Игры в вечность

Умная, хитрая тварь! Стреляет, лишь когда может прицелиться, не тратя патронов зря. Только вблизи. Но вблизи оказывается слишком быстро! Не убежать.

Влажный лесной воздух яростно врывается в легкие, обжигает, словно пытаясь разорвать грудь на куски. Ничего. Вперед! Ничего... вот сейчас... Тизкар несется, скачет, и больше всего на свете боится споткнуться, задержаться хоть на миг. Если остановится, то точно знает — уже не найдет в себе силы бежать. Рухнет. Умрет.

Плевать!

Еще немного, еще... Давай!

Он уже плохо понимает где царь, где Этана. Знает только, что нужно лететь вперед, изредка стреляя, чтоб страж не забыл про него. Лететь и стрелять.

Еще. Давай! Ну, давай же! Давай! Вот сейчас! Солнце вдруг бьет в глаза.

Вот он, обрыв! Отчаянный вдох разрывает легкие. Осталось чуть-чуть, еще...

Царь вдруг оказывается впереди, чуть сбоку, он первый выскакивает на небольшую площадку на самом краю. Страж не отстает от царя ни на шаг.

И царь, не раздумывая, на полном ходу, летит через край. Вниз!

Аж сердце замирает.

— Цаааарь! — орет во все горло Тизкар, не думая больше ни о чем.

Едва следом не прыгает.

— Царь!

Страж разом поворачивается к нему. Вот он, в двух шагах...

Словно во сне гулкий лязг металла о металл, жалобный звон стреляных гильз о мокрые камни... слишком близко! Все, бежать поздно.

Все.

Тишина.

Конец.

Глубокий последний вдох. Мир замирает вокруг, плывет, медленно так...

Нет. Вдруг тонкий пронзительный свист, и чудище дергается назад. Рвется. Качается. Крутится на месте, глупо лупит куда попало. Ааа! Тизкар летит в сторону, пригнувшись. В неразберихе, длинные лапы чудища скользят по камням, ища опору, грохочут. Судорожно. Тщетно.

И тут же взрыв. Потом еще один. Оглушительный такой взрыв и грохот камней. А в глазах туман и черные круги, и дикий звон в ушах.

Тизкар едва успевает отскочить, закрывая руками голову. Плечо наискось рвет летящий осколок...

А когда он снова начинает видеть — на краю больше никого нет.

Пусто.

Страж больше не стреляет — это малыш Илькум разбил его единственный глаз, а тратить патроны впустую, не целясь, страж не привык. Но и сдаваться не хочет. Упрямо, остервенело, лезет наверх, изо всех сил цепляясь на ощупь покореженными ногами.

Тизкар уже плохо понимал, что было дальше, в голове звенело.

Он смутно помнил лишь, как страж все-таки вылез, неуклюже хромая, как они били, а он метался... он помнил, как Этана всадил меч по самую рукоять в сочленение ноги под коленом, как летели быстрые пули стрелка в дыры сорванной о камни брони, как склонился над обрывом Мелам.

Помнил, как на загривке стража вдруг оказался царь, с последней гранатой в руке.

Что было дальше — он не помнил совсем. Кажется что-то взорвалось, и что-то упало... кажется даже на него... а дальше лишь тишина.

— 8

— Господин, — Иникер, верный Эмешев демон, бежал следом, едва поспевая, шурша перламутровой чешуей.

— Господин, — говорил он, — спрашивали Лару, но я не решился ее будить.

Златокудрая снова появилась вчера, ближе к ночи, какая-то вся издерганная и растерянная.

— Я переночую у тебя, ладно, Сар?

Нервный, сухой блеск в глазах. Оставалось только приветливо улыбнуться.

— Сколько угодно, Ру. А что случилось?

— Ничего, — фыркнула она.

Потом молча, спокойно, словно у себя дома, залезла под одеяло, прямо не раздеваясь. Свернулась калачиком.

— Как там твой царь?

Она не ответила, лишь шмыгнула носом.

По всем прикидкам царь, вот где-то сейчас, должен добраться до чудища. Или уже добрался?

Лесного стража Эмеш помнил хорошо — забавная штуковина, жалко будет, если царь все-таки его поломает. Самое забавное, что Гизиду так ничего и не знал, от хранителя лесов надежно скрывали правду, хихикая за спиной. Гизиду бесился, не понимая... так ему и надо, неприятный тип.

Лару лежала, обхватив руками подушку, с открытыми неподвижными глазами. Что не так?

— С Думузи поругалась опять?

Она тихо всхлипнула, закрыла глаза.

— Ру? — Эмеш присел на край кровати.

— Я просто посплю, ладно? Мы потом поговорим.

— Все нормально? Принести тебе чего-нибудь?

— Не надо, Сар. Все хорошо.

Ладно, пусть спит, с расспросами все равно приставать бесполезно. Завтра поговорят. Ничего. Ну, в самом деле, за ночь ничего не случится. Пусть Ларушка спит, если дома неуютно одной.

Эмеш пожал плечами и пошел философствовать с Иникером во двор, подальше, чтоб не мешать.

Демон ждет.

— Кто спрашивал?

— Гизуду, он просто в ярости. Он там просто в ярости! — Иникер взволнованно размахивал руками, изображая всю ярость маленького хранителя кедровых лесов, — он кричит, что это Лару во всем виновата. Говорит, что какой-то царь что-то у него поломал. Я так и не понял.

Эмеш довольно хмыкнул. Ну и царь! Ему удалось, кто бы мог подумать. В капусту? Геро-ой!

— Хорошо, Ник, я сам ей передам.

Иникер кивнул и быстро ретировался за дверь, ссылаясь на неотложные дела.

Спальня была наполнена до краев ароматом роскошных белых пионов, гибискуса и тонкими сладкими нотками абрикоса. Лару все так же уютно свернулась калачиком под одеялом, положив ладошку под голову, словно ребенок, даже жалко будить. Эмеш осторожно присел на край.

Сколько сотен лет он ее знает, да с детства, считай, а все не перестает любоваться — так хороша. Даже и не скажешь сразу, что в ней особенного, красота Лару шла изнутри, даже не красота — сила. Богиня плодородия, как-никак. Впрочем, это было в ней и раньше, только раньше он предпочитал не замечать, здесь — другое дело. Здесь — игра.

Пододвинувшись ближе, Эмеш поцеловал розовую щечку.

— Ру, проснись.

Сморщив носик, богиня фыркнула что-то неразборчивое и отвернулась, натягивая одеяло до самых ушей. Эмеш усмехнулся и принялся тормошить, она лениво хихикала, но вылезать никак не желала.

— Давай, Ру, пора вставать. Твой царь поломал-таки лесного робота и хочет тебя видеть.

Вот это подействовало, да еще как. Лару мигом оказалась сидящей на кровати, сон как рукой сняло, только голубые глаза недоверчиво хлопали ресницами.

— Атну? Уже? Не может быть!

— Еще как может, — заверил Эмеш, — Гизиду просто в ярости, рвет и мечет. Уж у него вряд ли есть сомнения на счет твоего участия в этой забаве.

Как ни странно, лицо у Лару было почти испуганное, и уж точно не по поводу ярости хранителя лесов.

— Уже? — тихо повторила она, кусая губы.

Несколько секунд сидела неподвижно, словно обдумывая, и вдруг улыбнулась, чуть натянуто, тряхнула головой.

— Атну настоящий герой! Таких, как он, среди людей больше не найти. Он бесстрашен как лев, никто раньше и близко не решался подойти к лесному чудищу, не то, чтобы сразиться с ним!

— Ру? — Эмеш посмотрел на нее с подозрением.

Она подскочила на месте, выскользнула из-под одеяла, понеслась в ванну. И ему не осталось больше ничего, как пожать плечами и отправиться на кухню завтракать. Там на столе, Иникер как раз заботливо приготовил кофе и хрустящие гренки с сыром.

Так какие планы на сегодня? На море он уже ходил, для философских бесед еще рановато — напиваться за завтраком даже ему самому не казалось удачной идеей. Взять, что ли, и правда отправиться в город, посмотреть вблизи как там идут дела? Он давно собирался, едва ли не каждый день, но каждый день откладывал на потом, довольствуясь привычной размеренностью вечности. Обленился.

Да уж, пожалуй, удобнее и безопаснее считать это ленью. Как сказал Уршанаби — он тут залег, как положено, на дне бездны Абзу, и спит. А что, может быть... спать было спокойно и уютно, и просыпаться не хочется вовсе. Вот только у него не бездна, не Абзу какая-нибудь, а море — вон какое лазурное, искрящееся светом.

И нет в мире ничего, кроме этого моря.

Нет, пожалуй еще есть Ларушка, вон весело плещется в ванной, напевая задорный, легкомысленный мотивчик. У Ларушки дела, у нее куча верных жрецов и, похоже, не менее верный царь, который совершает подвиги в ее честь.

Наверно, пора и ему, наконец, сходить к людям, поглядеть, хоть одним глазком, как там они, потребовать каких-нибудь великих свершений в свою честь, громыхнуть, хоть разок, тяжелой соленой волной о неприступные стены. Сделать хоть что-нибудь. А то ведь, чего доброго, еще совсем забудут о его существовании, с них станется. Бог, который спит себе на дне, ничего не делает и ничего не требует — это какой-то неправильны бог, зачем тогда он вообще нужен людям?

В конце концов просто посмотреть, что там с этими людьми стало, может и правда так изменились, как говорят? Может...

Лару загремела за дверью какими-то баночками — готовится!

Усмехнулся. Сходит, пожалуй, только в отличие от Лару, Эмеш не станет так усердно прихорашиваться перед появлением среди людей.

Не прошло и часа, как, наполняя кухню ароматом весенних цветов и ванили, Лару явилась во всей красе полупрозрачного летящего платья, ничуть не желающего скрывать соблазнительность форм.

— Ну, как я тебе? — кокетливо спросила она, застегивая на шее перламутровое ожерелье.

— Восхитительно!

Врать в таких случаях совершенно бессмысленно, можно даже не пытаться.

Она замерла, набрала воздуху в грудь, и вдруг стала серьезной, по-вчерашнему растерянной. Не долго, лишь на миг.

— Тогда, пожелай мне удачи.

— Удачи? Тебе? — удивился Эмеш.

— Просто пожелай, — загадочно улыбнулась она, исчезая за дверью.

— 9

Как это было?

Тизкар лежал на спине, уставившись в небо, пытался вспомнить, осознать, но мысли только неразборчиво гудели в голове.

— Мы победили? Да? — язык слушался плохо.

— Победили, — глухо подтвердил царь, откуда-то издалека, — ты спас мне жизнь, Тиз, и едва не погиб сам.

Спас? Погиб? Тизкар лежал и смотрел в небо.

Да, кажется спас. Он успел закрыть царя собой, когда тот, запихнув в провал разбитого глаза гранату, оказался на земле, обломки поверженного стража накрыли их с головой. Он и сам плохо понимал, что произошло.

— Ничего, Тиз, вот сейчас придет Златокудрая, поставит тебя на ноги.

Да, вот сейчас придет, и все будет хорошо. Или не придет, и все останется как есть. Почему-то было все равно. Едва не погиб... если Златокудрая не придет, то "едва" превратиться в "совсем"... пусть...

Боли не было, ничего не было, только гулко звенела пустота. Ног тоже не было, и рук... то есть, они наверняка были, но Тизкар их не чувствовал. Все, что у него осталось — это высокое синее небо над головой, а в небе ленивые лохматые облака.

И страха тоже не было — теперь поздно бояться. А тогда, там, бояться было некогда. До страха ли?

— А остальные? Как?

— Нормально, — отозвался царь, — все живы.

— Это хорошо.

— Хорошо.

Устало так и безразлично.

— Царь, а царь, водички дай, а.

Атну загремел чем-то, тихо выругался, сквозь зубы, вставая, и Тизкар услышал шаги — неправильные такие, победители так не ходят, приволакивая ноги.

Царь грязный, изодранный... хромал, морщась при каждом шаге, бережно прижимал к груди неестественно вывернутую правую руку, в левой держал фляжку с водой.

Ничего, потерпи немного, козел наш горный, сейчас придет Златокудрая.

— Руку сломал что ли, царь?

— Похоже. А в ноге две пули. Меткая тварь! — неуклюже улыбнулся, дернул плечом.

Да уж, тварь... Убили ее, значит. Хорошо.

Скрипнув зубами, царь кое-как уселся рядом с Тизкаром, приложил фляжку к его губам, подождал, пока Тизкар напьется, потом глотнул сам.

Ничего, сейчас придет...

Солнце забралось на самую вершину небосвода и теперь медленно ползло вниз. Тизкар лежал, глядя в небо, слушал, как над головой снова трещит неугомонная сойка, как стучит вдалеке дятел, как гудит, покачиваясь на ветру, кедровый лес — уже не страшный лес, неизвестно когда успевший стать понятным и родным.

Лежать бы так и лежать.

Казалось, так и будет — он будет лежать, глядя в небо, а царь сидеть рядом, пожалуй до самого конца... не оставит его. Может, не придет Златокудрая? Чудище они убили, чего теперь к ним ходить?

Наигралась? ...хотя это уже не его мысли.

Хотелось закрыть глаза и уснуть, сон подкрадывался тихо, почти незаметно, осторожными мягкими шагами.

— Не надо спать, Тиз, — шепнул царь, — подожди. Наспишься еще.

Тизкар ждет. Он и сам видит — из этого сна можно не вернуться назад. Может быть это и правильно, не вернуться... осторожные, мягкие шаги сна...

Женский испуганный вскрик совсем рядом, и оборвался — словно рот зажала ладошкой.

Откуда здесь женщины? Тизкар попытался приподнять голову, оглядеться. Нет, не выходит.

— Привет, Златокудрая, — это голос царя, — вон, в овраге твое чудище. Ты довольна?

Она не ответила ничего. Тишина. Осторожные шаги.

— Да не меня, его, вон, сначала лечи. А то помрет еще, нам потом возиться-хоронить.

Тонкий, нежный аромат цветов... Тизкар отчаянно заморгал, когда понял — прямо перед ним прекрасное сияющее лицо богини в ореоле золотых кудрей. Если бы мог, он, не раздумывая, упал бы сейчас на колени — никогда еще не видел так близко. Священный трепет наполнил сердце. Теперь и умирать не страшно, подумалось вдруг.

— Его?

— Да. Сможешь?

— Попробую, — сказала она, кусая губы, но они все равно дрожали.

Златокудрая потянулась к нему, коснулась рукой груди.

Легкое тепло разлилось по телу, потом все жарче и жарче... что-то кольнуло у самого сердца, побежало волнами по коже, и тут же страшный, наотмашь, удар в спину. Разом вернулась боль — здоровенная ссадина на щеке, ободранные руки, разорванное плечо, вывихнутая лодыжка, сломанная спина. Не выдержал, застонал сквозь зубы.

— Сейчас, сейчас, потерпи немножко. Сейчас все пройдет.

Влажный блеск в голубых глазах.

Тело скрутило от навалившейся боли, сейчас, казалось, разорвет на части, он умрет. Уж лучше б скорее, сил больше нет.

И вдруг все прошло, отступило. Тизкар лежал, и не мог поверить.

— Ну как ты? Пошевели рукой.

Он пошевелил. Ничего, нормально шевелится, как раньше.

— Встать можешь?

Нерешительно приподнялся, потом сел, осторожно, чуть пошатываясь, поднялся на ноги. И тут же повалился на колени перед богиней.

— Спасибо тебе, Златокудрая!

Она лишь махнула рукой.

— Кого еще?

Царь молча указал на скрючившегося под деревом Этану, раненого не то в бок, не то в живот.

Огромная мощная туша обмякла, затихла, лишь изредка болезненно вздрагивая. Эх, досталось тебе, буйвол! Рядом сидит стрелок, нервно кусая ногти, не понимая, что ему делать и как. Хочет помочь, мальчик. Когда Этана дергается — он испуганно, осторожно, гладит его по ноге, бормочет что-то.

Ничего, у стрелка похоже только ушибы и царапины, вот сейчас Златокудрая буйвола вылечит, и он тоже придет в себя.

Дед сидит, привалившись к дереву спиной, закрыв глаза. Ранен, нет — не разобрать.

Златокудрая послушно обошла всех, у Этаны задержалась надолго, кажется, вытащила из него какой-то осколок.