Хадизарский сюрприз (продолжение Высоких ставок)

— Пусти! Пусти меня сейчас же! Ублюдок!

— Бьяно, ты белены объелся?! — эмпат схватил полукровку поперек живота, оттаскивая от выхода; идальго извивался, как кошка, пустив в ход когти. Рубашка и камзол дона Вальдано быстро окрасились кровью из глубоких рваных царапин.— Уймись! Успокойся же! Боги, да что с тобой стряслось?!

— Пусти, выродок! Сукин сын! Подонок! — потом Рамон едва не разжал руки от потока такой грязной ругани, которая на сразу придет на ум пьяному матросу. Его никогда не крыли с такой изобретательностью, а об употреблении некоторых ругательств граф и не подозревал. Наконец эмпат отшвырнул юношу в угол каюты, усилием мысли зачерпнул за бортом примерно полтора ведра морской воды и окатил ими шипящего чародея. Соленая вода попала ему в рот, идальго захлебнулся и некоторое время только кашлял и фыркал. Рамон тем временем заживлял царапины, поглядывая на скорчившегося в углу кабальеро. Наконец тот поднял глаза, на редкость трезвые и ясные, без следа недавней истерики. Юноша несколько секунд смотрел на Рамона, потом покраснел до ушей и опустил голову. Граф вздохнул, подошел и присел перед юным магом.

— Что это было, зверек? В вашей душе пробудилась животная сущность?

Фабиан вздрогнул и отодвинулся.

— Это ты виноват, — заявил он без малейшего зазрения совести.

— Да-а? — поразился Рамон. — Ничего себе!

Юноша зыркнул исподлобья.

— Нечего было кидаться, — тихо сказал полу-оборотень. — Тоже мне, эмпат. Сидит тут и ни черта не понимает!

— Ты же не хотел, чтобы я лез в твои чувства, вот я и не лезу, — резонно возразил Рамон. Бьяно запустил пальцы в волосы и нервно захохотал.

— Конечно, я не хотел! Я хотел, чтоб до тебя по-человечески доперло! Понял, нет?! Конечно, нет, ну так залезь и посмотри! Я боюсь, меня тошнит от одной мысли, потому что это страшно и, черт подери, больно! И не трогай меня!

Рамон отпустил плечо полукровки. Боги, да что на него нашло, почему он так обошелся с Фабианом, ведь знал же, чувствовал, что с ним твориться!

— А ты приволок меня на этот проклятый корабль и три недели не давал мне проходу! Хотелось трахнуть меня на глазах у моих друзей? И тебе ведь было плевать на все мои чувства, вместе взятые, да? Ну скажи честно...

— Да, — сказал Рамон, юноша подавился новой порцией упреков и удивленно уставился на него мерцающими глазищами. — Да. Я поэтому в них не лез. Бьяно, но ведь мое терпение тоже небесконечно, а на корабле нет ни одной женщины, чтобы отвлечься. Тебе нужно было всего лишь честно мне сказать, — после паузы добавил он, тактично умолчав о том, как Бьяно убивался от того, что опекуну придется уехать в Хадизарию. Фабиан мигнул, совершенно как кот. — Принести тебе полотенце?

— Честно сказать? — глухо проговорил идальго. — А вы не понимаете, что людям иногда бывает стыдно говорить о чем-то? Что толку с этой вашей эмпатии, если вы не умеете ею пользоваться?

— Я умею, но ты же...

— Отойди, — Фабиан встал и побрел к двери.

— Бьяно, ты же весь мокрый.

— Лучше пройтись мокрым, чем задерживаться в вашем обществе.

Рамон быстро переместил из уборной большое полотенце, подошел к Фабиану и накинул ему на плечи. Кабальеро дернулся, развернулся, хотел крикнуть, но вышло слабое мяуканье. Эмпат взял его лицо в ладони, закрыл глаза и нырнул в бурлящий котел. По крайней мере, когда он погрузился в чувства полукровки, графу помстилось, что его засунули в кипяток. В первую очередь его ошпарило отчаянием из-за непонимания этого идиота (самое ласковое из определений, подобранное юношей для опекуна), потом обдало яростью из-за того, что оный идиот не считается с мнением объекта страсти. Затем окатило безумным стыдом и страхом, а дальше эмпат уже ничего не соображал, чувства кипели и пузырились, как лава. Тем паче, что полукровка воспользовался случаем и выплеснул на графа всю накопившуюся за три недели ярость и злобу. Когда Рамон пришел в себя, то обнаружил, что сполз на пол и намертво вцепился в Фабиана.

— Ну как, дошло? — устало буркнул маг, клонясь долу от непосильной ноши. Граф тяжело дышал. — Да, и так всегда. Вечно засунете обе руки мне в душу, наиграетесь, утешитесь, успокоитесь, и думаете, что я от этого рад и счастлив. После каждого такого сеанса я чувствую, что меня поимели, причем твердо уверены, что осчастливили меня этим дальше некуда. Вы хоть понимаете, что я — не игрушка, тоже дышу, тоже живой, что-то ощущаю?

Рамон захрипел, цепляясь за воспитанника, но Бьяно оттолкнул его.

— Я воспользуюсь вашей уборной, если вы от меня отцепитесь, — граф уронил руки, Фабиан перешагнул через его ноги и скрылся в уборной.

Четыре больших корабля — два рокуэльских и два хадизарских — медленно входили в мегорийский порт; по пиратскому обычаю их приветствовали беспорядочной пальбой в воздух из всех мушкетов и пистолетов. Месмер, наблюдая за этим в большое волшебное зеркало, философски подумал о мелочах, отображающих душу народа, и о том, как же все-таки одинаковы и различны смертные разных народностей. Аскелони философские материи не занимали: он хищно склонился к зеркалу, едва оно поймало крупным планом палубу "Муританы", где происходила торжественная встреча рокуэльского посла и главного визиря Амала абу-Ферада. Луи тоже придвинулся поближе: как и Аскелони, посол занимал его куда больше Ферада. Рамон был облачен в легкий тонкий костюм вишневого оттенка, дополненный белой полупрозрачной шелковой сорочкой и шляпой с черными перьями. Изгнанник потер руки, завязал пальцы сложным узлом и пробормотал хадизарское заклятие.

— Ты уверен, что стоит? — спросил Месмер, подождав, пока однокашник распутает пальцы.

— А как еще ты рассчитывал его поймать? — хмыкнул Карл. — Он очень любопытен по натуре, как и его отец. А если он узнает, что я, вероятно, обретаюсь где-то тут, непременно полезет выяснять, в чем дело, и наверняка попытается избавиться от меня окончательно. Тут-то мы его и сцапаем.

— Это заклятие отложенного действия? — спросил эмиссар, решив не спорить.

— Тебе понравится, — уверил его Аскелони. — Еще кофе, дорогая.

— Нет! — взмолился Месмер. — Вина!

Ламия мигнула черными глазами и ускользнула.

— А она у тебя вообще разговаривает? — поинтересовался Луи.

— С чего бы? — даже обиделся Аскелони. — На кой мне сдалась говорящая любовница? Хотя эта шипит, конечно, по-своему.

Ламия вернулась с подносом, отшельник взял чашечку с напитком, потрепал девицу по попке и снова вернулся к зеркалу.

— Эге, а вот и наш ключик, — пробормотал дон Карлито, наводя зеркало на группу из трех рокуэльских юнцов. — С друзьями, что ли?

— Говорят, они с графом любовники, — заметил Луи, с благодарностью принимая из рук ламии бокал красного. Аскелони это не удивило.

— Пол тут не имеет никакого значения. Страсть эмпата к ключу неудержима, точнее, эмпат одержим ключом. Это род помешательства. Кстати, обрати внимание, мальчик вполне готов ответить ему взаимностью.

— Да? — удивился Месмер. — Мне кажется, что он его сейчас укусит.

— Чушь, — уверенно отмахнулся бывший Верховный маг. — Смотри внимательнее, — Луи вздохнул. У его однокашника были начатки эмпатических способностей, чего нельзя было сказать об эмиссаре. — Рамон сделал какую-то глупость, только и всего. Не пройдет и пары суток, как они начнут осыпать друг друга поцелуями и...

— Можно без подробностей? — поморщился Луи. — Он же эмпат, как он может ошибиться?

— Дело не в том, что он ошибается. Я же сказал только что — привязанность эмпата к ключу — это род одержимости, — раздраженно фыркнул Аскелони. — Мальчишка, видимо, водил его на длинном поводке, и у Рамона сдали нервы. Ничего, скоро помирятся, на то он и эмпат.

— Хм... тебе, конечно, виднее, — согласился Месмер. — Так что там с твоим заклинанием?

...Фабиан стоял за спиной графа и злобно царапал когтями перила фальшборта. Послы чесали языками уже минут тридцать и останавливаться не собирались.

— Бьяно, — кашлянул Хуан, — может, хватит пугать хадизарских посланников?

— Пусть привыкают, — огрызнулся идальго. — Я официально значусь телохранителем его светлости.

— Опять не с той ноги встал? — хмыкнул Руи.

— Отстань!

Дель Мора пожал плечами и поманил за собой Хуана. Но сегодня Фабиана не волновал никто, кроме Рамона. Эмпату хватило вчерашнего, и он к нему не лез, и правильно делал! Юноша бурлил, словно ведро с кипящей смолой. Юный маг смотрел на гордый профиль опекуна, обводил взглядом широкие плечи, узкую талию, стянутую вишневым кушаком, длинные стройные ноги — и кусал губы от желания прижаться к нему всем телом, нырнуть под большие темные ладони, запустить пальцы в длинные густые волосы, урча от восторга. Но стоило вспомнить то, что было вчера, и вообще все дни на корабле, — и кабальеро колотило от бешенства. Как он мог?! Кто позволил ему обращаться с воспитанником, как с капризной куртизанкой?! Кто вообще дал ему право что-то требовать, словно он законный муж, наткнувшийся на запертую изнутри дверь спальни?!! Однако беситься можно было сколько угодно — и при этом Фабиану ночью приснились чувства Рамона. Юноша аж проснулся. Как такое могло случиться — он бы ни за что не смог объяснить, но во сне магу привиделось (или причувствовалось?) все, что испытывал граф. Боги, как же он испугался, когда Фабиан на него набросился! Но не за себя — за воспитанника. Эмпат безумно испугался, что чем-то навредил своему крикливому возлюбленному. Где-то там еще мелькали стыд и раскаяние, но их Бьяно толком не разглядел — из-за перемешанной со страхом пронзительной нежности. Проснувшись тогда, идальго долго смотрел в окно, не в силах ни распалить свою злость настолько, чтобы вытеснить чувства Рамона, ни простить графу его поведение. Так юноша и проворочался до рассвета. С утра тоже не удалось перемолвиться с опекуном ни словечком, и теперь полукровка бесился от всего сразу, срывая эмоции путем измочаливания перил.

— Сейчас поедем, — как бы в сторону заметил Родриго. — Ты в состоянии сесть на лошадь, ее не убив?

— Ха-ха, — буркнул полу-обортень. Посол и визирь наконец-то иссякли, и рокуэльцам подвели коней. Стараниями судового мага породистые животные перенесли трехнедельное путешествие относительно благополучно. Грумы взяли коней под уздцы и свели вниз, на пристань, окруженную тройным кольцом султанских нукеров с обнаженными саблями. За ними толпились подданные его богоданного величества, глазеющие на посольскую свиту. Руи и Хуан разрывались между дворянской спесью и жгучим любопытством; Фабиан усмехнулся: еще немного — и оба заработают себе косоглазие в попытках осмотреть все вокруг, не меняя горделивой осанки. Рамону подвели его любимца Реиса, граф вскочил в седло, и вдруг жеребец коротко заржал и взбрыкнул, хотел было сделать свечку, но... флегматичный нрав взял верх, Реис только приподнял передние ноги на фут и тут же с грохотом опустил на выбеленный солнцем камень, фыркая и кося глазом на хозяина. Черная узкая змейка торопливо прошмыгнула меж копыт ферса, юркнула в тень и растворилась в ней же.

— Томоэ, что это?! — крикнул Фабиан, кидаясь к опекуну.

— Всего лишь змейка, их тут много, — ответил Рамон, глядя на воспитанника с высоты седла. Они впервые за день обменялись взглядами. На лице полукровки выступил румянец: его вопль явно шел вразрез с принятым вчера решением игнорировать эмпата. Идальго вздернул подбородок, круто повернулся и направился к Руи, рывков выдрав у него узду своего коня. Освободившееся место мигом заполнили рокуэльцы и хадизары, обеспокоенные здоровьем своего гостя. Эмпат уверил их, что все в порядке, и украдкой оглянулся на то место, в котором исчезла змеюшка. Пресмыкающееся, которое рассасывается в тени, — это новое слово в здешней фауне... И кто же у нас был таким любителем чешуйчатых тварей?

Фабиан ехал позади Рамона и сверлил спину графа таким тяжелым взглядом, что Рамону уже должно было икаться. Хуан и Руи сначала пытались отвлечь друга на разные диковины, мелькающие то там, то тут, но легче было оторвать теленка от коровьего вымени. Юный маг впал в молчаливость вчера, после бурной ссоры с опекуном, и не раскрывал рта вплоть до прибытия главного визиря. Однако, обменявшись с друзьями парой фраз, если можно считать фразами шипение злобствующего кота, юноша опять умолк. Зато хадизары не могли заткнуться ни на минуту; полукровка еще никогда не встречал настолько болтливых людей. Они увивались вокруг знатного гостя, как пчелы над горшком с медом. Фабиан засопел. Ему это не нравилось. Ему вообще все вокруг не нравилось.

— Руи! — прошипел он, дернув друга за полу камзола. — Мне это не по вкусу.

— Ты смотри, уже очнулся? — хмыкнул Родриго. — Нет, а вот как они в этом ходят?

— Кто? — не понял Бьяно.

— Женщины! Это ж просто мешок с рукавами! А как их оттуда вытряхнуть?

— Руи! Мне плевать на их баб! Послушай!

Дель Мора только покачал головой и вздохнул:

— До чего ты докатился, когтистый! Эх! Ну, что там у тебя?

— Предчувствие, — прошептал Фабиан. — Смотри, как они его облепили!

— Думаешь, прицениваются? — протянул Хуан.

Фабиан поджал губы. Кто их разберет, этих паршивых работорговцев? Может, и прицениваются; хорошо еще, что не щупают и в зубы не смотрят! Рамон, смеясь, обернулся и встретился взглядом с юношей. Полу-оборотень покусал губу и нехотя приоткрыл перед эмпатом свои ощущения, чтобы поделиться предчувствием. Граф медленно склонил голову и потянулся было к воспитаннику с раскаянием и чувством вины, но Бьяно резко захлопнул двери прямо у него перед носом.

Аскелони сновал туда-сюда между лабораторией и кабинетом. Месмер с любопытством наблюдал за тем, как на массивном дубовом столе вырастает изящная конструкция из трех артефактов, соединенных цепочками вокруг зеркала-планшета. Патент на его изобретение принадлежал Аскелони.

— Готово, — довольно заявил изгнанник. — Полагаю, этого хватит, чтобы Рамон сильно заинтересовался происходящим.

— А куда уползла твоя ламия? — спросил Месмер. — Я как раз намеревался изучить ее поближе.

— На кухню. А, может, занята стиркой. Откуда я знаю?

— Это весьма опасная нечисть, ты не боишься, что однажды она плюнет ядом тебе в суп?

Отшельник хмыкнул:

— Это вопрос дрессуры, — он тронул опал под зеркалом и добавил: — Тебе, кстати, пора. Рамона надо обложить со всех сторон, если мы хотим его поймать, и вдвоем мы не справимся.

— Намекаешь на поддержку Ординарии? — нахмурился Луи. — Ладно, постараюсь обеспечить. Но как ты намерен его ловить? Браслеты на него не действуют.

— Естественно, — раздраженно фыркнул Аскелони. — Он не полукровка, и напяливать на него те браслеты было совершенно бессмысленно.

Волшебник взял две коробки, одну открыл, другую протянул Месмеру.

— Вот, гляди, это то, чем пользовался я. Вторую отвези в ваши лаборатории и не забуть подать патентную заявку от моего имени.

Луи обернул руку платком и двумя пальцами вытащил из коробки ажурный браслет. В промежутках между тонкой вязью металла, сплавленного с магией, зеленовато поблескивали заклятия. Эмиссар представил себе, что будет, если надеть такое на него самого, и его передернуло.