— Слушаю и повинуюсь, мой жаградар! — низко поклонился буйюзу.
— Однако, мы так сегодня и не услышали, когда вероломные властители Земли Утренней Зари понесут заслуженное наказание за свои преступления?
Вместо того, чтобы со всем почтением ответить на заданный достойнейшими из мужей Вечного города вопрос, Безымянный в очередной раз начал многословно рассуждать о вещах, понятных только ему одному:
— Высокочтимый Меджлиз, я прошу вас о милости! Господа, я умоляю вас позаботиться о несчастных пахарях и ремесленниках Поднебесной! Ведь без нашей помощи, жизненные пути мириадов смертных прервутся менее, чем через месяц после исполнения Правосудия над нарушившими и людские, и божественные законы преступниками.
И столь велика была убежденность зигри, что стоящие во главе республики потребовали от дерзкого не немедленного исполнения начальственной воли, но уточнений:
— И причем здесь всякие пастухи и гончары?
— Мой жаградар, если мы просто оборвем нити жизни так называемых "божественных правителей", то, как и тринадцать веков назад, в Поднебесной начнется ожесточенная война всех против всех. Война, пламя которой окончательно испепелит многострадальное население Земли Утренней Зари! Ибо на опустевший Нефритовый Трон немедленно объявятся сотни, если не тысячи претендентов на титул "священного властителя". Именно поэтому наш долг...
Безымянного не слышали. Произносимые Верховным магррибом могущественного Дарзеза слова разносились по залу, но не проникали в души его лучших граждан.
— И что же мешает сильнейшему, по его словам, маджнуну Бэлы предать смерти как великих государей, так и их наследников?
— Во-первых, их количество, мой жаградар. На сегодняшний день существует более десяти тысяч законных потомков смертных воплощений Великого Дракона! Мои способности велики, но не безграничны. С учетом расстояния, разделяющего наши страны, мне удастся оборвать не более дюжины жизней. А во-вторых, даже полное уничтожение этой толпы князей крови не решит проблемы. Потому что, кроме наследников, высокопоставленных чиновников, военачальников и наместников провинций существуют еще и главари разбойничьих шаек, предводители наемных отрядов и прочие искатели приключений. Достаточно решительные, чтобы попытаться выдать себя за чудесным образом спасшегося наследника престола. И достаточно везучие, чтобы не умереть в первый же день своего правления.
— Их действия в ближайшие годы угрожают существованию Вечного города?
— Мой жаградар, в случае нашего бездействия погибнут...
— ДА или НЕТ?
— Нет, мой жаградар, но...
— Дозволяем удалиться и приступить к исполнению нашей воли.
* * *
Так и не дождавшись продолжения рассказа, субминистратор Ордена Знания повернулся к тени и открыл рот от удивления. Там, где в начале исповеди на высоте приблизительно ладони от пола висел астральный двойник Верховного магрриба тарсесской республики, сейчас тяжело опирался на потемневший от времени костыль перекособоченный лысый горбатый карлик в когда-то белом шелковом халате.
— Они умирали, а я не шделал нишего для их шпашения. — прошамкал уродец беззубым ртом. — Понимаете, молодой шеловек? НИ-ШЕ-ГО!
Тщедушная фигурка шагнула вперед, покачнулась, но, ухватившись за край стола изуродованной рукой, больше похожей на сморщенную птичью лапу, удержалась на ногах.
— Они пухли ш голоду, а купшы Шемчужины Юга не шнали, куда девать ишлишки продуктов и выбрашывали оштавшиеся пошле пиршеств яштва шелыми вошами.
Выцветшие от времени глаза старика подозрительно заблестели, а на ссохшемся, испещренных морщинами лице появились быстро удлиняющиеся мокрые полоски.
— Их кошили болешни, а шелители Вешного города ишготовляли притирания от моршин и варили шнадобья, увелишиваюшшие мушшкую шилу.
Бормотание Безымянного превратилось в еле слышный хрип, и теперь смиренный Томас не столько понимал, сколько угадывал сказанное чернокнижником.
— На них охотилишь, как на диких шверей, а непобедимые шардары могушшественного Таршеша маршировали на парадах под крики вошхишшенной толпы.
Неожиданно свистящий шепот превратился в булькающий кашель, и конвульсивно изогнувшееся тело Верховного магрриба рухнуло на пол неопрятной грудой тряпья издав звук, как будто разбилось огромное яйцо, а душа благочестивого клирика стала полем битвы противоречивых чувств и устремлений. Битвы, которая, даже не успев толком начаться, закончилась безоговорочной победой Милосердия, и субминистратор приступил к оказанию помощи нуждающемуся в оной чернокнижнику. Так, как его учили в Академии.
Перевернуть раскаявшегося грешника на спину.
Приподнять его окровавленную голову и подложить под нее стопку пергамента.
Смочить пересохшие губы водой и начертать на изможденном челе символ Творца.
И, самое главное, воззвать к Ионе Тарсесскому с мольбой об облегчении страданий болящего и ниспослании ему исцеления.
Заученные действия вселяли в юношу чувство уверенности в правильности совершаемых действий и отгоняли насылаемые во множестве прислужниками Врага Рода Человеческого греховные мысли и низменные побуждения, никак иначе не могущие появиться у того, чья жизнь есть неустанное служение Создателю.
Ведь Он — равно любит всех своих детей! И скорбит о тех из них, чьи отягощенные множеством совершенных грехов души не способны вознестись к престолу Отца Небесного. Долг же избравших смыслом жизни служению Ему — неустанно окормлять прихожан, молитвой и личным примером возвращая оступившихся на Путь Истинный. Но никак не обманывать доверившегося, самовольным действием либо бездействием отправляя бессмертную душу грешника, совершающего первые шаги по пути смирения и покаяния на суд, воздающий каждому по делам его.
Вот почему благочестивый клирик раз за разом взывал к virium caelare смилостивиться над осознавшей содеянное грешной душой. И, в какой-то момент молодой человек почувствовал, что его услышали. Причем не просто услышали, но исчислили, взвесили и признали достойным.
Все происходило совсем не так, как описывалось в старинных книгах. Не звучали песнопения ангельских хоров, и не спускались по взметнувшейся до небес лестнице посланцы Его. Вместо этого смиренный Томас внезапно воспарил над погрязшим в грехах и ересях древним Тарсесом, сделавшимся неотличимым от искусного рисунка, и с каждым ударом сердца поднимался все выше и выше сквозь бескрайнюю звенящую синеву. Все ближе и ближе ad lucens civitatem caeli, святыми праведниками, претерпевшими за веру мучениками и сонмами ангелов населенному. Оставаясь в то же время коленопреклоненным возле неподвижного тела Верховного магрриба республики.
Оказавшись выше облаков, субминистратор Ордена Знания не зрением, ибо не способен заметить взгляд человеческий незримых сфер, но иным чувством ощутил границу и стража ее. И как только осенил юноша границу символом Творца, как открыл страж перед ним врата. За которыми начинался путь, сияющий ослепительной белизной, сравнимой лишь с одеяниями стоящих у престола Его. Каковым путем достиг посвятивший жизнь служению Ему грани между вторым и третьим небом. Где символ Создателя вновь открыл ему врата и указал путь.
Вот так, с молитвой на устах и верой в сердце, пересек достойный слуга Его все семь уровней и оказался перед величественными стенами града небесного. Прекрасного, как невеста, украшенная для мужа своего. Где встретил благочестивого клирика ангел, дивный ликом, с телом, подобным человеческому, но во много раз совершеннее. Ангел сей возложил руки на голову молодого человека, подобно тому, как благословляют в храме Его на подвиг во имя Творца, и вручил серебряный жезл, именем Его зачарованный. И едва перешел дар Его в руки достойного, как вспыхнуло навершие жезла ярким светом, и осознал субминистратор что надлежит ему сделать. И смиренно благодаря Создателя, признавшего достойным именно его, присоединил юноша свой восхищенный голос к песнопениям тех, кто в стенах града небесного денно и нощно славил милосердие Того, чье Имя есть Любовь...
Благочестивый клирик не знал, сколько длилось его вознесение: на небесах время течет иначе, нежели в пределах Ойкумены, и многие из святых и пророков, удостоившихся чести лицезреть град Его, утверждали, что пробыли в стенах его месяцы, а то и годы. В то время как в мире телесном их отсутствие не заняло и малой доли секунды. Но в Священном Писании упоминалось и обратное. Как бы то ни было, когда молодой человек вновь ощутил себя стоящим на коленях возле агонизирующего тела Безымянного, тот все еще дышал, хотя и слабо. Нельзя было терять ни единого мига, и Избранный Творцом, помолившись об успехе зачинаемого дела и осенив чернокнижника символом Его, приступил к исполнению долга.
Стоило только благочестивому клирику, с мольбой об исцелении страждущего на устах, приставить врученный ангелом Его жезл к груди умирающего, как потускневшее было навершие вновь ослепительно засияло. И был столь чист и ярок оный свет, что лицо, руки и даже одеяния Верховного магрриба тарсесской республики в сравнении с ним казались чернее кипящей смолы. Свечение накапливалось и уплотнялось, пока на конце жезла не образовался сверкающий шар размером с человеческую голову.
А едва достойный служитель Его запел псалом о ниспослании милости к кающемуся грешнику, как сфера небесного огня выбросила неисчислимое множество блистающих нитей, покрывших тело Безымянного чем-то наподобие покрова из десятков слоев невесомой полупрозрачной ткани, казавшейся мерцающей из-за непрерывно перемещавшихся во всех направлениях сгустков ослепительного света. И там, где божественное сияние касалось одежды либо кожи чародея, покрывавшая чернокнижника Тьма исчезала, поглощенная Светом.
При каждом упоминании имени Создателя, навершие жезла выбрасывало очередной сонм плетений изумительной красоты, стремительно обвивавших неподвижное тело Верховного магрриба, в считанные мгновения полностью скрывшееся под мириадами слабосветящихся вуалей, в глубине которых угадывалось непрекращающееся движение бесчисленных потоков неопаляющего огня.
Исполнив гимн милосердию Творца семижды семь раз, субминистратор прочел Символ Веры над сияющим божественным светом шаром, в чьих глубинах происходило сейчас таинство исцеления раскаявшегося грешника, и приготовился к долгому ожиданию: хотя ангелы Создателя и ответили на мольбу о прощении, долгие годы занятий колдовством и общения с порождениями Инферно оставили на Безымянном свои омерзительные следы. В неисчислимом количестве.
Мысли юноши снова и снова возвращались к произошедшему. От сотворения Ойкумены и до сегодняшнего дня в град сей могли войти при жизни лишь достойнейшие из слуг Его. Двенадцать пророков, чьими устами Отец Небесный говорил со смертными, и семеро Избранных, спасших людские племена и народы от участи многократно худшей, чем смерть.
А теперь и он, вчерашний студиозус ригенской Академии и смиренный служитель Его...
Чувствуя, что впадает в грех гордыни, благочестивый клирик пал на колени и начал молиться, но здоровенный фолиант "Vitae et actibus sancti Thomae simistrorum" все так же вызывающе красовался перед его внутренним взором. Более того, при первых же словах псалма о смирении духа, чья-то невидимая рука услужливо перелистнула страницы, а громкие слова незримого чтеца на Истинном Языке с легкостью заглушили сбивчивый шепот субминистратора.
"...И едва только святой Томас прочел молитву, и осенил корчащегося в муках чародея символом Творца, как немедля исцелился чародей от болезни. И встал чародей со смертного ложа, и склонился перед избравшим смыслом жизни служение Отцу Небесному, и..."
— Зачем Вы это сделали, уважаемый? — звонкий мелодичный голос развеял колдовское наваждение, и исполненный Веры взор благочестивого клирика встретился с испытующим взглядом раскосых глаз щуплого смуглокожего юноши (на первый взгляд — совсем еще отрока) в бело-голубых одеждах, чьи иссиня-черные волосы были уложены в замысловатую прическу. — Почему Вы просто не позволили событиям идти своим чередом?
Слушая речи исцеленного, молодой человек внезапно понял, что и Бальб-эль-Меджрени, и все прочие жители вольного города Тарсеса, ненавидевшие Безымянного за дерзость, самомнение и неблагодарность, а также втайне желавшие его смерти, были не столь уж и не правы. Но то, что могут себе позволить язычники и демонопоклонники, недостойно отринувшего мирские искушения и принявшего сан.
— Потому, чернокнижник, что наставлять заблудших и возвращать их на Путь Истинный — мой долг перед Создателем! — после непродолжительных раздумий нашел достойный ответ субминистратор Ордена Знания.
— Включая даже и закоренелых грешников, самим первослужителем ригенским объявленных воплощением Падшего? Тех, кто в посмертии станет левой рукой Князя Инферно?
— Всех! Ибо сказано в Священном Писании: "Qui cognoverunt suae profundum lapsum et poenitentia ad lucem redire potest."
— Не бывает правил без исключений, святой отец. В данном случае, оно звучит как: "Maleficus non patieris vivere."
— Потому что нельзя служить одновременно двум господам! Творец завещал прощать, ибо Он есть Любовь! Вот почему каждому оступившемуся Всеблагой и Милосердный, в неописуемой милости своей, указывает путь к спасению и дает возможность очистить душу от скверны. И, когда свершается искупление, отрекшийся от Тьмы грешник вызывает на небесах больше радости, нежели девяносто девять праведников, не имеющих нужды в покаянии. Но прежде сбившемуся с Пути Истинного следует доказать, не словом, но делом, что он достоин очищения. То есть, осознанно превозмочь искушения и найти в себе силы отречься от нечестивых даров Падшего.
Неожиданно Верховный магрриб тарсесской республики примирительно поднял руки.
— Вы совершенно правы, святой отец, говоря о роли посвятивших жизнь служению Ему в указании пути к спасению. Вот уже шестую тысячу лет такие, как Вы, мудрым словом и личным примером убеждают услышавших Слово Отца Небесного ставить общественное выше личного и бескорыстно оказывать помощь тем, кто нуждается в ней. "Ego praecipio tibi ut aperias manum fratri egeno et pauperi", — говорил Он устами пророков в незапамятные времена. "Te autem faciente elemosynam nesciat sinistra tua quid faciat dextera tua", — всего несколько сотен лет назад призывала Мать.
После небольшой паузы, чародей продолжил:
— К сожалению, даже в самом лучшем случае, лишь один гражданин Вечного города из десяти тысяч способен хотя бы понять, не говоря уже о том, чтобы принять в качестве образа жизни заключенную в этих словах мудрость. А ведь именно постоянная поддержка тех, кто неспособен позаботиться о себе, повышает жизнеспособность всего общества, пусть и ценой незначительного снижения благосостояния остальных его членов, а сознательное принятие населением страны безусловного превосходства общественных интересов над личными — превращает его в нацию и позволяет державе стать действительно великой!
