Старое платье королевы

Я лишилась дара речи, перевела взгляд на канцлера, но по его лицу невозможно было что-либо прочесть. А спрашивать, что именно имел в виду мэтр Оллен, я не рискнула.

— Сядь прямо, — велел мне маг, и я повиновалась. Босым ногам сразу стало холодно на полу.

— Заглушки не забудьте, — сказал канцлер. — Чтобы не вышло, как в прошлый раз.

— Кто же знал, что несчастная будет так кричать? Не забуду, не переживай...

О ком они? О моей предшественнице? Что они с ней сделали?..

— Смотри мне в глаза, — мэтр Оллен взял меня за подбородок. — Вдохни поглубже, выдохни, расслабься. Да, вот так... Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох...

Я втянула носом вовсе не воздух. Это нечто было плотным, почти как вода — я однажды едва не захлебнулась в ванне, когда была совсем маленькой, и запомнила это ощущение, — однако вещество не перекрывало дыхательные пути. Я не задыхалась, но оно словно втягивалось внутрь, и...

Это было как фейерверк в ночном небе — на праздники их запускают столько, что видно из любого окна пансиона. Помню, мы с девочками бегали от одного подоконника к другому, запрыгивали на них, чтобы лучше видеть яркие огни, и даже сторож, даже дежурная воспитательница нас не ругали...

Мама?.. Да, это мама — красивая, в изысканном наряде, от нее тонко пахнет духами, она обнимает меня и сестер... Братья подходят поцеловать ей руку — они уже совсем взрослые юноши, такие... Такие, что если б я не была их сестрой, то непременно влюбилась бы! И я еще посмотрю, что за принцессу сосватали старшему, может, она мне не понравится...

Отец — высокий, массивный, когда он входит, в покоях сразу становится тесно. Когда я была маленькой, он поднимал меня к самому потолку, к сияющей волшебными огнями люстре, кружил и подбрасывал, а я смеялась...

Сестры и сейчас смеются — обсуждают женихов. Кажется, подумывают о том, как бы поменяться на время — из этого может выйти замечательное приключение! Они ведь так похожи, что их, кажется, только мэтр Оллен способен различить. Даже мама путает, что уж говорить о посторонних! Впрочем, Одо их тоже не путает. У него будто волшебное стекло в глазу, которое позволяет видеть обман: сколько раз я пыталась его провести, но ничего не вышло!

"Смирись, — сказал мне однажды второй брат со смехом, — это невозможно". Но разе я могла отступиться?

Одо был всегда, сколько я себя помню. Он маячил тенью рядом с отцом, вроде бы незаметный, но тот прекрасно слышал его голос. Старший Мейнард был такой же, но его я почти не запомнила, знала только, что Одо занял его место, будто всегда там находился. Может, так и было, если отец готовил его к этому едва ли не с рождения. Иностранец, сумевший занять один из ключевых постов в Дагнаре, не мог упустить его даже после смерти...

Отец его любил, уверена. Мама опасалась, но признавала, что настолько верных людей днем с огнем не сыщешь, а потому можно и потерпеть. Старший брат спорил с Одо до хрипоты и почти всегда проигрывал, а если побеждал, то с неизменными уступками. Второй вообще старался с ним не сталкиваться, удирал на охоту или на очередной бал. Сестры считали, что канцлер — мужчина интересный, но настолько замкнутый, что, наверно, и не женится никогда, разве только ему прикажут. Ну или из чувства долга: чтобы воспитать наследника и поставить его на свое место, как сделал Мейнард-старший: тому ведь сосватали нашу очень дальнюю родственницу, то ли внучатую племянницу отца, то ли многоюродную кузину по материнской линии...

А я... Когда-то Одо снял меня с перил, по которым я решила съехать в подражание братьям, — они столько этим хвастались, и я решила, что тоже смогу, но застряла на середине, таким длинным был лестничный пролет и такая бездна разверзлась внизу... И ничего не сказал родителям, не говоря уж о моей прислуге, и предоставил мне самой объяснять, как это я ухитрилась порвать платье... Он действительно помогал мне решать задачки, потому что от объяснений учителя тянуло повеситься, причем у него на глазах, а Одо как-то ухитрялся парой фраз и росчерком пера объяснить то, что никак до меня не доходило. Главное, поймать его до совещания, потому что после он будет слишком зол, а до того — даже рад немного отвлечься и привести мысли в порядок...

Он не поехал с нами. Отец приглашал, но Одо отказался, будто чуял что-то неладное.

И тем вечером... Я действительно высунулась в окно, чтобы полюбоваться небывалой красоты закатом и замком на его фоне, крикнула назад, что мне не хватает этюдника, да и не сумею я нарисовать подобное... Посетовала, что до сих пор не изобрели маленьких фотографических камер, которые можно носить с собой — вот так увидел красоту, щелкнул затвором и получил картинку, причем цветную! Отец пообещал узнать, не представлял ли кто-нибудь проектов подобных изобретений, мама попросила меня закрыть окно, чтобы не дуло, и я хотела вернуться на место, но в этот момент поезд тряхнуло так, что я едва успела схватиться за раму, чтобы не выпасть. И шляпка слетела — я зачем-то попыталась поймать ее, повернула голову и увидела, как хвост поезда едет себе по рельсам, потом глянула в другую сторону — локомотив неудержимо рушился под откос... Я закричала, кажется, но следующий толчок выбросил меня в окно, и я словно взлетела на мгновение... Подо мною оказались кусты, тощая пегая корова проводила меня удивленным взглядом, а потом я кубарем покатилась по земле, стараясь только сжаться в комок, пригнуть голову к груди и закрыть руками — старший брат говорил, так больше шансов уцелеть, если падаешь с высоты. Не помогло — на моем пути оказался какой-то пень, и.... больше я ничего не помнила.

Потом было черное, красное и белое. Глухое беспамятство, нестерпимая боль и облегчение, когда начинали действовать лекарства. А вскоре я услышала голос, он звал меня издалека — "Эва! Эва!" И я открыла глаза, а когда смогла разглядеть того, кто наклонился ко мне, разрыдалась и все пыталась протянуть к нему руки, но не хватало сил...

"Это правда она? — едва слышно спросила сестра милосердия, а когда Одо кивнул, как-то странно всхлипнула и ринулась наружу с криком: — Ее высочество! Ее высочество жива! У нас!.. Жива!.."

Тогда я еще не знала, что осталась одна. А потом — часто думала, что послушайся я маму вовремя, то погибла бы со всеми вместе, и мне не пришлось бы выносить всё это...

Я никогда не любила приемы, мне не нравились толпы гостей, мне скучно было говорить с ними о всякой чепухе. Меня хорошо обучили всему этому, я знала, что смогу стать достойной супругой знатного дворянина или даже младшего принца, но в этой роли мне не пришлось бы столько бывать на людях. Во всяком случае, так я считала. Может, ошибалась: случая проверить не представилось.

Теперь всё это было моим: огромный и неожиданно пустой дворец, сады и поместья, а еще — страна, о которой я так мало знала, а еще меньше понимала, как ею управлять... И если бы не Одо...

Мне ведь предлагали отречься от престола в пользу старшего кузена, но Одо встал стеной и, помню, не больно, но обидно нахлестал меня по щекам, когда я устроила безобразную истерику: кричала, мол, видеть не желаю корону, провались пропадом эта страна, не хочу ничего решать...

Больше некому, сказал он. Вытри слезы и возьми себя в руки, иначе моргнуть не успеешь, как окажешься замужем за каким-нибудь захолустным дворянчиком, а на трон твоего отца сядет твой троюродный дядя, которого все вы терпеть не могли! Думаешь, люди скажут тебе за это спасибо? Только-только жизнь вошла в обычную колею после проклятой войны, еще не хватало междоусобицы! Его ведь не примут, и что будет тогда, нужно описывать? Ты ведь хорошо учила историю, так?

И я смирилась, я надела корону и старалась изо всех сил, но с каждым днем королевский венец все сильнее сдавливал мне виски... Казалось, даже тогда, когда его нет на голове, он жжет огнем, и я лишаюсь способности рассуждать здраво, да что там — просто думать!

Одо не верил мне, но потом пришел мэтр Оллен, посмотрел внимательно, выругал придворных медиков последними словами и сказал — я больна. Я тяжело больна, и нужно что-то делать, срочно, потому что и так уже случилось чудо — страна удержалась на самом краю, качнулась, но устояла, — вот только эта ноша, похоже, сломала юной королеве спину или, вернее, проломила голову. И если ничего не предпринять, всё станет еще хуже, чем после той катастрофы...

Было еще много всякого: чужие лица, разговоры, улыбки и жесты, и все это мелькало так быстро, что меня замутило, а потом я не выдержала и взмолилась:

— Не надо! Перестаньте, мэтр! Я не могу... не надо больше, у меня голова разорвется!..

И вдруг все прекратилось.

— Говорил же, слабенькая, — мрачно буркнул мэтр Оллен и принялся одеваться. — Скажи спасибо, что хоть столько выдержала. Повторить не проси — точно свихнется.

— Спасибо... — прошипел канцлер и наклонился ко мне. — Как вы?

— Как будто у меня в голове маслобойка, — честно ответила я, заметила недоумение на его лице и удивилась, в свою очередь: — Вы никогда не видели?

— Богиня миловала, — сухо ответил он, но тут же спросил другим тоном: — Очень больно?

В голове гудело и стучало, казалось, будто она распухла впятеро против положенного размера, но терпеть было можно. Так я и сказала.

— Ну, может, я и погорячился с выводами... — пробормотал мэтр Оллен. — Но повторять все равно не стану. Держи свое сокровище. А этой... сам знаешь, чего накапать. И сам поспи хоть пару часов, ты уже на умертвие похож. Бывай!

С этими словами он шагнул в зеркало и исчез.

Канцлер спрятал красный флакончик и закрыл потайную панель.

— Что случилось с другими? — спросила я. — С той, которая кричала? Наверно, она не одна была?

— Не выдержали, — коротко ответил канцлер. — Очевидно, чего-то мы не учли. Или, возможно, вас спасла королевская кровь. Ваша предшественница лишилась разума на моменте крушения. Вы продержались удивительно долго.

— И все равно не успела увидеть всего, так? — я снова подобрала под себя озябшие ноги, не заботясь уже об обивке кресла.

— Увидели, просто не успели осознать. Не всё, но большую часть. А оставшееся я в вас вобью. Если потребуется... — он вдруг улыбнулся, горько, улыбка эта напоминала болезненную гримасу. — Если потребуется — оплеухами.

— Вам-то это зачем? — спросила я, поежившись. Рука у него тяжелая, если верить чужим воспоминаниям.

— Представьте, для кого-то клятва верности — не пустой звук, — ответил канцлер. — А теперь идемте. Я отведу вас назад. Сможете выспаться, а увиденное лучше всего уложится во сне. Полсуток сберегли, уже хорошо...

— Вы не спросите, что именно я увидела?

— Непременно. Вас ждет экзамен, забыли? Но прежде, чем выпустить вас к самой строгой комиссии — почтенной публике, я допрошу вас сам.

Я послушно последовала за ним, чуть не лишилась чувств, когда магический переход вывернул меня наизнанку — кажется, это было чересчур после манипуляций мэтра Оллена, — но быстро отдышалась. Хорошо еще канцлер не спешил, вернее, изо всех сил старался соразмерять свой шаг с моим. Получалось неважно, если честно.

Уже на гравийной дорожке я не выдержала:

— Одо, можно, спрошу?

Это были не мои слова, и я почувствовала, как напряглась рука, на которую я опиралась, вернее, за которую цеплялась изо всех сил, чтобы не споткнуться и не отстать. Так говорила ее величество, а я должна была сказать что-то вроде "позвольте задать вопрос" или "разрешите спросить". Но ведь такие мелочи и есть самое важное, верно? Странно будет, если я стану обращаться к старому знакомому не так, как обычно! Конечно, официальная речь может подчеркнуть неудовольствие, но зачем нужно, чтобы кто-то решил, будто королева сердита на канцлера?

— Спрашивайте, конечно, — ответил он и явным усилием воли умерил шаг.

Он всегда был таким — не порывистым, но стремительным в движениях, и отец... то есть его величество порой ворчал, что не в состоянии уследить за перемещениями Одо. Вот только что был здесь, подавал бумаги, и уже исчез, и оказался на другом конце зала! Хоть гирю ему к ноге приковывай, как каторжникам в незапамятные времена, чтобы немного замедлить...

— Зачем мэтр Оллен раздевался?

Клянусь, канцлер споткнулся.

— Это всё, что вас заинтересовало?

— Конечно же, нет, но другое... как вы сказали, не улеглось еще в голове, — созналась я. — А настоящих магов я никогда не видела, поэтому интересно... Так зачем мэтр Оллен снял одежду?

— Спросите что полегче, — мрачно ответил он. — В прошлые разы он так не поступал. Максимум — сбрасывал свой кошмарный балахон, если являлся при полном параде.

— Может, хотел меня... ну, смутить? Или даже шокировать? У него на коже такие рисунки, что...

— Какие еще рисунки? — канцлер приостановился.

— Он же весь разрисован, — удивленно сказала я. — То есть, наверно, это татуировки, я читала... Он велел мне смотреть ему в глаза, но я успела кое-что рассмотреть до того, как он начал... процедуру.

— И что же у него за изображения на теле?

— Не могу описать, — подумав, ответила я. — Очень сложные узоры, они перетекают один в другой, и если долго смотреть, кажется, словно они шевелятся под кожей. Иногда мерещится чье-то лицо... или морда, цветок или совсем что-то непонятное, но такое... Как бы объяснить... Оно ужасное, отвратительное, тошнотворное, но взгляд отвести невозможно! Как бородатая женщина или самый толстый человек в мире — так описывали девочки, которые бывали в цирке, я-то только афиши видела.

— Гхм... Гениальное сравнение, — поперхнулся канцлер. — А воспроизвести эти рисунки вы в состоянии?

— Вряд ли. И потом... я боюсь, — созналась я. — Они ведь наверняка колдовские? Тем более, вы... вы их не видели, так?

— Не видел. Ну да это ни о чем не говорит.

— Может, мэтр Оллен пытался меня напугать?

— Вполне вероятно. Он как-то обмолвился, что с испуганными людьми проще работать — когда природная защита падает, повышается восприимчивость. Правда, он выбрал крайне странный способ для того, чтобы вас потрясти. Тем более, вы не слишком-то удивились, так?

— Я видела в анатомическом атласе человека совсем без кожи, — сказала я не без гордости. Чего мне стоило добыть эту книгу из шкафа госпожи Увве, а потом незаметно вернуть на место, лучше даже не вспоминать. — Рисунки на коже выглядят получше. А что до прочего, то мэтр Оллен... ну... даже не вовсе разоблачился.

— Вы полагаете, я позволил бы ему раздеться догола в присутствии несовершеннолетней девицы, вверенной моему попечению? — холодно осведомился канцлер.

— Но он ведь волшебник. Что вы можете ему сделать? Приказать? Но он бы отказался со мной работать, вот и всё. Еще раз приказать? А вдруг мэтр Оллен обиделся бы и совсем испортил мне мозги? То есть... — я перевела дыхание, — не знаю, зачем бы ему это понадобилось, но вдруг я ему просто не понравилась? Не понравилась же, так?

Канцлер кивнул.

— Почему? Потому что я... из приюта, как вы сказали? Плохо одета, у меня дурные манеры?

— Вовсе нет, — сказал он после долгой паузы. — Одежду легко сменить, Прочее... бывает и хуже. Должен отметить, что госпожа Увве уделяет достаточно внимания этой стороне воспитания.