, а отдельные выбившиеся пряди легонько покачивались у висков.
