Путанабус книга 1 Лишние земли лишних

— И отстали?

— Отстали, но прокляли. Наверное, из-за этого проклятья вы все тут и оказались со мной.

Смотрю ей в глаза. Взгляд у неё уверенный, точно верит в проклятие.

— Проституцией занимаешься?

— А на что ещё мне жить? — возмущается в ответ, — Фамильное золото я ещё два года назад продала, как дура, в ломбард. Задешево. Профессии нет. А на тех работах, что предлагают, денег даже на коммунальные услуги не хватит. Да и там все норовят сразу под юбку залезть, причём на халяву. Лучше уж по честному путанить.

За ней шла Наташа Синевич из Белоруссии, из славного города Гродно. 22 лет. Студентка Московского педагогического государственного университета, бывшего Ленинского . Учится по специальности дефектолог-логопед на платном отделении. Остался последний курс. Живет в общежитии. Родители помогают, как могут, но что той помощи для такого дорогого города, как Москва — слёзы.

Наташа высокая девушка, почти метр восемьдесят, но это её нисколько не портит, так как она очень пропорциональная и стройная. И очень красивая. Глаза, так просто васильковые, настолько насыщенный синий цвет их радужки. Русая. Красивые грудь и бёдра. Узкая талия. Плоский живот и ноги с круглыми коленками. Такой красавице только Купаву играть в опере 'Снегурочка' . Аншлаг обеспечен.

Эскорт для неё хорошая подработка, чтобы не вгонять родителей в лишние траты. От занятий проституцией открещивается, но, думаю, что, скорее всего, в этом она мне врёт. Стыдится.

Девятой была самая старшая девушка моего "пионерского отряда", 23-летняя Ингеборге Прускайте, литовка, жемайт из Клайпеды. Темная шатенка, голубоглазая, кровь с молоком, большая упругая грудь, узкая талия и широкие бедра. Черты лица немного крупноватые, впрочем, её внешность это не портило, а добавляло перчику. Рост: метр семьдесят.

— Девяносто-шестьдесят-девяносто? — спросил я.

— Нет, — гордо заявила в ответ, — Девяносто два — пятьдесят восемь — девяносто.

Просто Сольвейг легендарная. На улице на неё, наверное, все оборачиваются.

— Откуда так хорошо знаешь русский язык?

— Так у нас Клайпеда — русский, считай, город. А до войны был немецкий Мемель. Жила бы в Каунасе совсем бы вашу мову не знала. Школы у нас, что в Клайпеде, что в Каунасе одинаковые, литовские. Просто у меня полкласса было русских.

— Странно, твои соотечественники все обычно в Ирландию рвутся уехать на заработки, а ты в Россию. Нестандартно, как то, не находишь?

— А что я в этой сраной Ирландии забыла? — от возмущения даже румянец на щеки пробило, что сделало её ещё привлекательней, — Жопой кверху весь день на грядке стоять за десять евро в час? Где единственное развлечение это танцы в деревенском пабе с местными алканафтами ? Съездила разок. Как заработала на обратный билет, так сразу и вернулась. И на всю жизнь зареклась возвращаться в эту страну лицемерных жадюг. Не с моей красотой грядки полоть, а другой работы там для нас нет. Будь ты хоть доктор наук. К тому же они все упертые католики, особенно бабы.

— А литовцы разве не католики? — искренне удивился этой её эскападе.

— Католики, — подтвердила, — Но не настолько же. У ирландцев от папы Римского просто крышу сносит. Это надо видеть. Эротическое наслаждение для них. Круче пип-шоу.

— Ну, а Москве чем лучше? — прибавил я в голос скепсиса.

— Да всем. В Москве я сначала попыталась поступить в театральный. Чем я хуже тезки? Документы подала сразу в несколько приемных комиссий. Но никуда не взяли из-за акцента. Нет, ничего такого, там и русских с говором не берут. Профнепригодность.

— А как же Дапкунайте со своим ярко выраженным акцентом?

— Так она же и начинала, как литовская актриса в Каунасском театре. В её литовском языке никакого акцента нет, — ухмыляется, — Это уже потом, когда она в Литве прославилась, её стали приглашать сниматься в русских киностудиях.

— А дальше, как жила?

— Сначала проедала то, что заработала в Ирландии. Потом меня знакомый преподаватель из ГИТИСа на первую мою вечеринку олигархов запихнул. Пять сотен долларов, как с куста, за выходные на шикарной даче. Это тебе не на ирландской грядке, где вечно пьяные трактористы с немытыми руками.

— Так уж и вечно пьяные? — не поверил я.

Пьяных в лохмуты лондонцев, обсосавших все углы на Пикадили и 'отдыхающих' на улице, я видел. Но вот, к примеру, в Оксфорде, где я учился, народ пил не больше остальных.

— Ну, пьют они совсем не так, как литовцы, под заборами не валяются. Но с утра они уже под градусом. И весь день по чуть-чуть догоняются. К вечерним танцам в пабе уже лыка не вяжут. И так ежедневно. Без выходных.

— Мда... — почесал я репу, — Кто-то из умных сказал, что в СССР алкоголизм острый, а в Европе хронический.

— Похоже на то, — поддакнула литовка.

— А теперь что делаешь?

Ингеборге посмотрела мне прямо в глаза и сказала неторопливо с четкой аллитерацией. Я бы даже сказал, что заявила с неким вызовом.

— А теперь я раздвигаю ноги за двести евро в час. И ко мне очередь стоит из приличных, обеспеченных, хорошо одетых, и воспитанных людей, которые терпеливо ждут, когда я на эскорте заработаю на масло под их черную икру, и освобожу окошко в своем графике. Так вот. Зимой возят меня на горные лыжи в Куршавель или в Аспен Маунтин . Ну, это там, где катается Антонио Бандерос. Летом на Канары или в Ниццу. Или на яхте по произвольному маршруту. Под парусом. Так что квартиру в Москве себе я уже заработала. В хорошем новом доме на проспекте Вернадского. Высоком таком.

Исчерпывающий ответ. Дальше её допрашивать не стал.

Потом собеседовал с двумя украинками. Такими внешне неодинаковыми, будто принадлежат разным народам.

Яриной Урыльник, с хутора из-под Ивано-Франковска, 18 лет. Типичная чернявая "западенка" , кареглазая, очень красивая, хоть и небольшого росточка. Ей бы ноги чуток вытянуть — цены б не было. Этакая таракуцка: ткни спичкой — сок брызнет.

Закончила школу, и с подругами, наплевав на всю украинскую незалежность, сразу попёрлась завоевывать Москву, с барахлом, узлами, кастрюлями и даже чугунными сковородками, как на вечное поселение. Только их там — таких красивых, никто и не ждал, аж обидно. Сначала работала на рынке возле Киевского вокзала продавщицей. Но быстро поняла, что подставлять задаром свою белую задницу под черных хозяев палаток, да ещё за просто так — не есть хорошо, когда налицо реальный денежный спрос на её красоту.

Теперь самостоятельная. Квартиру снимает. В эскорте недавно. В активе только работа на автосалоне промо-девочкой.

— А для всех кавказоидов у меня пятидесяти процентная надбавка. За прошлое, — гордо завила она напоследок.

Мол, смотри, какая я умная. И мстительная.

Вторая украинка — Оксана Кончиц, была из Днепропетровска, точнее из заводского поселка городского типа под Днепропетровском. 19 лет. Длинноногая, светлая шатенка, с большими чувственными глазами благородной оленихи. Маленькой пикантной родинкой на верхней губе у крыла аккуратного носика. Красивый рисунок губ. Идеальная фигура.

После школы кем только не работала в Днепропетровске, но долго нигде не задерживалась: всё хозяева доставали со своей "любовью", чтобы денег меньше платить.

— Хотя по идее должно быть всё наоборот, — возмущается.

В московский эскорт её зазвали в прошлом году какие-то залетные рекрутёры . И, что самое странное, не обманули, устроили, как обещали. Даже квартиру ей сняли недорогую.

— Проституция? Иногда. По случаю. Очень задорого.

Отвечает твёрдо, раздельными фразами и смотрит на меня при этом гордо. Прям королева. Но посмотришь на такую красотку и не возникает даже мысли не поверить.

Под номером 12 выступала молдаванка Екатерина Лупу из деревни Бэлэбэнешь. 19 лет. Яркая, эффектная девушка. С шикарной копной каштановых волос. Черными глазами и ярким ртом, без следов помады. Грудь такая, что лифчиком её только унижать. Притом, что все выпуклости у неё на месте, Катя производит впечатлениё гибкой тростиночки, при росте в метр шестьдесят восемь.

Карьера её была зеркальна той, что у западной украинки. Сначала торговка на московском рынке, потом проститутка без отрыва от производства, так как все родственники постоянно яблоки привозили на продажу багажниками. Год назад рынок бросила, устроила на свое место подросшую двоюродную сестру. Ей за это тетка ещё в ноги кланялась, благодарила.

— Дура старая. Привезла любимую дочку в вертеп и рада, что "пристроила хорошо". А не пристрой я её туда, так я бы была еще плохой, — возмущается.

Потом вскинулась глазами, накрутила себя и выдала.

— Со мной как в анекдоте, — смеётся, — Девушка с вами можно познакомиться поближе? Катя. А если ещё и с подружкой? Две кати.

Но смех её при этом был какой-то надрывный.

Завершала эту чертову дюжину путан еврейка Роза Михайловна Шицгал, 18 лет. Коренная москвичка, что характерно. По крайней мере, её семья живет там с двадцатых годов прошлого века. Небольшая, но очень фигуристая. Лицо типично семитское: смуглая, нос чуть вислый с горбинкой, большие черные глазищи с поволокой, узкая талия, большая упругая грудь и красивая попа. У родителей в наличие есть всё: квартира, машина, дача... Средний класс, короче.

— Это у родителей. А у меня самой "MINI" , юзаный , правда, — заявляет гордо, — И дача советская в шесть соток с садовым домиком от бабушки в наследство досталась. Зато всего в сорока километрах от Москвы, рядом с Ленинскими горками.

Папа у неё — профессор в московском ВУЗе. Мама — бывший кинокритик, в настоящее время — правозащитник.

— Это у неё не иначе, как с недоёба, — прокомментировала Роза, — Так, как те мелкие гранты с пиндосского Госдепа трудно считать заработком.

Учится в Московском химтехе, где папа и профессорствует. Но основное занятие эскорт и элитная проституция. А учёба, чтоб диплом был, как и положено интеллигентной женщине.

— Просто нравится мне это дело. За мой же кайф, мне же ещё и бабки платят, — смеется, а глаза масляные, уже мутнеют.

Глаз она на меня уже положила, как пить дать. Ага, вон уже и белой туфелькой на пальчиках ноги поигрывает. Верный разведпризнак.

— Ладно, садись пока на место, интеллигентная женщина, сейчас собрание у нас будет. Пионерский сбор, — потеребил я конец её красного галстука.

Но прежде чем что-то вещать, надо определиться. Итак, что мы имеем с гуся, кроме пиз...лей от дедушки?

Мы все в некоем неизвестном месте, где всё в руках непонятной военизированной организации под названием 'Орден'. Какой Орден? Католический, масонский, иллюминатский? Нет информации. Зато известно, что он тут всем рулит. Это раз.

На руках у меня чёртова дюжина баб. Из которых три скромницы и десяток вполне отвязанных особей, из которых пара-тройка вообще безбашенных. В любом случае — пассив, обуза. Это два.

Из активов — один автобус. Это три.

Главное — домой дорога заказана, как декларировано вооружёнными сотрудниками этого самого пресловутого Ордена.

И всё.

Но прорываться всё равно придется с тем контингентом, который есть, тут, главное, употребить его правильно.

Тут же с глубины души всплыла и затрепетала подлая мыслишка: бордель открой элитный, Жорик. И живи, не тужи. Путаны прокормят. Но я её, тут же, загнал обратно, потому, как бордель — это, как правило, ещё и криминал на холке. А где криминал, там мне не место. Проверено в "ревущие" девяностые. Тошнит.

Впрочем, и от роли сутенера ещё больше тошнит.

Будущее в тумане. Пока об этом мире (если это действительно другой мир), мы ещё ничего конкретного не знаем. То есть вообще ничего.

Оглядел я притихших девчат, всё же они все очень красивые.

И это всё теперь мне?

Подсознание тут же выдало древнюю народную частушку.

Эх, ма,

Как бы денег тьма.

Купил бы девок деревеньку,

Да и ёб бы помаленьку.

Даже улыбнуло конкретно. Ощущение петуха в курятнике... Всё, всё... Отставить слюноотделение, пора уже и собрание открывать.

Решил начать с шутки. Ну, типа обстановку разрядить и девчат подбодрить:

— Сбор нашего пионерского отряда объявляю открытым, — заявил голосом бодрячка-комиссара из нашисткого движения , — Слово для доклада имеет пионервожатый Жора. Прошу занести в протокол: Жора заявляет: картина Репина "Приплыли".

Шутка юмора не прошла. У неё, когда я ещё был маленький, уже была большая борода.

Девчонки смотрели на меня предельно внимательно во все глазищи и ждали что-то серьёзного. По крайней мере, определённости.

Сероглазая татарка с пепельной гривой волос выразила общий вопрос, который читался в глазах каждой:

— Жора, скажи нам правду: мы где?

— Где, где... В Караганде. Когда всем объясняли — уши затыкала? — нахамил в ответ, но неожиданно вспомнил её имя, и, это, как, ни странно, настроило на более конструктивный лад, — Вот ты сама, Альфия, что по этому поводу думаешь?

— Нам думать не положено, когда у нас мужик есть, — съязвила мелкая каштановая шатенка Сажи, не спуская с меня глаз цвета спелой маслины.

А вот Альфия промолчала.

Я внимательно посмотрел в глаза чеченке, и вдруг осознал, что она не прикалывается, а на самом деле так думает.

— Вот мы и ждем, что наш мужчина решит. Как скажешь, Жора, так и сделаем, — поддержала её еврейка Роза. Что характерно, тоже безо всякого следа обычного своего ёрничанья.

И вот тут мне реально поплохело. Брать на себя ответственность за чертову дюжину отвязанных баб мне крайне не хотелось. Хотя каждая из них и вызывает во мне разные эротические фантазии, но только по отдельности, а не всем скопом. Да и что я с ними делать буду посреди неведомого дикого мира, если всё действительно тут так, как иммиграционный боец Оксана расписывала.

Они же делать ни черта не умеют, кроме макияжа.

Обуза, одним словом, в любом случае, кроме открытия борделя.

Вот чёрт, что же этот бордель ко мне привязался-то?

— Селянс! — я возмущенно выставил вперед ладонь, — Давайте сразу расставим все точки над "ё". Я не ваш мужчина. И тем более не ваш сутенёр.

— Был не наш, — поддержала Розу литовка Ингеборге, она по-русски говорила с неуловимым, но очень притягательным акцентом, — Час назад. А теперь, как видишь, всё вокруг кардинально поменялось. И отношения поменялись. Остались только мы и ты, как единственный наш мужчина. Но я думаю, что мы из-за тебя не подеремся. Не тот случай. Правда, девочки?

Девочки промолчали. То ли в знак согласия, то ли в преддверии драки. Не понять. Слишком они напуганы, чтобы читать по лицам другие эмоции.

Однако надо их для начала просто успокоить, а там, как говорят в Одессе, будем посмотреть.

— Девочки, давайте не будем упиваться грядущими бедствиями, — начал я свою речь, перебегая глазами по их лицам, ловя малейшие изменения мимики, — И не надо гнать преждевременно волну. Думаю, что всё ещё образуется. Наверное, произошла какая-то ошибка с этой их новой охранной системой, — это я уже тут за соломинку хватался, и гнал эту парашу, не столько их, сколько самого себя, подбадривая, — Мы ещё все вернемся домой. И всё у нас будет хорошо. Ещё пройдете по Москве сексуальным ураганом.