Я должен отметить, что ни один из этих людей не использовал ничего, кроме своих рук. Чаще всего их кулаки были сдвоены, и они наносили друг другу звонкие, размашистые удары; но было некоторое выдергивание волос, и когда пивовар уложил мясника, я полагаю, мясник попытался укусить своего противника за ухо. Однако они были довольно высокого класса для своего состояния. Позже я узнал, что в то время в темных уголках Лондона нож был излюбленным оружием англичан и был столь же безудержным, как и всегда в черных переулках итальянского города. Для меня это не было хорошей новостью, так как ирландцы издавна были преданы дубине.
Когда мне нужна информация, я всегда предпочитаю обратиться к джентльмену. Иметь речь невежды достаточно хорошо, если он сначала не изучит вас, чтобы выяснить, если сможет, зачем вам нужна информация, а после продолжительной паузы скажет вам совершенно не так. Я заметил молодого джентльмена, стоящего под крыльцом и глазеющего на окно на противоположной стороне дороги. — Сэр, — сказал я, останавливая лошадь рядом с ним, — не будете ли вы так любезны указать незнакомцу дорогу к хорошей гостинице? Он посмотрел мне прямо в лицо, многозначительно сплюнул в сточную канаву и, повернувшись на каблуках, пошел прочь. И я дам присягу, что ему не больше шестнадцати лет.
Я сидел неподвижно в седле; Я чувствовал, как мое лицо становится горячим и холодным. Эта новая пернатая птица с игрушечным мечом! Но, чтобы спасти меня от нелепой ссоры с этим младенцем, по тротуару прошел другой человек. Это был пожилой мужчина с серьезным ртом и четким подбородком. Я решил приветствовать его. — А теперь, дружище, — сказал я себе под нос, — если вы так же плохи, как и остальные, по массе, у меня будет с вами обмен, в Лондоне или не в Лондоне.
Тогда я обратился к нему. — Сэр... — начал я. Но тут с другой стороны загрохотала телега, а я сидел с открытым ртом и смотрел на него. Он слегка улыбнулся, но вежливо подождал, пока стихнет отвратительный шум. — Сэр, — наконец сказал я, — не будете ли вы так любезны указать незнакомцу путь к хорошей гостинице? Он спокойно оглядел меня, чтобы, без сомнения, получить представление о том, какая гостиница подойдет для моего состояния. — Сэр, — ответил он, выходя в канаву и указывая, — это сюда, на Бишопсгейт-стрит, и там вы увидите вывеску "Свинья и репа", где есть самое приятное жилье для человека и животного, и приятный хозяин." Он был лавочником лондонского Сити, человеком спокойной и уравновешенной породы, за что сменявшие друг друга короли либо любили их, либо боязливо ненавидели, — костяк и жила большого города.
Я сердечно поблагодарил его, и мы отправились в "Свинью и репу". Когда мы с грохотом ввалились во двор гостиницы, там было полно людей, садившихся и спешивавшихся, но конюхов, казалось, была тысяча. Дюжина бросилась на голову моей лошади. Они подняли меня с седла, очень заботясь о том, чтобы мне не доставить неприятностей. У дверей трактира меня встретил ухмыляющийся хозяин, склонявший голову на пол при каждом шаге назад и смиренно умолявший меня сказать, как ему лучше всего обслужить меня. Я сказал ему, и сразу же поднялся претенциозный гомон. Шесть или восемь слуг забегали туда-сюда. Я был в восторге от приема, но через несколько дней обнаружил, что меня приняли за дворянина из Италии или Франции, и от меня ожидали экстравагантной платы за изящные пустые знаки внимания, а не за здоровую пищу и теплые постели.
Эта гостиница была настолько велика, что я понял, что Пэдди и Джем больше не будут спать перед моим огнем, как большие собаки, поэтому я кивнул в знак согласия, когда хозяин спросил, должен ли он предоставить комнату двум моим слугам. Он их куда-то упаковал, а я остался один в большой комнате. У меня были некоторые опасения, что Пэдди надолго скроется из виду, но я уверял себя, что Лондон так боится его, что он не посмеет ни на какие ирландские проказы. Я мог доверять Джему Боттлу, чтобы быть осторожным, потому что он научился осторожности в известной школе.
К концу дня дождь прекратился, и, одевшись для улицы и отправившись к хозяину, я попросил его сказать мне, какую интересную или забавную прогулку мог бы теперь совершить джентльмен, не знакомый с достопримечательностями. Лондона. Мужчина неодобрительно покачал головой.
"Сейчас будет темно, сэр, — ответил он, — и я был бы плохим хозяином, если бы не отговорил совершенно незнакомого человека от прогулки по улицам Лондона в ночное время".
— И это так плохо? Я плакала, удивленная.
— Для незнакомцев — да, — сказал он. "Ибо они будут вечно блуждать и не будут придерживаться трех или четырех улиц, которые так же безопасны, как королевский дворец. Но если хотите, сэр, я дам одного человека с фонарем и посохом, чтобы он шел впереди вас, и еще одного человека с фонарем и посохом, чтобы следовать за вами. Тогда, с еще двумя крепкими парнями и твоими собственными слугами, я рискну...
"Нет нет!" Я воскликнул: "Я не поведу армию в ночной поход, когда намеревался просто прогуляться вечером. Но как, скажите на милость, мне развлечься, как не пойти в поход?
Трактирщик улыбнулся с чем-то вроде жалости.
"Сэр, каждую ночь здесь собирается такая компания веселых джентльменов, остряков и поэтов, что ослепил бы весь мир, если бы не услышал половину того, что они говорят по трубкам и пуншу. Я сам служу знатному обществу, потому что не осмеливаюсь доверить чью-либо заботу в деле, столь важном для моего дома; и уверяю вас, сэр, временами я был так подвоен от веселья, что во мне не было жизни. Ведь, сэр, сам мистер Фулбил иногда бывает здесь!
— Правда? Я плакала, хотя никогда не слышала об этом знаменитом человеке.
— Действительно, так оно и есть, сэр, — ответил трактирщик, довольный моим быстрым пониманием этого вопроса. — А дальше что-то происходит, ручаюсь. Мистер Боббс и другие джентльмены будут в настроении.
— Я никогда не сомневаюсь в вас, — сказал я. — Но возможно ли, чтобы какой-нибудь глупый джентльмен попал в эту уважаемую компанию?
— Требуется немного управления, сэр, — сказал он многозначительно.
— В таком случае, прошу вас, — сказал я, — мне нечего делать в Лондоне по крайней мере два дня, а мне хотелось бы повидаться со знаменитостями, чьи имена звучат в моей стране.
Рано вечером ко мне пришел трактирщик, очень довольный. — Сэр, джентльмены просят передать вам свои комплименты, и я должен сказать, что они были бы счастливы получить удовольствие в честь вашего присутствия. Сам мистер Фулбил сегодня сидит в кресле. Вам очень повезло, сэр.
— Да, — сказал я. — Уходите, и будем надеяться найти великого Фулбилбила в самом разгаре.
ГЛАВА XVIII
Трактирщик провел меня в большую комнату, дверь которой он распахнул с размаху. — Меховой джентльмен, с вашего позволения, господа, — объявил он и удалился.
В комнате было так много дыма, что сначала я мало что мог разглядеть, но довольно скоро я различил длинный стол, окаймленный курящими и пьющими джентльменами. Хриплый голос во главе доски прорычал какие-то слова, от которых большинство джентльменов содрогнулось от смеха. Многие свечи тускло горели в дымке.
Я постоял некоторое время, сомневаясь в правильности действий, но джентльмен у изножья стола внезапно встал и подошел ко мне с большой откровенностью и добродушием. — Сэр, — прошептал он, чтобы не прерывать рычание в дальнем конце комнаты, — мне было бы приятно, если бы вы согласились сесть рядом со мной.
Я видел, что этим добрым джентльменом двигало единственное желание быть добрым к незнакомцу, и я другим шепотом поблагодарил и согласился с его планом. Он посадил меня на стул рядом со своим. Голос все еще рычал из-за стола.
Очень быстро мои глаза привыкли к дыму, особенно после того, как мой новый и превосходный друг вручил мне наполненную глиняную трубку. Я начал изучать комнату и людей в ней. Комната была обшита панелями из нового дуба, а стулья и стол были из нового дуба с хорошей резьбой. Это была самая красивая комната, в которой я когда-либо был.
После этого я посмотрел в сторону рычания. Я увидел маленького старичка в кресле, слишком большом для него, и в парике, который был ему велик. Голова его была наклонена вперед, так что острый подбородок касался груди, а из-под потемневших бровей сердито и высокомерно сверкнула пара маленьких глаз. Все лица были обращены к нему, и все уши были открыты для его рычания. Он был королем; это был Фулбил.
Вся его речь была обращена к одному человеку, и я посмотрел на последнего. Это был молодой человек с римским и женственным лицом; с тем типом профиля, которым обладают большинство популярных актеров во времена правления Его Величества сегодня. У него были роскошные волосы, и, уязвленный насмешками Фулбилбила, он постоянно нервно отбрасывал их со лба, в то время как его чувствительный рот дрожал от сдерживаемых возражений. Он был Боббсом, великим драматургом.
И пока Фулбилбил рычал, публика аплодировала и смеялась на удивление смешанной толпой. Там были красивые лорды с самого верха Лондона, бок о бок с трезвыми мужчинами, у которых, казалось, было какое-то интеллектуальное занятие в жизни. Лордлинги по большей части хихикали. Тем временем все усиленно курили и еще крепче пили пунш. Во время коротких пауз в замечаниях Фулбилбила джентльмены обменивались восторженными комментариями друг с другом. — "Ах, это поистине душевный пир!" — "Вы когда-нибудь слышали, чтобы он говорил более остроумно?" — "Не я, честное слово; он превосходит самого себя!" — "Разве это не благословение — сидеть за столом с таким мастером учености и остроумия?" — "Ах, в какое время жить!"
Я подумал, что сейчас уместно сказать нечто подобное моему любезному другу, и я так и сделал. "Старый труп как будто молится", — заметил я. — Почему он не поет?
Мой новый друг смотрел на меня, весь разинув рот, как рыба прямо за бортом лодки. — Это Фулбил, великий литературный мастер... — начал он. но в этот момент Фуллбил, оправившись от легкого приступа кашля, возобновил свое рычание, и мой друг снова превратился в благоговейного слушателя.
Со своей стороны, я не мог полностью уследить за словами великого литературного мастера, но я понял, что он набросился на драму того времени и отрывает ей уши и глаза.
В то время я мало знал о драме, так как никогда в жизни не читал и не видел ни одной пьесы; но я был полностью за драму из-за бедняги Боббса, который продолжал жевать губу и делать нервные движения, пока Фулбил не закончил, что, как я думал, вряд ли произойдет раньше раннего часа утра. Но он закончил, и тотчас же Боббс, сильно взволнованный, тяжело опустил свой стакан на стол, требуя тишины. Я думал, что он мало услышит, но, к своему большому удивлению, я снова услышал восторженный ропот: "Ах, теперь мы услышим, как Боббс ответит Фулбиллу!" быть завтра в половине Лондона!
Боббс подождал, пока стихнет этот ропот. Потом начал, прибивая внушительным указательным пальцем к столу:
"Сэр, вы довольно подробно утверждали, что загадочные ситуации, которые составляют основу наших дневных драм, не могут иметь место в реальной жизни, потому что пять минут разумного объяснения между заинтересованными лицами разрушили бы глупую тайну раньше, чем что-либо вообще. могло случиться. Ваша оригинальность, сэр, известна — надо ли это говорить? — и когда я слышу, что вы защищаете это мнение во всем его величии почтенного возраста и всеобщего признания, я чувствую себя ошеломленным колоссальной идиотской силой всего предложения. Почему, сэр, вы можете вспомнить все загадочные убийства, которые произошли в Англии с тех пор, как у Англии было имя. Правда о них остается в непостижимой тени. Но, сэр, любую из них можно прояснить за пять минут разумного объяснения. Понтий Пилат мог бы избавить от своей ошибки гораздо, гораздо, гораздо меньше, чем пять минут умных объяснений. Но — заметьте! — но кто хоть раз слышал пять минут разумного объяснения? Сложная переплетенная сеть жизни постоянно, вечно мешает людям давать разумные объяснения. Вы сидите в театре и говорите себе: "Ну, я мог бы подняться на сцену, и в коротком разговоре с этими людьми я мог бы предвидеть дальнейшее продолжение драмы". Да, вы могли бы; но ты посторонний. У вас нет отношений с этими персонажами. Ты восстаешь, как ангел. Никто не был вашим врагом; никто не был твоей любовницей. Вы встаете и даете пятиминутное разумное объяснение; ба! В жизни нет ситуации, которая не нуждается в пятиминутном разумном объяснении; но не понимает".
Теперь было видно, что старик Фулбил просто воспылал разрушительным ответом, и даже Боббс остановился под чарами этого предвкушения гигантского ответа. Литературный мастер начал очень обдуманно.
— Мой добрый друг Боббс, — сказал он, — я вижу, ваш нос постепенно краснеет.
Драма тут же канула в лету. Комната загремела громким смехом, который достиг потолка. Я мог видеть, как Боббс гневно кричал против неуязвимого банка неконтролируемого веселья. И посреди своей победы старый Фуллбил сидел с тщеславной улыбкой на потрескавшихся губах.
Мой превосходный и соседний друг повернулся ко мне в порыве энтузиазма.
— А вы когда-нибудь слышали, чтобы что-то так хорошо повернулось? Ха, ха! "Мой добрый друг Боббс, — сказал он, — я вижу, ваш нос постепенно краснеет". Ха, ха, ха! Клянусь моим королем, я редко слышал более остроумный ответ.
"Бедад!" — сказал я, несколько сбитый с толку, но решивший оценить известного мастера остроумия, — это втоптало драму в землю. Конечно, после этого чудовищного свержения в Англии больше никогда не будет поставлена пьеса".
— Да, — ответил он, все еще содрогаясь от веселья, — я не понимаю, как драматурги могут пережить это. Это было похоже на остроумие нового Шекспира. Это успокоило Боббса. Я ничуть не удивлюсь, если Боббс теперь полностью откажется от написания пьес, поскольку слова Фулбилбила так точно соответствуют его положению в драматическом мире. Опасная собака этот Фулбил.
— Это напоминает мне историю, которую мой отец рассказывал... — начал я.
— Сударь, — поспешно воскликнул мой новый друг, — умоляю вас! Могу ли я, в самом деле, настаивать? Здесь мы говорим только об очень глубоких вещах".
— Очень хорошо, сэр, — дружелюбно ответил я. "Я, без сомнения, буду лучше выглядеть как слушатель; но если бы мой отец был жив...
— Сэр, — умолял мой друг, — сейчас заговорит великий Фанчер, бессмертный критик.
— Пусть, — сказал я, все еще любезно.
Дородный джентльмен средних лет обратился к Боббсу в общем и почтительном молчании.
"Сэр, — заметил он, — ваши слова о глубокой древности того, что я назову теорией пятиминутного разумного объяснения, впервые были разработаны китайцами и, как я полагаю, появились одновременно с принятием ими обычая жарить в духовке". мясо вместо того, чтобы есть его сырым".
— Сэр, я заинтересован и проинструктирован, — ответил Боббс.
Тут старый Фуллбил издал два или три презрительных неодобрительных рыка.
