Лесса (общий файл) (заморожено)

Ему не доверяют.

— Ты все сделал правильно, дроу.

Шершавый, скрипучий голос пробирал до печенок, до тошноты. Нага, этим сказано все. Представитель древнейшей расы, которая почти исчезла с лица земли, Хэффа владела страшной магией и столь же страшными знаниями. Верная короне, мудрая, холодная Хэффа. Если она знает, что такое верность.

— Меня не предупреждали о твоем появлении здесь, — Рейн шагнул вперед.

Мерный шум дождя за окном усилился, перепугано затрещала свеча у окна.

Хэффа удостоила его взгляда и поплыла к стоявшим у окна женщинам. Старуха тяжело, прерывисто дышала, видно, держалась из последних сил, чтобы не грохнуться в обморок и не выпустить из рук драгоценную ношу. Дитя икнуло. Ильма выпрямилась:

— Пошла прочь, отродье тьмы. Ты, как никто, знаешь, какие силы я могу привести в действие.

— Это не рационально. Ты не знаешь, смертная, зачем я здесь, и зря тратишь силы на гнев и браваду.

Хэффа остановилась в шаге перед белой, как полотно, Ильмой, смерила рыбьим взглядом Марсию, прижимавшую к груди трепыхающийся комочек. Девочка снова икнула. Рейн преградил путь жрице.

— Я требую объяснений, Хэффа.

— Милость делить постель с королевой не дает тебе права требовать от меня объяснений.

Рейн хмыкнул. Вечное противостояние жриц и фаворитов за место у трона служило источником сплетен, интрижек и войн.

— Ты не моего рода, Хэфф, и склонять голову перед тобой я не обязан. Я повторяю свой вопрос.

Хэффа взметнула руку, Рейн прыгнул, но опоздал. Медленно, словно в кошмарном сне, Ильма и Марсия оседали на каменный пол. Черные полосы шириной с волос прочертили платья, они ширились на глазах, напитались цветом, болью, и, наконец, ручьи алого хлынули на каменный пол. Девочка лежала на залитом кровью теле Марсии, глядя на убийцу, как ни в чем не бывало. Рейн ошалело смотрел на невредимого ребенка. После "паутины тьмы" не выживал никто... Дитя, опровергая Рейново утверждение, дрыгнуло ножками, располосованная пеленка упала рядом, затяжелев от крови.

Рейн выдохнул и залепил кулаком по змеиной морде. Голова Хэффы дернулась, капюшон спал, обнажив лысую яйцеобразную голову, рыбьи глаза остановили взгляд на взбешенном дроу:

— Это она. Теперь мы знаем. Если бы это был обычный ублюдок, он бы погиб. Ты... ответишь за удар, дроу.

— Отвечу, с превеликим удовольствием, — Рейн едва сдерживался, несмотря на свое хваленое спокойствие. — Можно было обойтись без убийства, эти женщины заслужили жизнь своим молчанием и заботой.

— Зачем тогда это, дроу? — Хэффа повертела в когтях зеленоватый пузырек, который взяла со стола.

Рейн отобрал флакон, открыл, понюхал и медленно поставил обратно. "Воды Леты". Яд. Зачем Ильме яд?

— Настоятельница сделала выбор в пользу матери. Дитя должно было умереть независимо от исхода родов.

Девочка икнула. Рейн помрачнел.

— Яд мог стоять здесь для других целей. Может, он здесь на случай..., — он не верил сам себе. Когда на кону жизни многих, одна-единственная жизнь не стоит ничего, даже целитель должен это понимать. Он глянул на Хэффу, та заворачивала новорожденную в одеяло. — Что теперь?

— Надо уходить. Бери отродье, — нага положила дитя на стол и кивнула ему на сверток.

Рейн шагнул назад и скрестил руки на груди.

— Ты должен мне подчиняться, я выше тебя рангом, дроу.

Он молчал.

Хэффа уставилась на Рейна, зрачки расширились, заполонив радужку чернотой.

— Ты, дроу, маг клана Скарабеев, перечишь мне, Первой жрице? — она прошипела, как ядом плюнула.

Рейн поднял бровь.

— О твоем поведении будет доложено королеве, — нага помедлила, но поплыла к свертку, наблюдавшему за диспутом с чрезвычайным интересом.

Рейн, насторожившись, наблюдал за Хэффой, но все обошлось. Жрица наклонилась, когтистые руки потянулись к девочке. Та икнула и отрыгнула нечто жидкое в лицо новоявленной няньке, задорно дрыгнув ногами.

Рейн одобрил поступок крохи легкой улыбкой и, попрощавшись взглядом с женщинами, заплатившими жизнями ради ребенка, толкнул дверь.

В коридоре ждал маг лесных с охраной.

18

— Базарный день какой-то, — буркнул Рейн, обнажая мечи. Лезвия заполыхали, отражая невидимую магию лесных.

Мэррил отлип от стены, бросил взгляд на ношу в руках Хэффы и, картинно сняв невидимую шляпу, махнул пером по полу, ухмыльнулся игриво:

— Приветствую высоких гостей в нашем шалаше, — ухмылка растаяла. — Отдай девочку, нага, и тогда вы умрете быстро.

Тройка эльфов в болотных плащах ощетинилась остриями.

Мэррил, в сером шелковом плаще, щегольских сапогах, с русыми косами, заплетенными по последней моде, зелеными глазами, подведенными тонкой магической татуировкой, походил на запойного бабника, кутилу и душу компании, а никак не на самого сильного, умного и, главное, мудрого и смертельно опасного мага лесных. Наивные слишком поздно понимали, что этот красавчик, мило улыбаясь, вырыл им могилу, но обретенным знанием поделиться уже не могли.

Рейн оценил ситуацию. Ситуация была хреновой. Тройку Мэррила он знал. Довелось встретиться, и после той встречи Лесстаин остался в траве, а рожи Тэйра и Раллиена изукрасили живописные шрамы. И сейчас на этих самых рожах прямо-таки было написано, как они соскучились по нему и как рады его видеть. А он один, с ребенком и ведьмой, которая вряд ли прикроет спину. "Мэррил ещё не знает, что магия ребенку не повредит, это шанс".

Хэффа встала рядом, прикрываясь кульком. Кулек молчал, как рыба в засаде.

Рейн не успел повернуться к жрице, когда та швырнула дитя в мага, сверток шмякнулся о стену, упал, покатился. Лязгнули мечи, плетка-девятихвостка жрицы располосовала лицо новичка, Рейн напал и еле устоял на ногах, проскочив сквозь Мэррила. Обернувшись, он отразил натиск Тэйра. Этот иллюзией не был. Свист плетки, звон упавших на пол мечей, вопль страшной муки, запах горелой плоти остались позади. Рейн напал, усилил натиск, но эльф был хорош, как и его защита от магии. Искры летели с клинков, удары сыпались градом. Рейн заплясал, убыстрил шаг, резанул, оружие с лязгом, звоном билось одно о другое. Он отступил от бешеного натиска эльфа, поднырнул, пинок под колено отшвырнул врага, но тот устоял, ощерился молча, но парировать не успел. Рейн рубанул с полуоборота, отскочил, сделал финт и выпад. Попал, добавил ещё. Тэйр нетвердо шагнул назад, покачнулся, выронил меч и упал на колени. Кровь толчками лилась меж пальцев, заливая лицо, руки, куртку, серый глаз ещё светился ненавистью, но тускнел на глазах. Рейн огляделся. Хэффа скрылась в келье, оставив после себя обезображенный плеткой труп и горелый оттиск на стене от того, кто был Раллиеном. Спеленатый комок лежал недвижно у стены. Рейн ковырнул ногой сверток. Так и есть. Кукла. Рейн обернулся, не убирая мечи в ножны.

Мэррил лип к стене коридора. Словно только сейчас обнаружил, что бой окончен, он, казалось, с трудом отвлекся от созерцания своего затейливого маникюра и изобразил легкий интерес на холеном лице:

— Не ожидал, что Мэйдд пустит в ход дракона... Надо признать, первый раунд за вами. Передай королеве, что этот вопрос теперь главный у нас на повестке дня. Да, к твоему сведению, Рейн, о помолвке знал только Шиентоналль старший, ты и Мэйддлайнн, — и исчез, шепнув пару слов напоследок.

По коридору потянуло прохладным сквозняком, легким запахом плесени. Чадили факелы, потрескивая фитилями, шумел за окнами дождь. Рейн заглянул в келью, позвал Хэффу. Та, с ребенком на руках, выплыла из комнаты и двинулась следом, словно тень. Рейн набросил плащ невидимости и замер, прислушиваясь. Странная тишина. Крадучись, он пошел вперед, разведывая путь. Девочка икнула, засопела и, кашлянув пару раз, завопила во все горло. Крик прервался, невнятный вопль стих, но было поздно. Весь монастырь уже должен быть на ногах.

Царила тишина.

Рейн толкнул первую попавшуюся дверь. Дымится кружка отвара, открытый молитвенник перебирает страницами на сквозняке. Серое одеяние лежит на постели, словно его выронила из рук пугливая девица. Он заглянул в соседнюю келью, пошел быстрее по коридору, распахивая двери одну за другой, преследуемый лишь эхом шагов и треском факелов, он шел, ускоряя шаг, уже не скрываясь. Наконец, остановился и повернулся к Хэффе, занятой тем, что зажимала побагровевшее лицо ребенка когтистой лапой. Жрица зашипела, убрала ладонь от лица девочки, на её морде читалось замешательство, что само по себе было удивительно.

— Зубы. У неё зубы, дроу.

— У меня тоже зубы. Твоя работа? — он махнул рукой.

Хэффа не ответила, разглядывая сопящее дитя, словно коллекционер мерзкую подделку. Дитя разглядывало Хэффу.

Рейн, уже не скрываясь, пошел по коридору. Кто сплел страшное заклинание? Мэррил? Хэффа? Толку гадать... Нага не скажет. Он понимал, что подлое уничтожение монахинь, по выражению Хэффы, было "рационально", но понимать — не значит одобрить. Да, среди затворниц были женщины с силой. Да, эти отверженные, забытые миром, могли открыть тайну, могли знать, но, всё же... Магия страшна. Заклятие называлось "Песнь крысолова". Только сейчас он обратил внимание, что даже мышей не слышно. Изначально "Песнь" и применялась против грызунов, но теперь, кого считать крысой, выбирает маг... Позади громыхнуло, в коридор вырвались языки пламени ядовито-белого цвета. Огонь пожирал камни. Хэффа и её магия... Надо спешить. Это неестественное, пожирающее все и вся пламя уничтожит следы уже не первой страшной жатвы Пророчества, укрыв тайну ковром черного снега, а ветер развеет пепел...

Они вышли во двор. Рейн подставил горящее лицо каплям дождя, вдохнул чистый, густой воздух, напоенный первыми запахами весны. Замычала корова, требуя вечерней дойки, где-то вдали тявкнул койот. Небо темнело на глазах. Рейн глянул на лицо мирно спящей девочки, укутанной в шерстяное одеяло по самый нос.

Из головы не шли прощальные слова мага: "Ты защищаешь свою смерть".

ЧАСТЬ II

1

Далья продиралась сквозь забор колючего кустарника. Силы были на исходе, но ни ягод, ни грибов она так толком не набрала. Этим летом солнце будто взбесилось, все одно, хоть жара, хоть холод, дозволить себе лентяйничать никто не мог. Все, и стар, и млад с утра до ночи горбатились в огородах да лоскутных полях, отвоеванных у гор, да детишки по лесу с корзинами шустрили. Каждый день на вес злата. Надо набить погреб кадушками с грибами да ягодой, вино сотворить, наливку, да солонину с копченостями заготовить, тушки для которой исправно таскал супружник из лесу. Продыху нет. Граф как с цепи сорвался, утроил дань, как будто в наделе у всех закрома ломятся. Чего он там, в три глотки стал жрать, что ли, немощный ведь совсем, много ли ему надобно... Но против Свейна не попрешь. Хоть и стар, а свистнет в помощь своему братцу-разбойнику, от них рожки да ножки останутся, вот и лазь по горам и весям, как проклятый, и чихать господам, что неурожай из-за пекла.

Далья вскарабкалась по склону и пошла на звук ручья, журчавшего неподалеку. Подлая ягода, ползай на карачках, что твой медведь, не девочка ведь уже, но детишки все, как один, слегли от летнего дурмана, занедужив то ли от сквозняков, то ли от ледяной горной воды. Далья вздохнула, гоня прочь тревогу. Санька вон вообще плоха, ну, воля Матери. Все ртов меньше. Она сделала все, что могла, даже ходила за Трией, знахаркой. И та в последнее время с лица спала. Кто её так напугал, об том гадали все, но никто так и не дознался причины. И не спрашивали, вдругоряд проклянет, ведьма чернокосая. Притихла их лекарша, а ведь была куда как бедовой бабенкой... Далья растерла ноющую поясницу, подошла к ручью, склонилась. Ветер взметнул ветви карликовой ивы, овеял тело горячим, густым потоком. Она умылась, плеснула водой на плечи, грудь, руки, вздыхая от облегчения, затем с трудом разогнулась, невольно бросив взгляд на Михайлов замок, что поднимался с вершины крутой горы. На залитых солнцем склонах было полно ягоды, но подойти к стенам она так и не решилась, и так уже слишком близко подобралась. С тех клятых пор, как в замке начались странности, народ боялся ходить к нему, лишь староста возил дань, да и этот странным стал, иссох весь. На расспросы лишь хмурился, да замахнуться палкой мог, мол, не их это, смердов, дело собачье. А небылицы свои, говорит, про демонов и нечисть, они себе могут засунуть туда, где ни зги не видать. Болен граф, и все дела. От жары, мол, чудится. Какая жара, когда который год как дела темные творятся? Далья нахмурилась. Байки про призрачный свет, крики замученного вусмерть младенца, да про призрака в серой рясе волновали весь надел. Шорник с подмастерьем поперлись на спор к замку, позаливав зенки, но скоро вернулись. Зуб на зуб не попадал, все в поту и таком ужасе, что и по сию пору рта не могли открыть. Борт, шорник, лишь выдавил, что демоны там... Псы тьмы, что ли. Не поверили бы, так ведь белый стал, что твой лунь. Теперича что с него спрашивать, головой скорбного... А им куда деваться, холопам? Все одно должно припасы собирать, ягода да гриб, они не спрашивают, где им расти, подлым. По горам шибко не пособираешь, колючие ветки да змеи клятые, вот и приходится трястись, но лазить вблизи жуткого замка, спаси Милосердная.

В их диких, безлюдных краях это чудище, стоявшее на крутом обрыве над провалом, издревле считали проклятым. Семья графа Свейна совсем захирела. Все наследники померли во младенчестве, супружница тоже недолго протянула в сырых каменных стенах. А более никто за отшельника из глухомани идти не захотел. Сам Свейн, покалеченный в последней земельной сшибке с соседом, графом Кречетом, доживал свои дни, как сыч в дупле, носа не казал наружу. Слуга евонный, Прохор, принимал дань, да товары из города изредка подвозили, правда, теперича ой как редко. Дорога, что вела к замку, заросла буйным кустарником, казалось, древние стены мертвы. Даже вопли галдящих птиц, которые облюбовали увитые плющом стены, не могли рассеять тень смерти и запустения. Далья осенила себя кругом, наклонилась за туесом. Плеснула форель, стайка гольянов взметнулась вверх по ручью.

Она глянула им вслед, задеревенела. Тонкий, придушенный хрип вырвался из груди, туес упал в ручей, поплыл, покачивая золотистым боком.

От сосны отделилась тень, приняла очертания высокой тощей фигуры, закутанной в серое одеяние. Когтистые пальцы потянулись к капюшону, откинули грубую ткань. В глазах поплыло, потемнело, грудь сдавила странная, щемящая боль, Далья всхлипнула и умерла.

Тварь приблизилась к лежавшей в огромных, как крылья дракона, лопухах женщине, подняла на руки и скрылась в лесу, словно и не было. Ветки боярышника покачались, замерли, крикнула сойка, все стихло, лишь ветер шумел в кронах, да кукушка, торопясь, досчитывала Дальин век.

* * *

Ручей, весело звеня, бежал по лесу, торопясь влиться в прохладные воды Рыстянки. Повернув у замшелого камня, нырнул в прогалину, помчался к низине. Туесок и россыпь ягод голубого цвета покачивались на волнах, красных от крови. Волна прошла, вода заголубела, став чистой, прозрачной. Солнечные лучи искрились на рубиновых каплях, не отличимых цветом от багряных ягод шиповника. Сойка, перепрыгнув на ветвь ниже, скосила глаз на аппетитное сердце, лежавшее на огромном черном камне, но слететь вниз не решилась. От её товарки и пера не осталось, когда она, оголодав, села на валун. Птица перелетела чуть ниже, разглядывая такую близкую и такую далекую добычу. Страх смерти всем знаком. Она примерилась, собираясь спикировать и схватить поживу с лету. Чернота камня помутнела, заискрилась, валун заволокло клубами серого дыма. Когда мгла рассеялась, сердце и нож исчезли, словно и не бывало. Сойка крикнула возмущенно, захлопала крыльями. Ни себе, ни птицам.