— К-какого?
— Не знаю. Только я с тебя защиту свою снимаю. Как Богородица — Покров свой.
Я ещё мгновение бешено смотрел ему в глаза. Потом толчком отжался и поднялся на ноги.
— Чарджи, Ивашка помогите владетелю на коня сесть. И Охриму помогите. Чарджи, Любаву возьми с собой в седло. Насчёт "почти" не забыл?
Снизу, подтягивая штаны и весело отругиваясь от оставшихся возле ведьмы и на ведьме, мужичков поднимался Звяга. Рябиновская команда в сборе — пора отправлять. Да, чуть не забыл:
— Слышь, Аким, сделаю я тебе ещё одно благое дело — вирника заберу. А то болящий объест тебя. Упакуйте там его аккуратненько и, с нашими конями и его барахлом гони ко мне на заимку. Хоть Звяга, хоть Чарджи — дорогу знают.
— Господине! А на что нам Макуха? Он-то и живой... А ныне только дерьма мешок.
— Ты, Ивашко, по сторонам посмотри внимательно.
— Ну... лес...
— Ещё раз "нукнешь" — домой в хомуте пойдёшь. Ведьмы — не грибы. Просто так по лесу не растут. Им место особое надо. Для дел их богомерзких подходящее. Про источники с "живой и мёртвой водой" слышал? Во-от. У Макухи — хребет перебит. Как "мёртвая вода" на раненых да увечных действует — знаешь? Осталось только родничок найти.
— Эта... Господине... А — "живая"?
— "Живую" я и сам делать умею.
Всеобщее охренительное молчание, прерываемое лишь скрипом тяжко проворачивающихся мозгов и глубоко изумлённых вздохов сквозь зубы, подтвердило правильность построения моего бреда.
И что характерно — ни одного заведомо ложного утверждения. Для обеспечения полной "ванька-правдивости" придётся спрогрессировать самогоноварение. Тогда будет и "живая вода".
Или сразу ректификационную колонну для производства спирта делать? Отношения между самогонщиками и спиртогонами всегда были... сложными. Как между дистилляцией и ректификацией. С одной стороны — водка лучше. С другой стороны, мой любимый "Хенеси" — самогон. Как и все коньяки, кавальдосы, виски и бренди. Но что-то делать надо. Потому как "не бывает некрасивых женщин...".
Рябиновкая команда погрузилась, наконец-то на лошадей и уехала. Ивашко с Ноготком и "мужем горниста" отправились перетряхивать барахло местных, что в землянках завалялось. Мы с Суханом спустились к подножью холма. "Обоерукий топорник" как раз встал и, подтягивая штаны, вопросительно посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой, и последний из выживших "птицев", мелкий, непрерывно шмыгающий носом мужичишка, устремился "соприкоснутся" и "оторваться". За 12 лет.
Ещё утром она была "пророчицей" и "святыней", а после обеда стала "местом общего пользования".
Как известно, глория, того, мунди. И очень быстро.
Я откинул тряпку с головы женщины. Глаза её были открыты, но слёзы уже не текли. Пульс на шее не прощупывался.
Лицо последнего "толкальщика", старательно исполнявшего свой ритмический процесс, приняло встревоженное выражение. Темп несколько ускорился. "А ну как отберут?".
Ладно, фиг с тобой. "Пока тёпленькая" — тоже из фольклора. Не буду мешать.
Мужики вытаскивали барахло из разных мест стойбища. Кое-что совсем рвань, кое-что — оставим на вторую ходку. А вот личный сундучок "пророчицы" — Сухану на плечи. Потом колонна построилась и двинулась в обратный путь.
Через версту, примерно в двухстах шагах от тех камней, где на меня кинулась гадюка, нашлось подходящее место: небольшой, но глубокий бочажок. Вокруг камыши стеной, внутри круглое водное пространство. Метра три в диаметре. А глубина... сколько не проверяли — не достали.
Кажется, майя называли такие водоёмы сенотами. И почитали их "вратами в царство мёртвых". Тут Угра, а не Чичен-Ица, но нам подойдёт. Для вполне "майской" цели.
Ведьме на шею привязали крупный булыжник из "гадючьих камней" и скинули в воду. Её белое тело пошло головой вниз на дно. Достигло. Навстречу поднялась придонная муть. Потом, смутно видимые через толщу воды, туда же, на дно, в слой взбаламученного ила, медленно покачиваясь, опустились и чёрная коса, и несвязанные руки. Наконец и белые ноги её, так и не сойдясь вместе, вытянулись горизонтально в придонном слое.
"Господи! Иже еси на небеси. Прими в царствие своё душу грешную, душу заблудшую. И прости нам грехи наши. Вольные и невольные. Аминь".
Мужики, несколько неуверенно перекрестились — забыли, как это делается. Натянули на головы шапки, подхватили майно.
Ходу, ребята, ходу. Я ещё на вечерний покос успею. Ох, и помашу я своей литовкой! Как Толкунова поёт:
"Поговори со мной, литовка.
О росных травах говори.
До звёздной полночи, до самой
Мне радость дела подари".
В то лето цапли с этих лугов улетели на юг раньше других перелётных птиц. И три года, пока я в здешних местах обретался, на болотах этих не гнездились. Вернулись только когда я с Угры ушёл. А бочажок, в котором мы "пророчицу" на "мёртвый якорь" поставили, люди так и назвали: "Ведьмино болото". Хоть и недолго ей там в одиночестве плавать довелось — соседей я ей добавлял.
Ходят по Руси сказки разные о моей косьбе. Говорят иные, будто я от самой смерти косец, из геенны огненный призванный да на Святую Русь насланный. Дыбы повыкосить народ православный.
Коли вы — трава да будильё, силос стоячий, скоту разному жвачка да подстилка, то и косить вас — Руси на пользу. Чтоб луг сей божеский — болотом не стал.
А иные примету выдумали: коли воевода Всеволжский травы вдоволь не нарезал, так пойдёт людей резать.
Похоже. Дела государевы, войны ли, мятежи ли, и поныне времени на иное не дают. Бывало, что и покос бросать доводилось, дабы иное, кровавое дело на Руси сделать.
А иные славословят: вот-де, высоко воевода взлетел, а дела малых да и сирых не забывает. Кто ещё на Руси красное корзно под лавку кинет да на косу станет? И сиё правда: не будет толку, коли людьми править, а нужды их не разуметь, пота ихнего не пробовать. Да не разок из окошка теремного, а за разом раз да своим горбом.
А иные хвастают будто хитрость мою разгадали. Что вывожу я из года в год ближних да вятших своих на косьбу да смотрю — кто на что годен.
И то — истина верная. Ибо человека узнать — надобно поглядеть его в застолье, да в драке, да в трудах праведных. Иной и в тереме соловьём разливается, и в драке вперёд всех веселиться. А поставь на косу — норовит на чужом горбу в рай въехать. Ну так и место такому — на чужом горбу. А моё — на его.
Многие правды люди говорят, да не истину. Какое и иное дело крестьянское можно было бы приспособить. Хоть сев, хоть жатву, хоть молотьбу. Но мне — любо вот это. Вот про покос и сказки сказывайте.
"Делай что должно" - мало этого. Ты это "должное" - возлюби. Да к пользе примени. Вот и будет: и "должное" - сделано, и Русь — славная, и самому — радость.
"Вот оно, счастье.
Нет его краше".
Конец шестнадцатой части
copyright v.beryk 2012-2021
v.beryk@gmail.com
