Посох Богов

В конце февраля или в начале марта прекращались обильные дожди, подсыхали лощины, и дороги становились проходимыми. Путь в столицу занимал немало времени, но эта поездка того стоила. Праздник пурулли считался одним из самых пышных праздненств в царстве Хатти. Жены сановников надевали лучшие наряды, самые прекрасные юные невесты и самые знатные женихи собирались, чтобы показать себя. Играла весёлая музыка, к праздничному столу в изобилии подавались по-царски изысканные блюда.

В тот день Асму-Никаль и Харапсили впервые присутствовали на церемонии вместе со своими семьями.

С галереи, на которой стояли подруги, было хорошо видно всё, что происходило во дворце.

В тронном зале, украшенном штандартами с изображениями оленей, сфинксов и львов, уже восседала царствующая чета — Великий Мурсили Первый-Солнце и его супруга звездоподобная царица Кали.

Стены, колонны и рамы украшали гирлянды из свежих цветов.

Гости ожидали знака для начала праздника.

Дворцовый прислужник внёс Покров Золотого Копья и вручил его царю. Распорядитель церемоний вошёл в зал и представился монарху. Затем воскликнул, обращаясь к жезлоносцу:

-Они готовы, они готовы!

Служители изваяния, облачённые в ритуальные жёлтые одежды, встали рядом с царём, подняли руки, и принялись медленно вращаться.

Дворцовые распорядители, стоя у входа в зал, время от времени громко объявляли имена и титулы прибывающих гостей.

Вся знать Хаттусы, вельможи самых высоких рангов с разряженными жёнами и детьми, раскланивались друг с другом, кривя губы кто в надменной, а кто-то в подобострастной улыбке. Прохаживаясь с непроницаемо высокомерными лицами, сверкая оружием, в горящих искрах золотых украшений, в переливах драгоценных камней, придворные готовились засвидетельствовать своё почтение царю с царицей.

Перед сановниками прошёл жезлоносец, указав каждому отведённое место, преобразовывая людской водоворот в торжественную процессию. Двое дворцовых прислужников расстелили перед царствующими особами красную, расшитую разноцветными узорами подстилку для коленопреклонений.

Когда дань уважения царственной чете была отдана согласно сторогой иерархии, гости расселись на свои законные места. Двое дворцовых прислужников поднесли царю и царице золотой кувшин с водой для омовения рук и белоснежное льняное полотенце, украшенное по краям золотой вышивкой.

На столах уже благоухало ароматное мясо на серебряных блюдах, и, наконец, принесли праздничный напиток марнуван.

На низких сидениях у столов, выстроившихся вдоль стен, расселись гости, нетерпеливо ожидая знака к началу праздничного пира. Пёстрые кувшины, плетёнки и чаши с фруктами, кубки и вазы уже стояли на подставках, источая призывные ароматы.

Музыканты внесли инструменты, уселись неподалёку от трона и заиграли. Зал наполнился радостными звуками аркамми, неистовыми завываниями хухупал, переливчатыми брызгами бронзовых систр и ритмичными ударами галгалтури. Музыка рассыпалась по мозаичнму полу, поднялась вдоль нарядно убранных стен и закружилась вокруг новогоднего дерева эйа[32].

Царь-Солнце снял алый покров, накрывавший блюда и, сверкнув драгоценными украшениями на пальцах, бросил его дворцовым прислужникам. Преклонив колени, они подобрали его, и передали стольникам.

Это был долгожданный знак. Под ликующие крики гостей началось пиршество.

Поначалу проголодавшиеся гости не обращали внимания на праздничное представление, олицетворяющее битву между божественным героем Телепину и его противником драконом Иллуянкой. Немного позабавили своим искусством фокусники, глотатель мечей, пожиратель огня и акробат. Но когда из клетки выпустили розовых голубей и зеленых павлинов, и на середину зала, грациозно лавируя между ними, выбежали юные танцовщицы, гости уже опьянели от сытной еды и напитков. Девушки исполняли танец сложного рисунка под возбуждающую мелодию, состоявшую из смены скачущих нот и темпов. Танцовщицы с красными цветами в чёрных волосах, тоненькие и гибкие как стебельки невиданных водных растений, плавно струящихся в волнах, то содрогались в томных изгибах стройных тел, то трепетали в страстном кружении. Мужчины жадно следили за чувственными движениями танцовщиц, забывая о вине в чашах. Когда волны музыки стихли, и её последние всплески унесли танцовщиц, послышались восторженные крики, а из поднятых чаш на пол расплескалось вино.

Из наполненного людьми зала шёл тяжёлый аромат благовоний. Разгорячённые вином и представлением, роскошью яств и одежд, гости становились всё шумнее. Среди раскатистого хохота, свойственного опьяневшим людям, радостных звуков праздничных хухупал и рокощущих галгалтури, было невозможно расслышать даже соседа по застолью.

Пиршество достигло высшего накала, когда посреди праздничного разноголосья и непрерывного рёва труб перед пирующими гостями встали несколько мужчин. Предстояло выступление поэтов.

Они пропели гимн о подвигах божественного героя Телепину. Когда растаяли в многоголосье последние звуки стиха, Асму-Никаль вдруг выделила из множества голосов один, возносящийся под самые своды. Кто-то читал древний гимн...

Этот голос... он был знаком и незнаком ей одновременно —

Пение братское, огня возгорание,

Огня угасание, рук трудом

Утомление, молчаливость,

Семью соединенную, потомственность.

Светлой Инанне[33] даю в обладание

Именем моей силы, именем моего Абзу!

Светлой Инанне, дочери моей, да отдам я ей:

Ссоры зачинание, кличи победительные, советование,

Обсуждение, закона говорение, решение.

Светлой Инанне даю в обладанье

Именем моей силы, именем моего Абзу!

Светлой Инанне, дочери моей, да отдам я ей..."

Вестница слов справедливых моих,

Посланница слов летящих моих,

Вода руки твоей не коснется,

Вода ноги твоей не коснется...

Голос лился свободно, торжественно и печально.

Она искала глазами того, кому принадлежал этот голос. Она почти угадывала, как должен был выглядеть тот, чей голос мог вот так запросто проникать в самое сердце. Она должна была увидеть этого человека. Голос словно звал её.

С трудом протиснувшись сквозь толпы гостей, она пробралась поближе и,... наконец, увидела его.

Он был очень красив, этот молодой поэт, и был так же не похож на жителей Хатти, как и она сама. Но она узнала его. Это был юноша из её снов. Высокий, златокудрый и синеглазый, прекрасный, как самое изысканное изваяние божественного Телепину. Сердце молодой жрицы забилось как праздничный барабан.

Когда растаяли под сводами зала Собрания последние звуки, поэт поклонился царю с царицей, повернулся к гостям, и... они встретились взглядами.

О боги, ведь иначе и быть не могло! Они были созданы друг для друга. Все предчувствия и сны говорили ей о том, что это обязательно случится.

Асму-Никаль, взволнованная, с неистово бьющимся сердцем, повернулась к подруге, чтобы спросить, знает ли она этого молодого придворного.

-Кто это? — срывающимся шёпотом промолвила Асму-Никаль.

Но ответом ей было ледяное молчание. Харапсили словно окаменела.

-Он так красив!

Сердце Асму-Никаль пронзило незнакомое восхитительное чувство. Волнение, трепет, смятение, радость. Она едва могла дышать.

-Харапсили... — прошептала Асму-Никаль, пытаясь поймать руку подруги.

Но не найдя руки, она повернулась к ней. Асму-Никаль поняла, что молодую жрицу Каттахци-Фури поразила та же стрела.

Так и стояли они рядом, ошеломлённо глядя на юношу.

Асму-Никаль знала, что Алаксанду встанет между ней и Харапсили. Но она не могла предположить, что её подруга станет с ней соперничать. Если бы он полюбил Харапсили, Асму-Никаль не стала бы препятствовать.

Но её подруга была другой.

-Я не отдам его тебе! — сказала Харапсили тихо, но грозно, словно раскаты дальнего грома из-за гор. Она вытянулась во весь свой небольшой рост, словно стараясь казаться выше и значительнее.

Асму-Никаль сделал шаг навстречу и как можно мягче произнесла:

-Харапсили, давай же поговорим!

-Не расточай на меня свои чары, — в недоброй усмешке скривила губы Харапсили и отступила назад, отстраняясь рукой. — Достаточно того, что ты околдовала Алаксанду.

-Как ты не понимаешь, здесь нет никакого колдовства. Это любовь, но она сильнее зелья и заговора.

-Посмотрим, Асму-Никаль, посмотрим. Я ведь не отдам тебе Алаксанду. Так и знай!

-Как ты можешь так говорить? Он любит меня, он мой жених.

Услыхав эти роковые слова, Харапсили задохнулась и побледнела, как воплощение слепой безоглядной ярости. Бушуя как водопад, она почти закричала:

-Пока лев и вол не пойдут в одной упряжке, ворон не станет белым как аист, вепрь не спрячет клыки и не покроется шерстью овцы, Алаксанду не будет принадлежать тебе! И если мне не хватит жизни, я найду вас и после смерти и заберу его у тебя! Так и знай, Асму-Никаль, так и знай! Да будет так!

Не имея больше сил укротить ревнивую ярость, Харапсили побежала прочь.

Глава 4. Тасмис

Званый вечер шёл к завершению. Среди пёстрой сутолоки, которую расстроенная Асму-Никаль терпела уже с большим трудом, она разглядела неторопливо шедших ей навстречу отца и молодого военного. Широкие плечи офицера прикрывал синий плащ, скреплённый на плече бронзовой булавкой. Под плащом короткая до колен туника с металлическими вставками, перетянутая кожаным поясом. На шлеме в такт шагам колыхался гребень из конских волос. Правая рука, затянутая в кожаную перчатку, спокойно лежала на рукоятке меча, вложенного в ножны. Он снял шлем, плащ и отдал слуге.

Асму-Никаль поняла, что офицер только что вошёл в дом. И кажется, догадывалась, кто это.

Отец улыбался и что-то негромко говорил ему.

-... она умна, образована, наделена смирением, ласкова в беседах и одарена достойным уважения нравом. Я давно мечтал вас познакомить.

Когда они подошли, отец сказал ей:

-Асму-Никаль, я хочу представить тебе Тасмиса, сына моего соратника и друга уважаемого Аммуна. Тасмис и сам доблестный воин, к тому же образованный человек. Думаю, тебе будет интересно поговорить с ним.

Тасмис склонился в почтительном поклоне, и золотая подвеска в виде фигурки быка, висевшая на кожаном шнурке у него на шее, закачалась, разбрасывая по полу дрожащие блики. Когда он поднял голову, Асму-Никаль увидела в его тёмно-синих глазах нечто большее, чем простую любезность. Смелый открытый взгляд совершенно сбил её с толку. Асму-Никаль слегка склонила голову в ответ, и, пытаясь скрыть смущение, всё ещё находясь под тягостным впечатлением от разговора с Харапсили, немного надменно ответила:

— Приятно поговорить с образованным воином.

Но, видимо, Тасмис был слишком ослеплён красотой Асму-Никаль, чтобы придавать значение плохо скрытой насмешке. Похоже, ему даже понравилась дерзость девушки.

Он улыбнулся широкой, безупречно белозубой улыбкой и обратился к ней:

-Не судите строго, Асму-Никаль. Я с отроческих лет в седле и окружён солдатами, но среди моих друзей не одни лишь воины. Мы говорим о многом, не только о сражениях. Надеюсь не быть вам в тягость.

Его улыбка и взгляд были так искренни, что Асму-Никаль густо покраснела от стыда за свою несдержанность.

Отец укоризненно покачал головой. Она сама была не рада и решила смягчить свою нелюбезность:

-Простите, уважаемый Тасмис, я не хотела сказать ничего, что могло бы обидеть вас.

Тахарваиль вмешался, желая помочь дочери:

-Ну, ну! Думаю, вы найдёте общий язык. По крайней мере, попытайтесь. А мне, пожалуй, нужно поговорить ещё кое с кем.

Он ободряюще похлопал Тасмиса по плечу, строго сверкнул глазами в сторону Асму-Никаль и удалился.

Оставшись вдвоём, молодые люди, какое-то время ещё испытывали некоторую неловкость. Асму-Никаль искренне старалась светским разговором загладить свой промах.

Как и обещал отец, Тасмис оказался прекрасным собеседником. Он был утончённо вежлив, и ему всё-таки удалось развеселить Асму-Никаль, весьма остроумно рассказав несколько забавных историй. Она от души смеялась, с удовольствием глядя в красивое, гладко выбритое лицо молодого человека.

Видимо, желая остаться с девушкой наедине, Тасмис предложил ей подняться на верхнюю галерею дома. Асму-Никаль и сама была рада уйти от расшумевшихся гостей.

За пологие склоны западных гор, окрашивая их верхушки пурпуром, медленно опускалось всё ещё горячее солнце. В его последних лучах вспыхнули бронзовые доспехи Тасмиса. Также запылало и сердце воина.

Постепенно остывающий воздух нежно обволакивал плечи Асму-Никаль. Она повернулась лицом к Тасмису и стояла, прислонившись к каменному краю лоджии.

Вечер был бледно-лиловым. Лёгкий ветерок с гор играл мягкими складками её тёмно-фиалковой юбки и смахнул на лоб прядь волос. Она подняла руку, чтобы поправить причёску, и серебряные браслеты зазвенели, сползая с запястья к локтю.

Асму-Никаль уже знала, что именно такой и запомнит её Тасмис. Нежный звон браслетов на её руке он будет вспоминать даже через много-много лет, сидя холодным зимним вечером в кресле, укрытый покрывалом, заботливо положенным женой на его усталые ноги, склонив седую голову и печально глядя на огонь, догорающий в каменном очаге его большого дома.

Когда они прощались, Тасмис сказал ей:

-Надеюсь, что мы скоро снова увидимся.

Асму-Никаль не сомневалась, что так и будет, она почувствовала, что этот человек сыграет важную роль в её судьбе, но пока не знала какую.

Глава 5. "Ты смотришь на звёзды, звезда моя..."

—

Весь день, последовавший за днём её восемнадцатилетия, прошёл в ожидании назначенного свидания с Алаксанду. С самого утра Асму-Никаль мерила взглядом длину теней от деревьев в саду, да нетерпеливо поглядывала на солнце. При каждом воспоминании о возлюбленном сердце трепетало, как золотая рыбка в священном пруду во дворе храма Каттахци-Фури.

Окончательный разрыв с Харапсили, знакомство с Тасмисом — всё это свалилось на неё в один день. Но теперь Асму-Никаль точно знала, что Харапсили затеяла недоброе. Чувство опасности возникало всякий раз, когда та оказывалась рядом.

Но у неё был Алаксанду, и это заставляло дышать полной грудью.

С первого дня знакомства каждый вечер они встречались в библиотеке. Это было самое тихое и безопасное место в городе. Здесь никто не мешал им, и они часами разговаривали.

Алаксанду рассказывал ей о древнем культе могущественной Реи-Кибелы[34], Матери Богов, о древних великанах-нефилимах[35], которые были в семьдесят раз выше нынешних людей, о сакральных знаниях халдеев, о горе Бетил, об ахейцах — знаменитых стрелках из пращи, об обычае восточных ведьм и колдунов, использующих длинные списки священных имён вражеских богов, чтобы заставить этих богов разрушать города противника, о том, как троянские невесты перед свадьбой купаются в Скамандре[36], прощаясь с девичеством, читал ей хеттские и греческие мифы.

Их ежедневные встречи и эти разговоры стали необходимы ей как вода жаждущему. Порой ей казалось, что она задыхается днём и лишь вечером может надышаться вволю.