За 30 миль до линии фронта Ii часть

— Полагаю, удовлетворяя просьбу президента Фульхенсио Батисты предоставить резиденцию послу доброй воли в пригородной зоне Ленинграда, мы можем рассчитывать на ответный шаг?

Положенные по дипломатическому этикету представления были окончены и Жданов с Оболенской вели простую беседу.

— Президент лично участвовал в выборе особняка и участка земли в Гаване. К слову, собственником указана моя фамилия и я готова передать дарственную на недвижимость в Ленгоримущество для регистрации. Когда между странами будут установлены дипломатические отношения, вилла перейдёт под ваш контроль в соответствии с международными соглашениями или останется как дар городу от частного лица. Если на Кубе окажется ваш посол доброй воли, ему найдётся крыша над головой.

— Очень интересно, — ограничился общей фразой Андрей Александрович, боясь показать некомпетентность в этом вопросе. — Мы рассмотрим это предложение и известим вас.

— Тогда я хотела бы вас уведомить, что указанная в письме решимость поддержать советский народ в его борьбе означает, что 11 декабря правительство Кубы объявит войну Германии и Италии, а при участии коммунистической партии уже сформирован пехотный полк из добровольцев, готовых отправиться в Советский Союз, и зафрахтованы четыре сухогруза. От себя же, я бы хотела сейчас преподнести скромный дар. Если позволите, в приёмной...

— Надеюсь, это будут не сигары, — пошутил Жданов, уже знавший про коробку. — А то, мне придётся нарушить все предписания врачей.

— Отчасти вы угадали, — улыбнулась Оболенская. — Профсоюз торседоров Гаваны действительно просил передать защитнику колыбели революции подарок. Мой же дар иного характера, я возвращаю то, что принадлежало русскому народу.

Андрей Александрович поднял трубку телефона и вызвал секретаря.

* * *

(декабрь 1941 г. окрестности Липная Горка)

Тишина здесь стояла особенная. Не уставшая городская, заснувшая после тяжёлого рабочего дня, а настоящая — та, что звенит в ушах после лёгкой позёмки. Каждый шорох, каждый ледяной скрип, каждый треск замёрзшего тростника, даже писк угодивший в лапы лисы мыши — целое событие. На Зибунском болоте ночь не терпит шума и прибывшие сюда на планерах гости старались не нарушать молчаливую договорённость с природой. Скованное льдом — оно как женщина. Требует уважение, не прощает ошибок и забирает всё, что ей приглянулось. Отряд десантников в белых маскхалатах шёл на лыжах, волоча на себе огромные рюкзаки или таща за собой санки с амуницией. Двигались в темноте, ориентируясь на мерцающий свет фонаря кого-то из ушедших вперёд разведчиков. В середине колоны, монотонно перебирая лыжными палками, скользил по накатанной колее капитан. Ещё в полёте они условились не заводить разговор о лютых российских морозах, но уже мало кто мог поклясться, что соблюдает договорённость, высказывая шёпотом пожелания о глотке горячего вина из ротного термоса. Отгоняя эту навязчивую мысль, Де Кнорре прокручивал в памяти последний разговор с Борисовым за картой.

'Да будет вам известно, что на северо-востоке на нынешний момент, места как были дикие и необжитые, так и остались. В тамошних озерцах-болотах сегодня так, а завтра этак. Пройдёт недельный ливень и суша поменялась местами с озерцом. А если метель, то вообще ничего не понять. Карта хоть и составлена, только довериться ей я бы не советовал. Снег скрыл фортификационные работы и в некоторых местах можно лишь предполагать. Разведка в последние дни затруднена'.

'Но партизаны как-то просочились'? — произнёс тогда Де Кнорре.

'На каждый версте заставу не поставишь. Однако даже для скрытого перемещения подготовленных лиц из местных жителей, окрестности Липной Горки — отнюдь не наезженный тракт. Линия фронта по реке. Так что две мили придётся идти почти по компасу и молиться на погоду'.

Огорчаться на погодные условия не приходилось. Не иначе, молитвы были услышаны, и пока до рассвета оставалось пару часов, нужно было выйти к брошенному танку у деревни Печнёво, перегруппироваться и по сигналу атаковать. Успеют ли к этому моменту местные жители починить старый двухбашенный Т-26, капитан не знал, но очень надеялся, что посланные на днях 'танкисты-партизаны' донесли недостающие детали. По крайней мере, двое санок были загружены канистрами с бензином и маслом, а на третьих везли пулемёты ДТ. Каким бы плохеньким он не был, танк есть танк и вопреки пословице, семеро готовы были подождать одного: его участие в атаке на сопку спасёт десятки жизней десантников. Быстро развернуть пушки испанцам не удастся, а пули из винтовок броне не страшны. К тому же, двадцать РС-82 это не кот чихнул. Залп заставит прятаться в траншеях и блиндажах и появится время для рывка. По большому счёту, чтобы победить — нужно всего лишь не ошибаться.

Печнёво казалось, вымерло, хотя отсутствия дымов из труб отнюдь не показатель. Печи в деревнях растапливают вовсе не из желания комфортно проводить время в деревянном срубе, а для банального нагрева воды и приготовления еды, в первую очередь скотине. Так что надежда ещё теплилась, что кто-то здесь остался. Отряд остановился на окраине у разрушенной и растащенной на брёвна станции МТС с обгоревшим остовом сарая и чудом уцелевшей кузницей посреди ржавого закопченного трактора и такого же в подпалинах убитого танка. Из уст капитана раздался звук полный отчаянья. В темноте при свете луны занесённый с наветренной стороны снегом двухбашенный Т-26 был похож на груду брошенного за ненадобностью металлолома. Но тут тишину нарушил металлический звон, навроде того, когда молотком ударяют по железу, что-то вколачивая. Внутри вновь вспыхнул потухший огонёк надежды. Через секунду звук повторился, и снова настала тишина, но не зловещая с завыванием ветра, а настороженная, полная тревоги и тайны. Вскоре показалась фигура Рославцева.

— Анатолий Фёдорович, — произнёс капитан, — чем порадуете?

— Танкисты заканчивают с гусеницей, — воткнув сбоку от себя лыжные палки, сообщил тот. — Неказист броневичок с виду, но это маскировка такая, для любопытных. Испанцы вчера его осматривали из-за шума в кузнице. Даже внутрь заглядывали. Траки разбиты, двигатель без крышки и те махнули рукой, поверив местному кузнецу-чухонцу про ремонт колхозного трактора. Обещали оставить его семью в живых, если его починит и обменяли на конскую колбасу высоковольтный провод.

— Обменяли? — не поверил Александр Дмитриевич.

— Со слов кузнеца тут так принято. Сначала испанцы воровали, но в деревне всё стали прятать и теперь только обмен. За ящик мадеры тот выменял почти исправный пулемёт, а за окорок икону.

— Икону? — переспросил Де Кнорре.

— Мародёры обнаружили у председателя колхоза схрон с утварью из разорённого в тридцать втором большевиками храма. Теперь меняют церковные атрибуты на продукты и папиросы у стариков.

Капитан вспомнил, как брат хвастался, что по области до войны были открыты множества магазинов сельскохозяйственной кооперации, прозванные 'стекляшками'. Ассортимент с его слов был настолько разнообразный, что французское шампанское терялось на полке в плотном ряду с прочими напитками. Мадера вполне могла оказаться в подполе запасливого деревенского кузнеца. Вот только рассказанный Борисовым анекдот за карточным столом про еврея и листовки теперь не казался смешным. Люди везде одинаковы, в Сирии его интенданты из Иностранного Легиона покупали у противника топливо, в Индокитае патроны меняли на гашиш и проституток. Здесь снабжение его батальона оценивалось идеальным, чего нельзя было сказать про 'Голубую дивизию'. Вермахт предпочитал в первую очередь беспокоиться о своих солдатах, обеспечивая союзников по остаточному принципу. Но что-то здесь было не так. Вместо десанта сюда следовало отправить одного пройдоху Жиля с парочкой грузовиков и через неделю занять траншеи без боя.

— То есть, — прервав воспоминания и покончив с размышлениями — если танк запустит двигатель, и пройдёт по мосту через Сясь противник посчитает, что работает трактор?

— Так точно, мой капитан. Более того, они предлагают вперёд пустить трактор, якобы волокущий танк. На мосту пост и мы сможем захватить его без хлопот. Гарнизона в деревне нет, только караул. А вот в Липной Горке испанцы квартируют в избах.

— Сорок минут на заливку в танк жидкостей и установку пулемётов! — отдал команду Де Кнорре и вновь обратился к Анатолию Фёдоровичу: — места дислокации разведали?

— Танкист озаботился, — ответил Рославцев, протягивая рисунок на листе в клеточку из ученической тетради. — Линия обороны сильно укреплена. Гаубицы на юго-западе, миномёты, ПТО, четыре ДЗОТа со станковыми пулемётами, минные поля, три сотни пехоты.

Два офицера подошли вплотную к своему командиру, намереваясь изучить листок. По данным авиаразведки стационарные укрепления располагались совсем в других местах.

— Дюваль, Жирар, что скажете? — ткнув пальцем в листок и на свою карту в планшете, спросил капитан.

— Если следовать плану русских 'партизан', — растягивая слова, произнёс су-лейтенант Дюваль — то мы пройдём по мосту всей ротой как на параде через ворота Сен-Мартен (триумфальная арка в Париже). На вашей же карте, мой капитан, этому мешает два зенитных пулемёта.

— Жирар, а что советует тебе твой нос?

Офицер потёр кончик носа, ни сколько не обижаясь на своего командира.

— Мой нос чует запах прикопанного дерьма. Приглядитесь к обозначениям на рисунке. Он словно со стола германского штаба. Три креста это не кладбище — это минное поле, а противотанковые пушки русские рисуют иначе. Кто-то очень торопился, раз позабыл о таких мелочах.

Я рад, что хоть чему-то научил вас, — с предвкушением произнёс Де Кнорре. — Дюваль, кто из твоих сможет совладать с русским Т-26?

— Капрал Сладков. Он воевал на русском трофейном под Мадридом.

— За Франко?

— А что тут такого? Мой брат там же воевал за Республику, Сладков за путчистов. Так что никакой взаимной ненависти и обиды.

— Пусть подберёт себе экипаж. Не доверяю я этим 'партизанам', только всё сделайте тихо. Если я ошибаюсь, они будут гулять на моё месячное жалованье.

— Мой капитан, — Жирар выпрямился по стойке смирно. — Осмелюсь доложить, что гулять не получится. Вы вчера прокутили месячное жалование с русскими красотками.

Сутки тому назад Де Кнорре и представить не мог, что в изнемогающим от войны окружённом городе существуют так называемые 'квартирники', в которых собирается причастная к богеме публика и устраивает вечеринки в масках. Его двести долларов моментально растворились в угощениях и посещении приватных комнаток. Однако боевому офицеру никогда ни стоит сожалеть о потраченных деньгах на собственные удовольствия.

— Поучи рыбу плавать, — усмехнулся капитан и повернулся к ординарцу. — Анатолий Фёдорович, придумайте предлог и приведите чухонца с 'партизанами' по отдельности, когда они всё закончат.

Утопающий не выбирает, за что цепляться, он просто цепляется, чтобы спастись. На лице кузнеца застыла такая концентрация, словно тот пытался прочесть в глазах Де Кнорре свою судьбу. Депортированный в тридцать девятом финн был одним из тех, с кем советская власть поступила правильно. Пусть не справедливо с точки зрения социального государства, но в духе защиты своих интересов. Потенциального предателя не стоит искушать, человек слаб и может совершить непоправимую ошибку. Вот только кто тогда мог представить, что враг окажется здесь, в сотнях километрах от Финской границы? Когда представители подполья попросили о помощи, кузнец уже знал, что нужно сделать. Потом был пулемёт без возвратной пружины, пара винтовок и полное доверие. Как со стороны партизан, так и со стороны оккупантов, когда тот заложил председателя колхоза. Проволока с воротком на шее иной раз даст фору 'сыворотке правды', но всё равно было неприятно осознавать, что операция с десантом в тылу противника контролируется этим самым противником.

Память об изнуряющих тренировках работала как въевшийся рефлекс. Там, на полигонах где счёт на секунды, порядок — условие выживания. Командир должен знать расположение каждого бойца, каждого пулемётного расчёта, стрелка с противотанковой винтовкой. Даже с закрытыми глазами или в плотном дыму. Хаос в подразделении — враг, который крадёт драгоценное время и задача командира в бою не допустить его. Там, где порядок, там успех. Де Кнорре бросил взгляд на своих бойцов. Захватить деревню и удержать четыре сотни метров линии фронта — им было под силу.