— Ничего-то ты не понял, Алех. Ничего. Не в освободительницы я подалась. Освобождают обычно тех, кто пленён. А мы все свободны. Только у одних свободы чуть больше, а у других чуть меньше. Но всё-таки она есть. Глупый ты. Я этот мир уравновесить хочу. Понимаешь? Я хочу, чтобы в нём, в этом мире, девочку, способную к ведовству или колдовству не обижали и не дразнили сверстники, не проклинали родители. Чтобы мальчик-некромант мог жить и учиться рядом с мальчиком-магом. Вот ты, Алех, был магом. Скажи, может маг воскресить человека? Молчишь. И правильно молчишь. Потому что не может этого даже самый сильный волшебник. А некромант может. И что с того, что он Силу из людей и природы черпает? Иногда всё вторично и чем угодно пожертвуешь. Или ты забыл?

Алех в ответ промолчал. Свита ведьмы настороженно переглядывалась. Однако чаще всего смотрели не на эльфа и уж конечно не на замухрышную колдуночку. Чаще всего взгляды обращались на молчаливого мага, который с начала встречи едва ли произнёс более десяти слов.

— Ты же знаешь, что нельзя колдунов и магов уравнять в правах. Будет хаос! — в Алехе неожиданно проснулся не ведьмак, а волшебник, состоящий в Магическом Совете. — Не отделяя магию от некромантии, мы рискуем добиться смешения волшебства! И где уверенность в том, что лет через десять маг, излечивая, скажем, недуг, не станет черпать Силу из земли или родственников заболевшего? Зачем тратить своё Могущество, когда есть стороннее, да и разве любящие родители не пожертвуют собой ради обожаемого чада?

Торой изумлённо уставился на эльфа, который совсем недавно лечил синяк колдовскими припарками. Итель же смотрела на Алеха без удивления, скорее, снисходительно.

— О, Алех... Вижу годы жизни в Гелинвире превратили тебя в поборника магии. Тебя, ведьмака. Даже слушать смешно. Но я всё же отвечу. Просто, чтобы вернуть тебя с небес на землю. Видишь ли, способность одновременно к колдовству и магии встречается крайне редко. Скажем, пока мне известны лишь несколько человек, а также не-людей, которым по силам и то и другое. Это ты, мой му... — он осеклась и исправилась, — Рогон, Аранхольд, да ещё Торой. Не думаю, что четыре случая за более чем трёхсотлетнюю историю могут чего-то там смешать. Так что перестань брюзжать. Кроме того, лично ты уже никогда ничего не сможешь смешать, ты ж ведьмак. Былой магии-то и следа не осталось, а?

И ведьма подмигнула Бессмертному. Однако по всему было видно, как сильно досаждает ей беседа с эльфом. Ители хотелось говорить с Тороем, но тот, как назло (а, может, и вправду назло?) молчал. А потому Фиалка продолжила в тишину Залы:

— Торой сегодня — единственный маг, некромант, чернокнижник и колдун в одном лице. И свои способности к магии он сохранил исключительно благодаря тому, что был низложен. Да ещё зеркало Гиа умножило его Силу.

Она нарочно сказала это, чтобы волшебник, наконец-то, перестал отмалчиваться. Удар достиг желанной цели. Торой и впрямь сбросил маску равнодушия, в его глазах засветилось любопытство. Ах, ну как же похож!..

— Объясни. — Попросил он.

— Объясняю, — тут же ответила Итель. — Когда Зеркало потянуло Силу из волшебников, ты был низложен и заклятие, сдерживающее твоё Могущество, ещё не разрушилось окончательно. Однако под воздействием чар оно всё-таки развеялось и тогда ты, совершенно, я полагаю, неосознанно, впитал в себя часть освободившейся Силы, которую не успело вместить Зеркало. Вот и вся загадка. Ну, а, может, и не впитал ничего, просто твои собственные освобождённые запасы оказались такими огромными...

Ведьма развела руками и улыбнулась Торою:

— А теперь скажи мне, где мальчик? Куда ты его спрятал?

Маг отрицательно покачал головой и потребовал:

— Нет, сперва ты поведай мне, зачем он тебе нужен и для чего понадобилось убивать его семью. А то ты такая трепетная и добрая, что даже непонятно, где сил душевных нашла и кхалаев нанять, и людей заморозить.

Глаза ведьмы полыхнули огнём. Недобрая искра загорелась в глубине зрачка и, словно водную рябь, всколыхнула фиалковую глубину. Итель даже подалась вперёд, облокотившись о мраморную столешницу.

Люция испуганно вцепилась в руку Тороя. О, теперь-то она видела истинное лицо Фиалки — лицо кровожадной ведьмы, для которой человеческие жизни лишь незначительная преграда на пути к поставленной цели. А сами люди — досадная мелочь, пешки. Ладони Люции моментально вспотели. Девушке показалось, что ведьма сейчас ринется через огромный стол и вцепится Торою в горло за то, что он посмел издеваться над ней. Но вот безумная искра погасла. Фиалка кротко улыбнулась, всем своим видом показывая, что ей проще проглотить незаслуженное оскорбление, чем справедливо гневаться. И посмотрела на Тороя с прежним обожанием.

— Мальчик нужен, чтобы разбить зеркало. Это никому не под силу, кроме него. Как я уже говорила, зеркало может уничтожить лишь последний из рода Создателя. А парнишка — дальний потомок Гиа. Именно для того, чтобы он стал последним, и пришлось убить всех его родственников. Увы, в таком деле не без жертв.

Люция судорожно сглотнула, радуясь, что у Тороя хватило сообразительности убрать Эйлана с глаз долой — хоть не слышит мальчишка, с каким равнодушием говорят о смерти тех, кто был ему дорог.

— Ну, а разбить зеркало нужно потому, что, единожды вобравши в себя Силу, оно способно удерживать её только трое суток. По истечении этого срока волшебное стекло выплеснет Могущество обратно. Умноженное стократ. А теперь подумай, выживет ли кто-нибудь? Найдутся ли люди (не-люди), способные вместить в себя первородную Силу? Зови мальчика. Солнце садится, и время истекает.

Торой не без веселья наблюдал за слабыми попытками некромантов нащупать Эйлана. И близнецы, и Хельзак, и даже один молодой чернокнижник, который всё это время сидел в молчании и не проронил ни звука, очень старались. Но Эйлан был спрятан надёжно. И это злило, а ещё пугало Итель, привыкшую осознавать своё превосходство. Торой позволил себе совсем уж мальчишескую выходку — ещё несколько мгновений понежиться в волнах смятения красавицы Фиалки, а потом всё-таки позвал Эйлана.

В Зале снова водворилась тишина. Собравшиеся за столом разглядывали друг друга, примеривались, оценивали, а заодно переваривали полученные за время разговора сведения. Пареньки вошли в Залу спустя несколько минут, показавшихся Ители едва ли не вечностью.

Когда раздался звук открываемой двери, ведьма порывисто оглянулась. Вот он — мальчик! Такой испуганный и настороженный, такой растерянный. А рядом с ним нескладный подросток, с лицом отсутствующим и расслабленным, словно не волнует паренька ничто из происходящего. Блаженный! Вот, значит, почему её некроманты не могли дотянуться до мальчугана. Достойный ход...

Фиалка повернулась к Торою и слегка склонила голову, признавая за ним определённое (пускай и временное) превосходство. А потом тишину нарушил прежний музыкальный голос:

— Как тебя зовут, юный повелитель зеркал?

Эйлан испуганно захлопал глазами и, бочком, бочком, начал пробираться к Торою и Люции. Лишь став рядом с волшебником и почувствовав некоторую уверенность, мальчишка нерешительно ответил:

— Эйлан.

— Красивое имя. — Похвалила ведьма. — А скажи мне, Эйлан, ты когда-нибудь разбивал зеркала?

Паренёк, завороженный мелодичностью голоса, нашёл в себе силы лишь на то, чтобы отрицательно помотать головой.

— Нет? — удивилась колдунья и тут же задала новый вопрос. — А хочешь попробовать?

Мальчишка перевёл испуганный взгляд на Тороя, в надежде, что тот подскажет правильный ответ. И лишь Тальгато не тревожила окружающая напряжённость, он устроился на одном из широких подоконников и снова зашелестел карандашом по бумаге, рисуя сидящих за столом.

— Эйлан, — спокойно объяснил Торой, — нужно всего лишь разбить зеркало. Это нетрудно, я полагаю. Сможешь?

Последний из рода Создателя с готовностью кивнул, пытаясь сойти за взрослого, которому ничего не страшно. Пока Торой разговаривал с пареньком, трое сподвижников ведьмы подняли зеркало и, повернув его так, чтобы в нём мог в полный рост отразиться взрослый человек, прислонили к стене Залы.

— Вот. Держи. — Фиалка протянула мальчику средних размеров камень, который извлекла откуда-то из складок платья. — Нарочно для этого подобрала нынче утром в лесу.

Эйлан опасливо приблизился к ведьме и забрал поблескивающую вкраплениями кварца каменюку. Взвесил её на руке, шмыгнул носом и примерился, чтобы половчее кинуть. Тороя неожиданно охватило тревожное сомнение — кто знает, что случится, разбейся колдовское стекло? Да и вообще, где уверенность, что Фиалка сказала правду? Вдруг едва рассыплется на осколки зеркало, погибнут вообще все? Или что пострашнее случится? Может, нужно повременить, обдумать, не измыслила ли ведьма какой хитрый ход? Судя по всему, подобные же мысли одолевали и Алеха, который по-прежнему не мог найти в себе сил оторвать взгляд от Ители.

А Люция думала совсем о другом. Она пыталась постигнуть смысл слов Фиалки, ну, о том, что всё, сделанное людьми делается для любви, ради любви и во имя любви. Что-то странное... О какой такой любви говорила Итель? И чем всеобщее низложение волшебников могло поспособствовать этой любви? Ведьмочка хмурилась и тёрла лоб. Разгадка, как ей казалось, лежала на поверхности. Вот ещё чуть-чуть и ей, Люции, удастся постичь, удастся понять.

Итель не замечала, какими горестными раздумьями терзается её бывшая ученица, ведьма неотрывно следила за Эйланом. Глаза её, не мигая, смотрели на мальчика, который уже примеривался для удара. Но потом что-то смутило Эйлана.

Фиалка едва сдержала улыбку. Камень-то непростой. Хорошо, что Торой и Алех так погружены в мысли о том, не собирается ли Фиалка обвести их вокруг пальца. Мужчины, мужчины... Как вы предсказуемы. Даже стыдно за вас временами.

— Сыночек... — тихо донеслось откуда-то издалека. — Мальчик мой, как ты повзрослел!

У Эйлана дыхание замерло в горле. Мама. Мама! Такой родной, такой дорогой голос. Где ты, мама? Мальчишка посмотрел туда, откуда могли бы доноситься обращённые к нему слова. Мама!

Она стояла прямо перед ним, живая и здоровая, а разделяла их лишь тонкая преграда стекла. Эйлан подбежал к зеркалу и прижался к нему холодеющими ладонями. Стекло оказалось зыбким и податливым, словно желе.

Фрида Дижан ласково улыбалась из смутных зеркальных глубин. На ней было привычное домашнее платье с васильками по подолу, и волосы убраны, как всегда, лишь одна прядка (тоже, как всегда) непокорно выбивалась из-за левого уха.

— Сыночек... — со своей стороны зазеркалья мама, чертя пальцем по дрожащей глади, стала неторопливо выводить какие-то знаки. Эйлан не знал, что она пишет, мальчик ещё не умел читать, лишь водил пальчиком по рябой поверхности зеркала, повторяя очертания то ли букв, то ли рун. Отчего-то он был уверен — мама пишет ему те самые слова, которые всегда говорила перед сном: "Люблю тебя, радость моя".

И с каждым новым завитком, выводимым на стекле, с каждым новым изгибом, ткань реальности истончалась и Эйлану, казалось, будто он уже чувствует тепло маминой руки. А потом что-то случилось, и неведомая сила выдернула мальчишку из сладкого самообмана, оторвала от желейного стекла, утянула по скользкому гранитному полу обратно к столу.

Торой почувствовал катастрофу слишком поздно — уже вершилось какое-то странное, древнее колдовство и он не знал, как ему воспрепятствовать. Эйлан, вместо того, чтобы разбить переливающееся всеми цветами зеркало, принялся водить пальцем по поверхности, выписывая неизвестные руны. Краем глаза маг увидел, как напряглась на своём месте Итель, всем телом подавшись туда, вперёд, наблюдая, а точнее заставляя мальчика писать то, что следовало. А с каким недоумением оглянулись на колдовское стекло её опешившие спутники!

"Ах, Фиалка, ах, лгунья. Да твои сподвижники и не ведают ни о чём" — промелькнуло в голове у волшебника. А потом сработала интуиция. Торой ещё не успел толком осознать, что делает, а уже захлестнул мальчика гибкой петлёй Силы и рванул на себя. Алех, поняв намерение мага, стремительным прыжком, на который способен только эльф, перемахнул через огромный стол и приземлился с другой стороны. Один из близнецов-чернокнижников упал со стула, отброшенный ведьмаком прочь. Юноша ещё не успел приложиться локтями о каменные плиты и болезненно вскрикнуть, а Алех уже поймал Эйлана, смягчая невероятной мощи рывок.

Мальчишка врезался в эльфа, сбил его с ног, и оба кубарем покатились под стол. Остроухий спаситель ударился затылком о холодный пол и, ослеплённый болью, выпал из реальности. Однако перед тем как кануть в темноту, порадовался, что сумел удержать Эйлана. Торой с такой силой дёрнул паренька от Зеркала, что, если бы не молниеносная реакция Алеха, мальчишку незатейливо расплющило бы о противоположную стену Залы собраний.

Маг (который в отличие от эльфа не был столь стремительным) только-только вскочил с места, костеря себя на чём свет стоит. Торой ошибочно решил, будто неведомая сила Зеркала не отдаст паренька без боя. Отдала. Хорошо хоть эльф со свойственной его племени стремительностью не допустил трагедии. А потом все мысли вымело прочь — Итель кошкой рванула к зеркалу, а следом за ней, быстрая, словно куница, метнулась и Люция.

Растерянные спутники фиалковой ведьмы едва успели приподняться с мест, на которых сидели, а Итель уже стояла у зеркала, пропав дрожащими ладонями к трепещущей волнами стеклянной глади.

— РОГОН!

Её Призыв был оглушителен и силён.

Торой, словно сражённый невидимой стрелой, осел на пол, зажимая руками уши. В голове гудело от боли. Маг и раньше знал, что сказанный с должным чувством Призыв ведьмы может убить, но и подумать не мог, будто слова эти окажутся настолько правдивы. Зов Ители, прогремевший, словно набат, повалил с ног привставших со своих мест чернокнижников. Пожалуй, из всех присутствующих не повредил этот громоподобный Глас только Тальгато, Люции да Нирин.

Подняв отяжелевшую голову, Торой с ужасом воззрился на Фиалку и увидел как в зеркале, к которому она приникла, возникла смутная фигура неизвестного пришлеца. А потом рябь исчезла, и стекло показало... Рогона. Он стоял в обступившей его со всех сторон тьмы. И смотрел на Фиалку.

Итель тянула руки к мужу, но никак не могла дотронуться до него — пальцы вязли в неосязаемой пустоте, не находили, не нащупывали того, кого искали.

— Любимый мой... — срывающимся голосом шептала ведьма. — Я освобожу тебя. Протяни мне руку.

И Торой с ужасом увидел, как широкая ладонь Рогона медленно поднялась и нерешительно замерла в какой-то пяди от ладони Ители... Из вязких объятий Вечности, из могильного холода он вышел к ней, верный Зову и памяти. Он смотрел только на неё. И сколько муки было в этом молчаливом взоре! Из мира мёртвых смотреть в мир живых и видеть то, что давно забыл. Из пучин Тьмы и Безвременья на мгновенье заглянуть туда, где есть жизнь и любовь, тепло солнечного света и запах напитанной дождём земли? Он смотрел на свою Фиалку, и его глаза любили.