— Саш... Пожалуйста... У тебя же водятся бабки... Что для тебя пятнадцать косарей зелёных? Ерунда... А мне — позарез надо...
— Голубушка моя, ты так говоришь, будто денежки мне с неба сыплются, как дождик. Я работаю и кручусь для этого. Я не одна теперь живу, у меня — жена. У неё здоровье слабенькое... И в любое время деньги могут потребоваться на лечение.
— На кой тебе сдалась эта больная курица...
В ванной послышался льдистый, колючий смех.
— А-а, я поняла, за что Лёня тебя проучила... Правильно сделала, я считаю. За языком следить надо, дорогуша — могут и укоротить.
— Значит, не дашь денег?
— Прости, красавица. Я и так на тебя потратилась в своё время... Хватит. Да и ведёшь ты себя, мягко говоря, странно. Приходишь просить у меня денег — и оскорбляешь мою жену. На что ты рассчитываешь?
Я вернулась в кабинет и опустилась в кресло. Из меня словно выкачали все силы и душу — осталось только тело, способное двигаться, как зомби. Значит, всё-таки не личный вопрос, а денежный... И Алиса врала про «интимные подробности». Вот только для чего ей это? Просто уязвить меня? Хотя бы ехидным словом достать меня за то, что Александра когда-то указала ей на дверь?
Александра остановилась в дверном проёме, постояла секунду и вошла. Её кожаный плащ поблёскивал в свете настольной лампы.
— Что, она тебе гадостей наговорила?
Я молчала, глядя в монитор, но совершенно не понимая текста на экране: всё сливалось в сплошной готический шрифт. От гула в голове осталась только тошнотворная, шершавая и терпкая, как кофейная гуща, пульсация в висках. Александра устало оперлась на спинку кресла, склонившись надо мной. Бахрома её тонкого шарфа защекотала моё плечо.
— Ладно... В общем, сейчас я её на вокзал отвезу, билет ей куплю, и пусть катится на все четыре стороны. Сама вляпалась в какую-то афёру — пусть сама и выкручивается.
Похоже, моё сознание снова забиралось в аварийную капсулу... А на поверхности остались хаотичные помехи, сполохи, эхо и отрывки мыслей и чувств — всё всмятку, вперемешку, растёртое в мелкий порошок. Взвесь из капель крови, клочков души и песка в болотной воде.
— Саш... А правда, зачем тебе такая больная курица, как я? — спросил этот остаточный разум.
Она подвинула к креслу стул и села, облокотившись на колени. Свет настольной лампы с сочувствием и нежностью озарял её усталое до бледности лицо, как бы стараясь дать мне понять: ну зачем эти глупые вопросы?
— А зачем тебе я, м? Лёнь? Если уж на то пошло. Зачем ты со мной живёшь?
Что мог ответить болтающийся в состоянии кроваво-песочной взвеси остаточный разум?
— Потому что я тебя люблю, Саш.
Она грустно покачала головой.
— Нет... Лёнь, милая, давай посмотрим правде в глаза... Не любишь ты меня. Вернее, ты пытаешься себе внушить, что любишь, иногда даже получается... Но на первом месте для тебя всегда будет Яна. Нет, винить тебя за это нельзя, просто ты — однолюб, моя девочка. Так уж получается...
«Как, почему, откуда? — хотели спросить остатки разума и кровавые обрывки души. — Почему ты так решила? С чего ты это взяла?» Но пересохшие губы не смогли разомкнуться.
— Брось, Лёнь, по твоим глазкам всё видно, — глядя на меня с безграничной и нежной печалью, ответила Александра на этот не заданный вихрь вопросов. — В них навечно поселилась эта тоска, которая не проходит... Даже когда ты улыбаешься. Даже когда мы с тобой занимаемся любовью. Я всё прекрасно видела и понимала, когда принимала решение... Я думала, что смогу любить за двоих — лишь бы ты была со мной. Тебе нужна поддержка, забота, защита... Кто-то сильный рядом. Я решила, что буду для тебя этим плечом несмотря ни на что. Даже если от тебя никогда не будет полной взаимности. Не знаю... Не знаю, правильно ли я поступила... и как долго это продлится.
Свет настольной лампы пытался прогнать печальные тени от её глаз, но не мог. Не могли и остатки разума понять, что же я сделала не так... Слишком мало их было для этого в сумасшедшей смеси из боли и недоумения. Не под силу было этим крупицам постичь, какой любви от меня ждал мой ангел-хранитель, и что такое в его понимании полная взаимность.
Вздохнув, Александра встала — с тусклым, серым лицом и усталым взглядом.
— Ладно... Надо отвезти эту дуру на вокзал. Скоро вернусь, не беспокойся.
На что способны остатки разума? Да ни на что особенное. Разве что дать пальцам команду бесцельно складывать во много раз бумажку, потом разворачивать и снова складывать — уже по-другому. И так — снова и снова, пока на ней от сгибов живого места не останется. А потом — скомкать, кинуть в мусорную корзину и оторвать от блока новую...
Светлое приталенное пальто с расклёшенным низом, широкий пояс с прямоугольной пряжкой, белые сапоги и шёлковое красное кашне — нет, не похожа на сорокалетнюю бабу. Если не приглядываться к серебряным нитям в волосах — совсем юная девушка. Бегущая по волнам. Или по снегу.
Апрельские сумерки, подмороженная грязь под ногами. Первая половина этого месяца у нас — почти зима, а потом в рекордные сроки апрель-снегогон готовит землю к маю, к первым листочкам. Но не исключено, что и в мае снег может пойти...
Огни окон, фары машин. Небо... Небо, а небо? Скажи, я правда похожа на старую тётку? Скажи, что мне сделать, чтобы мой ангел-хранитель поверил в мою любовь? Неужели всё, что я делала для этого, было зря?
Город — огромный, серый и грязный, а я — маленькая одинокая фигурка в светлом пальто. Кому я нужна здесь? Здесь каждый — за себя. «Попрятались суки в окошки отдельных квартир». Люди не смотрели больше на звёзды, лишь под ноги себе — в слякоть, перемешанную с фантиками и окурками.
Куда пойти в этом городе? В сумочке нашлись кое-какие деньги — можно прожить пару-тройку дней. В нашей с тобой квартире жили чужие люди, а как бы мне хотелось сейчас подняться по родным ступенькам!
Я не смогу вернуться домой, пока не пойму, что делать — как убедить моего ангела, что я люблю.
Эх, апрель, что же ты делаешь? До майских праздников — пара дней, а ты снег вздумал сыпать. Кончай шутки шутить, мы же не за полярным кругом. Ветер, зачем ты выдуваешь из моей груди тепло, выстуживаешь мне сердце? Чем же я буду любить моего ангела-хранителя?
Какая-то малознакомая часть города. Как меня сюда занесло? Как заблудившуюся Герду — но не в поисках Кая, а в процессе изобретения лекарства для собственного сердца. Маршрутка, ещё маршрутка. Опять непонятно, где я. И что со мной? Я — чаша с взболтанной смесью боли, тоски, небесного холода, умирающего запаха прихваченной морозом яблоневой ветки. По сосудам в голове — алый огонь, яд, убивающий клетки. Сердце — вялый мешок, уставший качать кровь. А какой смысл, если Александра не верила мне?
В висках — ад, от которого седеют волосы. Где, где оно, чудодейственное средство, одна капля которого заставляет прозреть слепые сердца? И слепые души. Может быть, на дне этой банки с семиградусной розовой газированной бурдой со вкусом якобы клубники и шампанского? Супермаркет — супер-брюхо города, средоточие света, тепла и еды. Охранник. Есть деньги — есть еда, нет денег — уходи подобру-поздорову. У меня были деньги и выглядела я прилично, но не за едой я сюда пришла, а погреться, спасаясь от убийственного ветра и самой настоящей метели. Охранник уже поглядывал на меня, потому что я только бродила вдоль полок, ничего не покупая. Ладно, не будем вызывать подозрений. Сейчас бы чего-нибудь горячего... Ну да ладно, сойдёт и горячительное. Всё равно, какое. Например, вот это, с серебристо-зелёненькой этикеткой — очень подходящий цвет для змия... Что, лукавая рептилия, заключим сделку? Ты мне — тепло, а я тебе — часть своей печени... ну, так уж и быть, и души тоже.
Зелёный согласился и быстренько повёл меня в очередь на кассу. Впереди меня была широкая, кожано-пиджачная мужская спина и такой же кожаный затылок — флегматично-успокоительное и усыпляющее зрелище, как слоновья задница или кирпичная стена... Когда долго смотришь на кирпичную стену, начинают закрываться глаза и у тела, и у души, испытано. А серая слоновья задница помахивает хвостом, в то время как хобот спокойненько рвёт траву и пихает в рот. Тоже идиллическая картинка.
А вот со спины мне не повезло. Вскоре за мной пристроилось крайне несуразное и дурно пахнущее существо непонятного пола, в замурзанной оранжевой жилетке дворника, затасканных и грязных безразмерных штанах с пузырями на коленях — тоже от какой-то спецодежды. Из-под чёрной шерстяной шапчонки, залихватски сдвинутой набекрень, торчали засаленные клочки волос неопределённо-серого цвета, с проседью. Обрюзглое, морщинистое лицо существа имело выраженные алконавтические признаки. Небольшой лапкой с кривыми, грязными пальцами оно поставило на движущуюся ленту чекушку водки. Заметив мой взгляд, растянуло свои морщины в улыбочке и подмигнуло мешковатым глазом. Я отвернулась от неприятного зрелища.
Лента двигалась медленно, заваленная кучей продуктов. Слоново-кожаная спина впереди, переваливаясь с ноги на ногу, делала шажок за шажком, вонючее существо сзади тоже не отставало. Личностью оно оказалось крайне беспокойной — ни секунды не могло постоять на месте, озиралось, топталось, шмыгало носом, что-то бормотало. Потом, обратив внимание на наши соседствующие на ленте бутылки, сказало:
— Эт-самое... Прям как мы с тобой, да?
Голос у него был тоже непонятный — не то высокий мужской, не то грубый женский, глуховато-шепелявый из-за отсутствия части зубов. Я глянула и не могла не согласиться, что сходство подмечено точно. Моя бутылка, высокая, стройная, элегантная, вся радужно-зелёно-серебристая — я, а неказистая чекушечка дешёвой водяры — мой пахучий сосед. Удивившись сохранности образного мышления у столь опустившегося субъекта, я не удержалась от ухмылки. Лучше бы я отвернулась... А то, похоже, мою усмешку приняли за проявление дружелюбия.
— Красивая ты, принцесса... Может, пойдём, бухнём на парочку? — предсказуемо поступило предложение.
— Вот ещё, — буркнула я, отворачиваясь.
Скорее бы уж добраться до кассирши и — пулей от такого малоприятного соседства... Увы, завалы продуктов на ленте расчищались медленнее, чем хотелось бы.
— Чё, брезгуешь мной? — хмыкнул субъект. — Эх, ты... Где уж нам, со свиным-то рылом, таких жар-птиц ловить...
Слоново-кожаная спина впереди наконец-то подошла к кассе, а это значило, что и мне осталось недолго терпеть эту пахучую компанию. На свободу, пусть и в метель, но подальше от...
И вот — свершилось. Забрав сдачу и сунув бутылку в сумочку (из последней горлышко безбожно торчало, не влезая полностью), я оглянулась. Вонючий субъект замешкался у кассы, рассчитываясь за водку мелочью, которую, видимо, смог наскрести с великим трудом. Он высыпал перед кассиршей целую горсть монет в один и два рубля, и той пришлось заняться счётом. Это дало мне достаточно времени, чтобы сбежать.
В красивой бутылке оказалась какая-то дрянь. В этом я смогла убедиться, удалившись от огней супермаркета и спрятавшись от ветра в пустом остановочном павильончике. Этикетка гласила, что сие пойло — коктейль, содержащий абсент. Уж лучше бы взяла тот клубничный шампусик... Но зелёный дракон всё же пробрался в меня, и вскоре я ощутила, что зря его ругала: он дал мне обещанное тепло. Вильнув хвостом, он раздвинул пелену метели и показал мне небо, полное звёзд, а среди них — твою. Ту самую, тёплую и яркую, на которой поселилась твоя душа и ласково взирала на меня... несчастную и заблудившуюся.
...»Бух, бух», — отдавалось у меня в голове. Кто-то немилосердно бил меня по лицу. Сморщившись от боли, я открыла глаза... Они не сразу смогли настроиться и поймать картинку, а вот нос сработал быстрее, уловив знакомую вонь.
— Э, принцесса! Ты чего тут, на улице-то, забухала? Замёрзнешь же! Говорю же — айда ко мне, там хоть и не хоромы царские, зато теплее!
Ветер по-прежнему бесновался вокруг остановки, злясь, что не может меня достать, а надо мной склонился мой недавний сосед по очереди в супермаркете и хлопал меня по щекам, приводя в чувство. К его собственному «аромату» добавился водочный запах: видно, чекушку свою он уже приголубил. Зелёный дракон ещё плескался в бутылке, и я впустила в себя ещё пару глотков. Какой смысл во всём этом? Какой толк топтать асфальт и дышать мертвящей вьюгой, если моему ангелу-хранителю недостаточно той любви, которую я ему даю?
— Айда, айда, — повторял сосед, помогая мне встать со скамейки. — Тебя как звать-то, красавица?
— Лёня, — двигая моими губами, ответил дракон.
— А я — Манька... А погоняло у меня — Воробьиха. Слушай, я на мели нынче, а у тебя бабло должно водиться: по тебе видно. Зайдём-ка сначала за бухлом да жрачкой, а то мне тебя даже угостить-то нечем, жар-птицу мою ненаглядную...
Итак, сей «ароматный» субъект оказался женщиной... Впрочем, этим словом назвать такое существо язык как-то не поворачивался. Женщина в моём представлении — это что-то нежное, изящное, чистое и красивое, а передо мной была просто женская особь вида «алконавт обыкновенный». Работала Воробьиха дворником и пила по-чёрному, был у неё за плечами и небольшой срок в колонии. По дороге к супермаркету она сообщила мне о себе ещё один важный факт:
— Я, эт-самое... баб люблю. С мужиками выпить только могу, а в постели мне бабёнку надо. Есть у меня одна мадам... Тонька, разведёнка. Тоже выпивку любит, а мужики, говорит, козлы... Вот, ко мне, значит, и приласкалась... На безрыбье и рак рыба, а на безмужье и Манька Воробьиха — мужик. Но сегодня пусть гуляет лесом, сегодня у меня гостья получше... Когда ж мне ещё счастье-то такое выпадет — жар-птицу поймать?
Мои белые элегантные сапоги стучали каблуками следом за растоптанными кирзачами Воробьихи. А что поделать? Не нашлось пока лекарства для разбитого сердца Герды, закружила её метель, запорошила и разум, и дорогу. Цедя через соломинку коктейль из безумия, зелёного драконьего огня и чёрного океана безысходности, я уже не различала, где плодородная почва для размышлений, а где просто городская грязь... Грязь, на которой не могло вырасти ничего, кроме больных трущобных одуванчиков.
Щедрой рукой я заплатила за «бухло и жрачку» и попала в «хоромы» Воробьихи — однокомнатную квартирку. В этом царстве тараканов, пустой стеклотары, тряпья и хлама даже присесть было сложно, не испачкавшись при этом, и на табуретку Воробьиха галантно постелила для меня свою робу, вывернув её подкладкой наружу. В углу под кухонной мойкой воняло переполненное мусорное ведро, а по столу, среди хлебных крошек, грязных консервных банок и тарелок нагло и неторопливо полз жирный таракан. Воробьиха мигом смахнула со стола всё лишнее, а усатого наглеца щелчком запустила в полёт через всю кухню.
