3b. Глубокий сон

Говорить он при этом не прекратил.

— Подобная двойственность повсюду. В ком-то подавленная часть скрыта так глубоко, что никогда не выходит наружу. Не особенно погрешив против истины, можно сказать, что её вовсе нет, раз она почти никак не проявляется. Кто-то, как уже поминавшаяся мною жена, имеет одну скрытую грань, регулярно (при соблюдении определённых условий) выглядывающую наружу. И это так же нормально, как две или более ипостаси оборотня. Коли на то пошло, какая разница, преображается твоё тело или же душа? Второе бывает куда опаснее...

— А бывают люди, суть которых состоит из многих частей?

— Конечно. Возьми любого актёра, честно входящего в придуманный образ. Сколько масок может он одеть? Сколько костюмов примерить? Сколько разнящихся судеб изобразить? По профессии или по призванию, обладатели таких душ просто ближе к хаосу. В них мирно уживается столько разных и вроде бы противоречивых сторон, что кого другого подобное многообразие свело бы с ума. А вот они — ничего, живут. Даже приносят пользу.

Ага, мысленно согласилась я. Вот ты, Жиан, уж точно приносишь почтенным горожанам бездну пользы. Сразу видно, что тебе здесь не с кем поговорить. Вон как распелся (распелась?), опять забыв подмешать скрипучести в голос.

За разговором я совершенно забыла о времени, как и разговорчивый архивариус. Но прошло никак не меньше нескольких часов, а день начал явственно клониться к вечеру, когда неподалёку вместе с грохотом сапог сгустилось облако угрозы.

— Что это там? — перебила я Жиана на середине фразы. Архивариус моргнул и начал было вставать, но тут из-за края выгородки беззвучно выдвинулся фер Уллахис. В той же пластинчатой броне без шлема, что и утром. Но, в отличие от утреннего, вечернее выражение лица доблестного рыцаря мне ни капельки не понравилось.

Вина и сомнение, задавленные решимостью. Сочетание, добра не сулящее.

— Игла. Я вынужден сообщить, что по приказу, подписанному мэром и главным судьёй, вы арестованы по подозрению в совершении... ряда преступлений.

— Коротко и ясно.

Я встала.

— У кого-то другого, фер Уллахис, я бы могла потребовать предъявления приказа об аресте. Но в вашей честности я не сомневаюсь. Если вы лично видели этот приказ... вы ведь его видели?

— Да.

Выложив на стол трофейный нож, я сложила руки на груди.

— Тогда я готова проследовать с вами, куда укажете.

Воитель Света сглотнул.

— Прежде чем мы отправимся в... я хочу взять с вас обещание.

— Какое именно?

— Не совершать никаких магических действий. В особенности враждебных. Иначе нам придётся принять... меры.

— Клятва, данная под давлением, не имеет законной силы, — любезно напомнила я. — Но я могу с чистой совестью обещать вам, что не стану творить вам зла ни словом, ни магией, ни иным возможным способом, пока со мной будут обращаться честь по чести. Коль скоро я повинуюсь вашей просьбе, извольте позаботиться, чтобы щит закона простирался надо мною так же, как над любым человеком, чья вина не доказана.

— Слово чести! — пылко воскликнул фер Уллахис. — Я верил в то, что вы не виновны, и теперь верю в это ещё крепче! Клянусь, что...

— Не слишком увлекайся, юный Эрсай, — перебил его некто басистый, находящийся вне моего поля зрения. — Мы имеем дело с ведьмой. Причём, по вашим же словам, она уже призналась в совершении колдовских действий. Думаю, дознание не займёт много времени.

Фер Уллахис сник.

А мне стало интересно: кто это там такой фамильярный объявился? Хоть я его пока не видела, а только слышала, обладатель баса уже вызывал у меня неприязнь пополам с недоумением, приправленным щепотью презрения.

"Призналась в совершении колдовских действий"! Надо же, как всё сразу стало однозначно!

— Принимаю вашу клятву, фер Уллахис, — сказала я и двинулась вперёд.

— Мы — это мы, — негромко напомнил архивариус, когда я проходила мимо. — Не больше, но и не меньше.

Я коротко кивнула.

— Благодарю за долгую и содержательную беседу, Жиан.

...До сих пор, изобретая для меня различные испытания, Котище Безымянный проявлял себя достаточно мягко. Но теперь он, похоже, решил круто поменять декорации и закрутить сюжет пожёстче. И если воспринимать кошмар со мной в качестве живой мишени в качестве намёка или открытого предупреждения — намного жёстче.

Камера, в которую меня сунули, располагалась глубоко под землёй, и более глубокой, наверно, не было во всём Харроу. Собственно, назвать это помещение камерой значило сильно приукрасить реальность. Скорее, это был строгий карцер или попросту душегубка. Когда мои тюремщики закрыли дверь и ушли, внутри воцарились влажная холодная тьма, рассеять которую не могло даже моё ночное зрение, и такая тишина, что можно было, нимало не напрягая слух, разобрать, как шелестят лапки снующих вокруг многочисленных мокриц.

Ночь в таком месте может подавить волю человека к сопротивлению, а может и вовсе сломить её. Будь на моём месте кто-то другой, всё вполне могло пойти по плану, составленному сунувшими меня сюда. Вот только для запугивания урождённого мага нужно нечто большее, чем холод, сырость и темнота. Пассивные средства могли лишь подточить мои силы, да и для этого требуется довольно много времени. В конце концов, я имею выпестованную всей сознательной жизнью привычку к холодным сырым подземельям, к темноте и одиночеству.

Решающим, однако, было сознание, что освободиться из этого узилища при желании будет не так уж сложно. Внутри у меня полыхал никем не загашенный огонь тёмной магии, которого с лихвой хватило бы и на дверь камеры, и на тюремную стражу. Но я решила избрать пусть пассивного ожидания, ибо мне не хотелось убивать ни в чём не повинных статистов. А чтобы скоротать вязко текущие часы, я постаралась как можно точнее вспомнить беседу с архивариусом.

Среди прочих тем Жиан затронул и тему испытаний.

— Ничего в этом нет нового, Игла. Всё и вся нас испытывает. Природа испытывает людей бегом лет и переменой погоды, расстояниями и подбрасываемыми загадками. Требуя от нас усилий, порой она вознаграждает за них сторицей. И ближние наши не отстают от мира, они также испытывают нас. Любимые испытывают изменами. Любящие — верностью. Покупающие скупостью, а продающие — щедростью. Имеющий друзей проходит через нескончаемое испытание верностью, и настоящие враги испытывают нас точно так же. Болезнь испытывает страданием, страсти — удовольствиями, беды — страхом. В красках и формах заключено испытание зрения, в созвучиях — испытание слуха. И сами мы постоянно испытываем то своё тело, то свою душу, то свой ум, то свою память, то свои умения...

— Но у любого испытания должна быть цель, — заявила я. И добавила. — Если нас берётся испытывать некто более могущественный, чем мы сами, некто, чьи замыслы в лучшем случае туманны, а стремления неизвестны...

Заканчивать не стала. Архивариус посмотрел на меня поверх очков чуть иронично, словно разгадав подлинные мотивы моего высказывания.

— Какого совета ты от меня ждёшь? Нельзя подладиться под неизвестное, нельзя и попасть в такт мелодии, которую не слышишь — разве что случайно и притом ненадолго. Выход из такого испытания один. Тот, что годится на любой случай. Надо быть искренним.

— Душа нараспашку, слова на ветер?

— Зачем же? Довольно будет и искренности актёра, примерившего вместе с новым костюмом новую роль. В конце концов, даже то, что мы считаем глубочайшим проявлением своей сути, есть всего лишь наиболее искренняя и удачная игра.

Помолчав, Жиан добавил таким тоном, словно на краткий срок полностью забыл о моём существовании:

— Игра с самим собой...

Теперь, вспоминая архивариуса, я была уверена: разговор с ним (или всё же с нею?) был для меня очередным испытанием. Небрежно, как бы между делом, Жиан подбрасывал мне такие кусочки мировой мозаики, что из них можно было при должном усердии собрать совсем иную картину реальности, чем та, к которой я привыкла. Ей же ей, если архивариус и не был путешественником по мирам, он наверняка близко знал кого-то из этой братии!

То есть сперва Жиан наговорил мне много разных полезных вещей, а потом Котище сунул меня в камеру. Тьма, тишина, отсутствие привычных занятий... не для того ли это было сделано, чтобы я как следует уложила в голове содержание долгой то ли беседы, то ли лекции?

Воспользуюсь случаем. Припомню. Обдумаю.

И сделаю практические выводы.

Задачу мою упрощает то, что выводы эти более-менее просты. Как говорил архивариус, "мироздание устроено очень сложно, если вдаваться в детали, и предельно просто, если говорить об уровне концепций". В моём случае простота окружающего выражается так: меня окружает сон. Сплетённый вокруг меня (и отчасти для меня). Чужой.

А я всегда остаюсь собой. Даже в чужом сне. Иначе говоря, я свободна и могу абсолютно всё, на что мне хватит дерзости мысли. Коль скоро я нахожусь во сне и знаю это, я не обязана следовать сценарию. Я могу сама стать автором. Или, для начала, подретушировать происходящее в меру своего желания.

К примеру, почему я уверена, что здесь так уж темно и холодно? Только потому, что в подобной подземной душегубке должно быть темно, холодно и сыро? Ха! Это сон! А я — урождённый маг, я властна даже над материальным, а не только над умозрительным. Я могу зажечь здесь свет и произнести обогревающее заклятие... но что, если можно обойтись без костылей привычной магии? Что, если достаточно просто вообразить себя способной видеть в полном мраке и не страдать от холода? Ведь моё тело здесь тоже иллюзорно, а иллюзия может мёрзнуть лишь в том случае, если таковы правила игры. Я согласна с такими правилами? Нет!

Подрожав от холода во сне, я, конечно, не пострадаю. Даже если меня здесь вморозят в цельную глыбу льда, если мороз вокруг будет таков, что самый воздух сперва потечёт, словно вода, а потом застынет прямо у меня в горле, лишив способности дышать, я всё равно не погибну. Я даже не пострадаю. Что мне все эти игры воображения? Мелочь, не стоящая внимания!

Накручивая себя подобным образом, я осознала то, что до этого ощущала лишь очень смутно, на одной из самых дальних граней рассудка. Выразить словами это ощущение было довольно сложно; говоря метафорически, моя воля поцеловалась с волей создателя сна, и последняя немного уступила, изменяя форму и содержание.

Как следствие, я стала полноправным соавтором своего сновидения. Ненадолго и в малом, но стала ведь!

Подтверждающей новые права мелочью стало то, что я прозрела и перестала ощущать холод. Причём никаких заклятий мне для этого не потребовалось. Хватило должным образом направленной мысли.

Свои восторги по поводу сделанного я постаралась сдержать. Ну да, я изменила свой сон. Подумаешь, великое деяние! Если вспомнить слова Котища, "каждый из соискателей некогда совершил деяние, оставившее заметный след в сферах Знания. Каждый шагнул за пределы возможного, обошёл, изменил или просто сломал законы своего мира. Это достаточно явно показывает, что в пределах одного мира, одного пространства, одного Закона вам тесно".

А я действительно совершила считавшееся невозможным. Я анимировала костяного дракона без кровавой человеческой жертвы. И не во сне, а в реальном мире.

Свыкнуться бы ещё с представлением, что мой привычный "реальный мир" и мои/чужие сны лишены принципиальных отличий...

В камере меня продержали всю ночь и ещё немного. Всё это время я провела на ногах, расхаживая из угла в угол. Присесть и тем более прилечь было негде, но снова менять окружающее ра­ди того, чтобы выспаться, мне не хотелось. Как и вообще спать. Я размышляла, вспоминала, пла­нировала — короче говоря, проводила время слишком интересно, чтобы задумываться об отдыхе.

А потом за мной пришли.

Суд должен предваряться следствием. Причём то и другое должно совершаться по определённым правилам. Всё это — часть ритуала, именуемого правосудием. Вот только у меня сложилось стойкое ощущение, что разговаривающий басом фер Трискель, которого фер Уллахис почтительно именовал "учителем", крайне мало интересуется тем, кто я такая. Зато готов засудить, приговорить и казнить любую особу женского пола, которую сочтёт ведьмой. Он явно не был настроен соблюдать правила и следовать ритуалу ради одной из них.

Для ведьм у него существовал особый подход.

Меня посадили лицом в глухой угол. Чтобы я не могла учинить сглаз и порчу, мне завязали глаза. Чтобы не могла наложить заклятие при помощи жеста, мои руки упрятали в нечто вроде негнущихся стальных перчаток. Чтобы не могла налагать заклятия посредством слов, а заодно — вставлять шибко умные комментарии, в рот засунули кляп.

И защитника мне, что характерно, не предоставили.

Может быть, таковым считался мой знакомый рыцарь. Но фер Уллахис, присутствующий на "следствии", по поводу всего вышеперечисленного отмалчивался и оттого сильно упал в моих завязанных глазах.

Кроме доброго фера и меня, в помещении находился недобрый фер Трискель, какой-то чиновник из судейских, то ли судья, то ли прокурор, да ещё писарь, старательно скрипевший пером и молчавший не хуже, чем его чиновное начальство.

Началось с опроса свидетелей. Выслушав первых двоих, я начала скучать, ибо опрос шёл по такой ровной колее, что следующий вопрос мог бы предсказать даже деревенский дурачок.

— Ваше имя, почтенный (почтенная)?

— Каков ваш род занятий?

— Какие печальные обстоятельства вашей жизни связаны с тёмным ведовством?

— А ещё какие? Может быть, что-то скверное случилось с вами или вашими родственниками совсем недавно?

— Больше ничего не вспоминается?

— Спасибо за ваш рассказ, вы очень помогли следствию. Следующий!

Фер Уллахис сделал только два замечания, да и те в самом начале.

— Но ведь свидетель Такой-то не указал на присутствующую здесь Иглу как на источник своих бед!

— Полноте, мой друг, — пробасил фер Трискель. — Всем известно, что даже малоопытные и слабые ведьмы виртуозно владеют способностью отводить глаза своим жертвам. Об этом писали мэтр Утрус, фер Венвем, мэтр Оглиран и другие почтенные люди. Поэтому на уверенное опознание злодейки надеяться бессмысленно, даже нелепо. А вы продолжайте, почтенная, продолжайте. Сколько, говорите, болела ваша корова перед тем, как пасть?..

Второе замечание было таково:

— Позвольте, ведь градобитие — явление прискорбное, но вполне естественное. Природное, можно сказать. Почему за этот конкретный случай гибели посевов должна нести ответственность именно обвиняемая?

— Ай-яй-яй! Мне стыдно за тебя, Эрсай. Ведь в классическом труде мэтра Сивирта, прозванного Многомудрым, перечисляются следующие виды естественных осадков, как-то: морось, дождь, роса, ливень, снег влажный, снег сухой и изморозь. Нетрудно заметить, что такие атмосферные явления, как град, буря с молнией и громом, смерч, ураган и вьюга в списке сём не числятся; следовательно, они подпадают под определение явлений неестественных, сиречь магических, вызываемых непременно чьей-либо злой волей. Причём, если в результате неестественных атмосферных явлений пострадали добрые люди, либо недвижимое имущество их, либо скотина, либо посевы, то тут уж наверняка постаралась какая-нибудь ведьма... либо колдун.