Зверь лютый. Книга 3. Пейзанизм

Полный "пи" маячит в натуральную величину.

Что радует: не у одного меня голова пухнет. Вон Ольбег бежит:

— Иване, пойдём скорее, деда кличет.

— Пойдём. Ты деду уже все рассказал?

— Ну... А чего, это тайна была?

Насчёт "не болтать" я ему крепко вдалбливал. Но против деда малыш слаб. Да и хорошо что рассказал — время терять не придётся.

— А ещё кто там?

— Яков, Доман. Дед ещё Паука велел позвать.

Интересный персонаж. Первые годы "пауки" жили очень скученно. Всё боялись, что им подать большую посчитают. "С дыма". Потом им установили норму ежегодного платежа в княжескую казну. Очень даже мягкую. Да ещё и форму определили в 10 штук их же собственного полотна. Тут-то они и развернулись. Все быстренько построились, отделились. Пашню начали резко распахивать. Сейчас в веси уже четыре десятка домов.

А вот пока жили тесно — этот парень и погорел. Отец его овдовел и взял в жены молодую девчонку. Моложе сына даже. Когда "пауки" так удачно осели, к ним много народу из малых да погорелых селений просилось. Принимали, особенно девок молодых. Их и выучить "паучьему" делу можно, и в жены взять. Вот такая сиротинка и попала в жены к отцу нашего Паука. Я даже имени парня не знаю — только так и зовут. Парень молодой, мачеха ещё моложе. Сошлись. Молодые тела и такие же души. Без мозгов.

"Любви все возрасты покорны

Но юным, молодым годам

Её порывы благотворны

Как воды вешние — полям".

Эх, Александр Сергеевич... Ваши бы слова да богу в уши. А вот народная мудрость гласит, что спешка — это необходимое свойство организма при общении с чужой женой. Хоть бы и молодой.

Любовнички попались на горячем. Под "порыв" отца и мужа. Отнюдь не "благотворный". Старший "паук" пытался сынка убить — старики не дали. Выгнали из селения.

"Изверг" — извергнутый из рода. Покойник уходящий вдаль.

Отец его потом свою молодую жену бил нещадно несколько лет подряд каждое воскресенье. В память о сыне.

Парень бы пропал, сгинул. Но попал в холопы. Аким как раз в то время свой хутор ставил. Ему люди нужны. Знающие здешние места — особенно. Паук и самопродался. Есть на Руси такой обычай.

"Коль глава растёт из попы

Не пойтить ли мне в холопы?".

Получил в уплату молодую жену. Ту самую Светану. Её из города прежняя хозяйка в прислужницах привезла. Вышла замуж за холопа — сама холопкой стала. Не хотела? А кто спрашивать будет? Любаву мою родили. Потом, когда избы внутри тына поставили — получил Паук и избу, и корову, и прочее. Другие люди у Акима — или из Смоленска, или здесь уже к нему пришли. Но из Паучьей веси — Паук один.

Прежде чем заявиться на военный совет к родному батюшке, заглянул к своим. Николай — то волосы на затылке чешет, то металлическим стержнем по бересте нарезает.

* * *

На бересте чернилами не пишут. Берут заточенный стержень, металлический или костяной — писало, и процарапывают буквы. В одну строку. Снова, задери их бабай на букву ё! — без разделения на слова! С этим самым "юс большой йотированный". Читать, в привычной мне по прежней жизни манере скорочтения... Было бы из чего — застрелился бы.

Ноготок грушу мордует. Я ему во дворе сообразил боксёрскую грушу. Из кожаного мешка с песком. Боксёр из меня... как умирающий лебедь из новорождённого цыплёнка. Хук от свинга отличить могу. И — всё. Но туземцы драться вообще не умеют. Русская кулачная забава — либо оплеуха, либо что-то "под микитки".

Понятно почему. Вы пробовали боксом заниматься, когда ваш противник в тулупе до полу? Основной приём — снос по корпусу. А профессионалы не дерутся, а режутся. Саблями, мечами, ножами... Совсем другая техника.

Какое лучшее средство от всякого карате? — Овчина. Выделанная, невыделанная — не важно. Одеваешь противника в тулуп армейской караульный и молоти. Если повезёт — собьёшь с ног. Пробить хоть рукой, хоть ногой... Это тебе не кирпичи головой ломать. Кирпич амортизационных свойств не имеет. И такая одежда на людях — значительную часть года. А на самом бойце — рубаха по колено. Армяк — ещё ниже. Это отнюдь не борцовка и не кимоно. Проводишь удар пяткой в переносицу? — Ну и выпрыгивай во всем этом.

Когда-то давно персидский царь Кир разгромил широко известного размером своего капитала лидийского царя Креза. Кир был первым из персидских царей, человеком очень оригинальным. Поэтому Креза не придавил как-нибудь... в показательно-извращённой форме. А сделал своим советником. Видимо, по финансовым вопросам.

Через некоторое время лидийцы, оставшиеся без царя в стране и, очевидно, без того же, но — в голове, подняли против персов восстание. Естественно, оно было подавлено. По обычаю предполагалось полное истребление всего народонаселения с продажей в рабство случайно выживших. Но Кир был гуманистом. Кажется, вообще первым в мировой истории. Особенно после ассирийцев с их манерой строить оборонительные сооружения слоями: слой живых, но связанных, пленников, метровый слой глины. И так далее.

В общем, позвал гуманист финансиста и поинтересовался:

— А чтобы нам тут напоследок сделать с твоими бывшими и моими нынешними подданными?

Крез, хоть и финансист, тоже был гуманистом — пожалел своих бывших. И посоветовал в приказном порядке сменить стиль общенародного обмундирования. Лидийцам было указано носить длинные свободные одежды. Через несколько лет только седые ветераны тоскливо вспоминали о славной лидийской коннице. Народ весь стал мирными земледельцами и жил долго и счастливо.

Тут и без Кира Великого и Креза Богатого — всё длиннополое. Национальное миролюбие как неизбежное следствие фасона носимого?

Про удар ноги, обутой в лапти... Да ещё в онучах... Заматываешь ступни полотенцем, одеваешь сверху корзинку из лыка. Хоть липового, хоть берёзового. Именно из лыка — соломенная корзинка... несколько другой эффект даёт. Становишься в стойку киба-дачи. Ни в какую другую в такой обуви встать невозможно. И проводишь какую-нибудь йока-гири.

Ну и как? На ногах остался? — Чёрный пояс на брюхо и медальку на грудь.

* * *

Но Ноготок нашёл в боксе кое-какой смысл. Конечно, против его секиры и Мохаммед Али не выстоит. Однако есть ситуации, когда за оружие браться нельзя. По "Русской Правде" меч вытащил — плати штраф. Кулаком иногда получается дешевле. И крови можно сделать меньше. Особенно, если правильно попасть. Хоть в лоб, хоть в челюсть. Пусть и бородатую. Только не в нос. И по глазам... аккуратнее.

Сломал челюсть — крови нет, а боец уже не боец. Вот и отрабатывает "прямой в голову".

Чарджи ножики кидает. В мишень. Зачем степняку метательные ножи? Это же традиционно матросская забава!

Оказывается — надо. Для дальнего боя есть лук со стрелами, для ближнего — сабля с копьём. А вот для среднего...

Я сначала удивился, потом вспомнил. Казаки ставили во вторую шеренгу в своих лавах метателей. На десятке шагов те, из-за спин копейщиков первого ряда, закидывали противника градом метательных ножей. А мастера обоерукого боя, прорвавшись сквозь строй противника с двумя шашками в руках, вторую тоже метали во врага.

Один Ивашка изображает начальника. Разлёгся в теньке и дремлет. Тут меня местные из-за раков чуть не затопали, а он дрыхнет!

— Рота, подъем! Слушать всем! Предполагаю нападение противника. Форма одежды — по-боевому. В бронях и с оружием. Чарджи, лук со стрелами. Займи позицию на возвышении. Что уставился? Влезь на крышу поварни и будь готов завалить всех. По моей команде. На провокации не поддаваться. Ивашко, Ноготок, находиться у парадного крыльца. Николай, найти Любаву, Ольбега. На двор не соваться. При угрозе разгрома, пожара — отойти к тыну. Дальше — эвакуация по обстоятельствам. Отходить на Пердунову весь. Вопросы? А, мя, чё — вопросами не считаются. Исполнять.

Насчёт нападения я несколько погорячился. Но я же деревенских знаю — у "пауков" мужиков в три-четыре раза больше. Придут разговаривать, разгорячатся при виде нашего малолюдства...

Военный совет проходил... бестолково.

Сначала Аким потребовал моего "отчёта о проделанной работе". Облом-с вам. С полным моим к вам уважением. Я же не Ольбег, чтобы взахлёб с подробностями. Чётче надо, голые биты информации.

"Они напали. Детей схватили. Любаву свалили. Невосстановимых потерь в живой силе и технике — нет. У противника — аналогично. Пленных — одна штука".

Паук наш, его Потаном кличут, только глянул на меня, когда я его дочку Любаву вспомянул. То ли — благодарен за заступничество, то ли — наоборот. Сложные у них там отношения.

Доман больше про кровь спрашивал: "неужто и носа никому не разбил?" Пришлось объяснять насчёт применения биологического оружия летательно-зажимательного типа. В смысле: может и есть у кого кровь, но не от меня, а от раков.

А вот Яков прямо в корень зрит:

— Девку поял?

— Нет.

— Целка?

— Цела.

— Откуда знаешь?

Так-то Ванька. Попался в простейшей двухходовке. Думай, парень. Предки не дураки.

"Чёрно-белого — не брать, "да" и "нет" — не говорить. Что желаете купить?" — старинная крестьянская игра, развивающая коммуникативные и логические навыки. А также контроль за собственной речью. Типа: а не ляпнуть бы лишнего.

Объяснил, что проверил. На всякий случай. Во избежание инсинуаций и диффамаций.

Аким сразу в атаку пошёл:

— Ты... такой-сякой, молодой-зелёный, молоко на губах, да в моё время да за такие проверки...

Утомлять начинает.

Тут Доман влез:

— Чего со стадом делать?

Крестьянину, особенно хуторянину, с соседями ссориться очень рискованно. Могут ведь просто ночью запалить. С четырёх концов. И потушишь, а всё равно убытки. Или есть, вот как сейчас, стадо на пастбище. С двумя пастухами. Уведут "пауки" стадо, и чем жить? Даже если и вернут.

"Коровка заблудилась, лошадка убежала, пару овечек твои пастухи сами съели...".

Вернуть своё — очень не просто. А то уже и невозможно.

* * *

И другие способы есть. Насчёт отравить жизнь соседу. На островах Самоа в девятнадцатом веке процветала охота за черепами.

Собираются деревенские и идут к соседям. Когда у тех праздник с питьём местного пива. Пивохлёбы ночью выходят из дома по одному-два — отлить в кустики. Их по голове дубинушкой — стук. Череп отделяется, прочищается, сушится, вывешивается в общественном доме как признак доблести и "вятшести". По этому поводу всем племенем пьют пиво. Утром одного-двух из своих недосчитываются.

Так — столетиями. И никто особенно не возмущался. Пока не пришли бледнолицые с нарезным, многозарядным и крупнокалиберным.

В середине двадцатого века в те края один европеец с женой забрался. Тихо-мирно никого не трогает, с местными — уважительно. На третий день обнаружил, что все кокосовые пальмы вокруг его хижины — без кокосов. Причём что интересно — полный остров кокосовых пальм. Везде орехи эти гирляндами висят. А вокруг его дома на сто шагов единственные шары — его собственные. Человек интеллигентный, сразу предположил страшное — флуктуация, мутация, радиация. Стагнация и деградация. Но как-то ночью вышел пописать, а там местные — пальмы вокруг его дома трясут. Зачем? А интересно им посмотреть как он будет корячиться — за кокосами ходить подальше, таскать подольше.

* * *

Ну не любят деревенские чужаков. Хоть в Самоа, хоть в "Святой Руси". И выдумки, как бы нас покорячиться заставить — у них хватит.

Доман старательно убеждал, что с деревенскими ссориться не надо, девку-пленницу с почётным эскортом отправить к родителям, раков отдать, выкатить за битые детские морды бочку пива. А стадо, чисто на всякий случай, как бы чего не вышло, немедленно вернуть и загнать по стойлам.

Мирная, познавательная беседа была прервана появлением совершенно неуместного персонажа. В дверь влетел Долбонлав и возопил:

— Тама!... Эта!... Боляличевы на клыльце!... Олужные в блонях!

Я-то с Долбонлавом много за последние дни общался — понял сразу. А вот до остальных глубокая серемяжная правда сказанного дошла с задержкой. Но дошла. Дальше всё пошло быстрее. Значительно быстрее.

Аким: — Кто?!

Я: — Я.

Аким: — Да ты... Да как посмел?!

Я: — Мои люди — мне решать.

Яков: — Пойду я.

Аким: — Куда?!

Яков: — Своим скажу. И самому...

Доман: — Да как же это?

Я: — Скажи своим, чтобы брони вздели, у кого есть. И вели ворота закрыть.

Аким: — Что?! Сопляк недоношенный! Ты тут будешь...

Стук конских копыт за окошком, топот ног по крыльцу. Дверь распахивается настежь, с мощным ударом в стену. Вваливается мужик, грязный, в рваной до пупа рубахе, с разбитым лицом. Без шапки, со следом коровьей лепёшки на одном колене. Вторая штанина — просто прорвана. В дверном проёме съезжает на пол, тычет в стену рукой и орёт:

— Тама! Эта! Убили! Пауки! Тысячи!

Дальше — дурдом. Куда там Чаплину с его падениями!

Яков кинулся в двери на выход. В проёме этот мужик сидит. Сбил его походу, но и сам зацепился. Выехал мордой на крыльцо. Тут Аким с постели встать пытается, орёт как резанный:

— Яков! Яшка! Твою мать!

Яков — назад. Снова сбил мужика, наступил на него. Этот уже просто как гудок пароходный. Навстречу Доман. С маху лбами с Яковом. Итить-ять! Так же и убиться можно! После аналогичного случая с двумя трупами на Нью-Йоркской фондовой маклерам вообще запретили бегать. Так они тренеров по спортивной ходьбе наняли...

Следом за Доманом Паук кинулся. Наступил на Якова... Оба озвучили. Яков двинул — Паук поймал. Лёг рядом. Тоже лежит и высказывается. Под ногами у меня Долбонлав визжит. Поросёнок молодой, недорезанный. На него ещё никто не наступал, это он в порядке профилактики. Аким матерится в голос, Яков зубами скрипит от боли. В дверях гонец в коровьем дерьме тоже... делится познаниями в ненормативной лексике.

Молчат двое: я — от полной охренелости. И — Доман. Лежит себе на полу. Благостный такой. Осталось только ручки на груди сложить и позвать снова попа. Разоримся на похоронах. Без всяких "пауков".

А я сижу себе как сестрица Алёнушка на известной картине. Ножки к груди подобрал, чтоб не оттоптали. И ме-е-едленно соображаю.

Мы же в сенях. А сени всегда проходные. Кроме этой кучи-малы на входе, должна быть вторая дверь.

Точно. Вот она — столом заставлена.

А ну-ка, развернись рука, раззудись плечо, полетай-ка хрень на хрен. Всё со стола — долой, стол — долой, дверь — ногой.

"Вышиб дно и вышел вон". Кто сказал? — Пушкин. — Правильно, он же гений.

Это я уже на бегу добреживаю. Изба-сени, изба-сени, изба-сени. Гридница. Крыльцо. Опоздал.

Ворота открыты, в них вливается толпа мужиков с дубьём. Ножи и топоры у всех и так всегда с собой. А дровеняка — оружие первого удара.

И я очень этому удару соответствую: ни шлема, хоть бы мотоциклетного, ни щитков каких завалящих хоккейных. Рубашоночка, порточки, пока ещё сухенькие. Ножки косенькие, головёночка бедовая платочком прикрытая. В одной руке — дрючок берёзовый, в другой — какой-то кусок бересты с висюлькой. Аника-воин на тропе войны. Встречайте гостей — ирокезы прибыли. Сейчас будет произведён съем скальпов и установление к пыточному столбу. Ну и морды.