Два цветка на букет

Может, отчасти и прав мой опекун: никто не разложит знание о мире по полочкам рассудка устойчивее, чем ты сам.

— Вижу, оценил наш способ, — прервал мою эйфорию Катион. — Только слишком впредь не засиживайся: с твоей разрухой в голове можешь мороков накликать.

— Каких ещё мор..? — Но память услужливо вернула мысли к разговору про вход в общую пещеру, и кое-что начало проясняться. — Так здесь тоже надо защиту установить, чтобы не пролезли!

Мой провожатый привычным жестом схватился за голову и скривил рот в попытке сдержать смех. Наконец, дважды звучно чихнув, утёр со лба капли пота и махнул рукой:

— Провокатор! И не придерёшься — не вопрос же! Так и быть, подскажу: если в туалете врезать дверь, подобную нашей входной, посещать его станет ещё опаснее.

Ценная наводка. Дверь — ограничитель, значит, если в жилище морока легче протащить с улицы, то в туалете — наоборот. И единственным источником незваного наваждения может служить только...

Ах-ха-ха! С этим их 'тонким миром' бед не оберёшься! Болезней-то и паразитов — тоже двойной комплект! Причём до беспамятства я, очевидно, всерьёз сталкивался с мороками — иначе откуда бы стойкая ассоциация с кошмарным сном? — и вовсе не обязательно получил от них иммунитет после потери 'сердца' (синий-то 'брезжит'!).

— Может, есть какие прививки? — Врач протестующе поднял руку, но я замахал на него: — Это не разведка! Это профилактика! Ну неужели даже о быте нельзя спрашивать? Не хватало ещё и запретов на чтение книг!

— Книги только запутают, пока в азах не разберёшься, а это будет ой как нескоро, — хмыкнул Катион. — Впрочем, да, головоломок на твой век и без мороков хватит, а краткий курс гигиены так или иначе не повредит: нам же меньше за тобой подчищать.

Мороки — глисты. А от глистов не привьёшься. И не разглядишь их даже, пока те сами этого не пожелают. Ведь наши 'друзья', как и их обиталище, принадлежат 'второму миру' — по-белому, ноосфере. И если уж и устраивать рандеву с паразитиками — то лучше в туалете, чем где-то ещё. Смекнул, почему?

Я натужно задумался. 'Второй мир' — информационное пространство, двойственное физическому, и меж двумя огромными вселенными — как протест против всех законов сохранения, тонкая-претонкая пробоина — переход. Наивно думать, что он доступен только с нашей стороны — жителям 'верхнего мира' тоже интересно забежать на огонёк. И пусть физически они наверняка почти не уязвимы, у них остаются всё те же неприятности, с которыми сталкиваются в — как там? — ноосфере и люди.

— А! Образы фонтанчика и цветов..! Для нас существуют 'физические' яды, значит, для них — 'информационные'! И когда мы любуемся, их 'оживляем', поэтому и плохо отвлекаться на всякую ерунду.

— Ещё как плохо. Так и облегчиться-то нельзя, а уж мороков отпугнуть — и подавно. Но мы забежали вперёд. — Мой экзаменатор улыбнулся. — Яды хоть и есть, но не имеют никакого отношения к туалету. Обрати внимание, как высоко тут думается — мигом воспаряешь над всеми привычными заморочками: 'Я не смогу', или 'Так невозможно', к примеру. Мы приходим сюда, чтобы привести в порядок мысли, избавиться от подоспевшего хаоса — а паразитам сподобно внедряться только в спутанное сознание. Так что даже если морок и явится пред твои очи, то проникнуть в тебя не сможет.

Хаос. Ага, вот, значит, как в 'чёрном' наречии звучит 'двойственный' кал и почему это словечко так и просится на язык, когда возникает желание грязно выругаться. Зато теперь ясно, что за войну имела в виду Марта, когда я пытался разузнать про смысл задания местных.

— Тут всё заточено против них — туалет, и дверь тоже... А кого именно вы защищаете от мороков?

Похоже, я выдал очередную глупость — Катион перекосился, едва сдерживая смех, прикрыл лицо ладонями, сделал два глубоких вдоха и посмотрел на меня сквозь пальцы.

— ...а кого именно мы защищаем от комаров? — Врач смахнул с моего носа назойливое насекомое. — К счастью, наша глупость не столь запредельна, чтобы толкать нас на войну с мирозданием. Бороться с временами года — дело наших врагов, — гораздо серьёзнее добавил он.

— А кто наши враги, если не мороки? — Взгляд остановился на зрачках собеседника; густая опушка ресниц почти скрывала белки.

— Конечно же, люди. — Мой опекун улыбнулся уголком рта. — Группировка 'цветных'. К их несчастью, они здесь слишком близко. А мы хищники и весьма ревностно относимся к мусору на своих угодьях. Что, удивлён? Надеялся, мы воюем за высокие цели? — Серые глаза прищурились. — Ну, надейся дальше. Но для меня первостепенно вот что. Кто ступает во владения хищника, подлежит охоте.

'Охота', 'хищники', 'близко'... — очень похоже, что именно 'цветные' поставляют 'консервы' на стол нашим людоедам, и тогда...

— Катион, — я тряхнул головой, отгоняя глупые мысли, — вы назвали мороков глистами. Но глисты... паразиты! А мороки вроде живут в самом хаосе?

Собеседник посмотрел на меня по-особенному тепло.

— У них три фазы, Изар. Как у насекомых. Споры мороков развиваются на двойственных оболочках разумных, вбирая в себя призраки наших сознаний. Это не опасно, но говорит о душевном страдании, потому что смятения (помнишь? хаос!) — лучшая пища для юного морока, и именно на них споры садятся охотнее всего. Чем чаще и глубже ты обновляешься и меняешь точку зрения, тем быстрее зреют на тебе 'сморчки'. Когда комок информации станет достаточно велик, чтобы выжить в свободном плавании, он отщепится от первого хозяина и пустится в охоту за окончательным пристанищем. Если паразиту в этой фазе повезёт слиться со сферами человека, он уже не сможет покинуть тонкое тело, не умерев. — Переведя дыхание, врач спрыгнул на лучистую дорожку, повелительно махнув рукой: — Нам пора.

Недовольно ёжась от ветра и холода, я вылез из беседки и поплёлся за тёмным силуэтом мимо кустов, украшенных шапками белых пахучих соцветий. Но, почти дойдя до моховой полянки, мой спутник вдруг резко ругнулся:

— Мороки!

— Где?

— В голове! — Катион шутливо тюкнул себя в лоб. — Я забыл за нами смыть. К слову, ты пока что не сможешь, поэтому обязательно бери в туалет кого-нибудь на пару.

Мы вернулись к белокаменному солнцу, и проводник вспрыгнул прямиком к фонтанчику, чёрный, словно клякса на чистом листе бумаги. Достал из-за пазухи знакомую бутыль с 'аннигиляцией', постучал снизу по чаше — вода остановилась, — капнул из фляжки прямо в кран, рукой отгоняя от себя запах, и в два скачка вылетел на улицу.

— Смотри.

От дверного проёма дыхнуло мусором и чёрными спорами, и неприятно помертвело в груди. Пшик! — секундная темнота — фонтанчик взорвался мелким крапом. Капельки тумана быстро осели на пушистом мхе, а воздух тут же посвежел, как после грозы. Вслепую пошарив по клумбе, Катион притянул к себе крупное белое соцветие и, жмурясь от удовольствия, зарылся лицом в лепестки.

— Не могу, — прогундосил он сквозь цветок. — Дрянь редкая... каждый раз занюхивать приходится! 'Чёрным'-то проще: один взгляд — и вуаля. Эх, счастливые.

Пожав плечами (понятно, что ничего не понятно), я взглядом указал на аллею, предлагая продолжить путь... и замер.

Незвучно переступая босиком по камням, к нам приближался незнакомец, высокий — выше Катиона — и, казалось, даже более худой. Первое, что вырисовалось на его лице — огромный нос: нет, не нос, целый носище! — с заметной горбинкой, придающей облику благородную задумчивость. Одет непривычно: тёмно-синее полотно длинной робы заплетено по рукавам и переду в причудливые косицы. Длинные, паучьи пальцы сжимали горло прозрачной бутылки — меж её стенок плескалась бесцветная жидкость.

— За собой спустили? — деловито прогудел незнакомец в сторону Катиона.

— Да, со второго раза, — кивнул тот. — Кстати, там не только наше витало.

— Догадываюсь, — помрачнел носатый, — поэтому сюда и иду. Если бы не ожерелье, эту Ньярову жёнушку мороки бы сто раз забрали — нарывается ведь! Есть правило — правило общее для всех: сходил в туалет — будь добр спусти, а она не только нагадит так, что цветы вянут, но ещё и не соизволит убрать! От самой несёт за сто шагов... — прервав болтовню, незнакомец повернулся ко мне: его маленькие глазки оказались бесцветными, как стекло, и от пронзительного взгляда от груди до носоглотки распушилось, разлилось щекотное тепло. — Новенький?

— Ага.

— Значит, слушай. Я Ка-Нон, глава синей части, и мне параллельно, что твой протеже старше по субординации — всё равно ты обязан жить как все. Что ты навек поселился в лазарете — непорядок. Завтра же перейдёшь к нам. А то, ишь, какой особенный выискался! Будешь как все.

Проворчав себе под нос ещё что-то про туалеты, 'синий начальник' отправился, наконец, по своим делам. 'Параллельно ему' — а в чужие дела без спросу лезть горазд. Всё равно из лазарета я ни ногой — больному, вдобавок экспериментальному, не место в общей комнате. Ведь правда, Катион?..

— Нет, — длинный палец коснулся подбородка, — не заступлюсь. Надоело видеть, как подопечный тухнет от одиночества.

Минутку. Я же молчал. Или мысли выдала слишком яркая мимика? Однако, помнится, слепая садовница тоже обладала поразительной, на грани чуда, способностью замечать то, на что смотрит собеседник. И, если подумать... сумел же Катион включить меня в общее поле. А это наверняка требует поболее ухищрений, чем просто заглянуть в чужое сознание.

Так вот куда завела человечество эволюция! Ведь глаза — ненужные, лживые придатки для тех, кто обладает даром ясновидения. Зато понятно, почему 'чёрным' не стоит труда удержать пленников: достаточно не упускать жертву из вида, чтобы все её намерения и хитрости предстали перед захватчиком как в зеркале. А легко ли сбежать без умысла и утайки?

Есть ли способы переиграть всевидящее око? Разве что — невдумчивостью, действуя так, как захочет левая пятка? Или нарочно мусолить в сознании то, во что не веришь? Так неровен час и себя переубедить. Ну вот... что ответить Катиону, чтобы он понял, что читать мои мысли — пустая затея?

— Значит, сад отменяется?! — я вскинул голову, надеясь застать удивление на лице собеседника. — За-ме-чательно!

— А голос дрожит... — Мой опекун мягко усмехнулся, и от его тёмной улыбки в сердце заныла тоска о потерянной родине, о маме с папой. Что-то тронуло заржавелые струнки души — но поддельно, понарошку, словно Катион пытался повторить где-то подслушанную мелодию и попутал бемоли с диезами.

Увы, цепляться в лазарете не за что: у нас с врачом не понимание, а изучение, и для него я — не ребёнок и не равный, а жалкий подопытный материал. Разумнее поискать единомышленника среди прижатых субординацией 'синих', и как можно скорее, дабы не обольщаться более отражённым светом — с этими мыслями я обратился к хозяину лазарета за своими вещами. Усмехнувшись, тот выдал 'запасную одежду' — второй мешок грязно-мышиного цвета, — да ещё и уверил, что 'сейчас' новенькому нельзя и вообразить более удачного багажа. Это возмутительное 'сейчас' подразумевало, что раньше, до беспамятства, вещи имелись, но все они успешно уплыли в руки моих пленителей. А ведь отобрав мои пожитки, чёрные разорвали последнюю ниточку, которая могла вывести к прежним правам и связям в Цветном доме.

'Ага, в качестве обезьянки'. Стоило лишь представить, как отнесутся (бывшие) близкие к моему нынешнему состоянию, как досада о потерянных вещах растворилась в кислой волне стыда. Нет, коней гнать не стоит — сперва учимся ходить, а уже потом сбегаем, и общение с другими ущербными — неплохой костыль для совершения первых шагов. Ужасный и неведомый Ньяр нарочно отправился в ссылку, чтобы начать с нуля — мне такой случай выпал по невезению, грех не воспользоваться. Эк хорошо — из самокопания в самообман! — улыбка тронула губы, когда ноги привели меня к порогу нового обиталища.

Поднырнув под входную занавесь из высушенного дёрна, я едва не зажмурился. Напротив входа неоном переливался небольшой водопадик — его струи бесшумно ныряли в нишу в полу и излучали свет так ярко, что в воображении невольно разгоралось ликование тёплого ясного дня. Впечатление усиливал буровато-жёлтый ковёр нежного мха под ногами — он поднимался по правой стене, мягко облегая со всех сторон спальные полки в два этажа и свисая с них широкими языками покрывал. Противоположная сторона комнаты лишь оттеняла это солнечное буйство: по серой кладке камней золотой сканью вились пушистые лишайники, похожие на листья папоротников. Их стебли ветвились так самоподобно, что навевали мысли о рукотворности узора.

Хм... У растений в саду такая ажурность меня ничуть не смущала — а тут, сколько ни тряси головой, остаётся чёткий оттенок неестественности. Присмотревшись, я понял, что восприятию мешает едва заметное искажение. Никак, картинка-невидимка? Вспыхнули воспоминания детства, про игру в 'угадай фигуру' за еле зримыми смещениями орнаментов. И если здесь...

— Нечестно! — звонко рассмеялся воздух, и со стола спрыгнул юноша в кожаных портах до колен. — Ты меня нашёл!

Вовсе не красавец: слишком низкий лоб, редкие дымного цвета волосы, крошечные щёлки глаз — но улыбается так обаятельно, что невозможно не улыбнуться в ответ.

— Изар?.. А я Альф. Ани-Альф, если полно, но для наших — без 'Ани'! Тоже, кстати, всего полгода мотаю. Так что давай по-братски. — Крупноватый рот разъехался ещё шире. — А то живём втроём, каждый за себя... как неродные!

Понятно, старшие не церемонясь вместили всех 'синих' в одно стойло. Я сосредоточенно оглядывал помещение: не маловато ли видимой мебели для такой толпы обитателей?

— И на всех — две койки?

— Ка-Нон — там, за струйками, — Альф широко махнул на водопад, и острый локоть шишкой выступил на тощей руке. — Особняк!

Щедрое же хозяин комнаты учинил себе освещение — даже через воду чуть в глаза не бьёт. Не представляю, как здесь спать-то можно, если полдень круглые сутки. А ведь редко что сравнится с дремотной негой в полумраке, когда не можешь разглядеть ничего, кроме собственного носа и, признав поражение перед темнотой, отдаёшься во власть фантазий. Эх-х... Надеюсь, на ночь свет всё-таки выключают.

— Не куксись! — мальчонка потряс меня за плечо. — И тебе готово местечко!

Он подскочил к двухэтажной койке и задрал покрывало 'первого уровня'. Нишу у пола одеялом устилал дополнительный слой мха — всё устроено довольно удобно, чтобы лежать, но сидеть без риска вывихнуть шею невозможно даже при моём скромном росте метр семьдесят два.

'А ляпсам и шляпсам — под кровать...' — обиженно ругнулся я про себя.

— У нас за мат наказывают, — Альф скрестил руки на стиральной доске груди.

— А за мыслечтение не наказывают?

Вот он какой, 'побратимчик'! 'Синенький'! От его улыбочек и ужимочек совсем упустилось из вида, что местные любят копаться в чужих мыслях... и — увы! — отнюдь не только Катион.

— Что?! Я ничего не сделал!

'К тому же не дурак приврать', — с обречённой грустью подумал я, глядя в якобы честные глазёнки Альфа, яркого красно-карего цвета с серыми ободками.

— Да правда! — очень убедительно уверил тот, чем поставил точку во всех сомнениях.