— Почему?
— Лэйми, я знаю, о чем говорю. Моя профессия связана с примитивными расами.
— Ты историк?
Наммилайна вздохнула.
— Нет. Я... ты можешь назвать меня разрушителем. Моя специальность — уничтожение примитивных культур. О, я никого не убиваю. Я открываю им нашу, йэннимурскую культуру — а погрузившись в неё, примитивная цивилизация просто вливается в нашу. Лучшие её представители становятся симайа, одними из нас, остальные... получают свой искусственный рай, и живут в нем, ни на что уже более не влияя. Но, уверяю тебя, это печальный труд.
— Почему?
— Лэйми, есть разница между тем, что ты достиг сам, и тем, что тебе дали. Даром. Но мы не можем пройти мимо миров, где царит нищета, голод, невежество, всяческое разорение. Мы никого не заставляем смотреть, мы просто говорим им: "смотрите". И они смотрят. Смотрят, Лэйми. И все ИХ достижения становятся для них просто глупыми, бесполезными игрушками — а это, знаешь, трудно пережить. Им везет, если они этого не замечают — но так бывает далеко не всегда. Многие так никогда и не могут принять нас — и не могут пойти дальше, ведь мы не помогаем даже невольным врагам. Мы предлагаем им бессмертие, как и всем прочим, — но иногда они отказываются и от этого. А вот кое-кого из тех, кто рвется к нему, мы стираем — просто потому, что они не заслужили жизни вообще. Как бы то ни было, результат всегда один: кто-то вечно смотрит в экраны, созерцая творения наших марьют, а кто-то, вместе с нами, идёт к звёздам. Но таких всегда меньше. Намного.
— И так происходит... всегда?
— Возможны варианты. Там, где природа жестока к разумным, они всегда намного честней и любознательней. Это парадокс Керхера: чем лучше природные условия, тем хуже в них растут культуры. Здесь почти нет исключений. На теплых, спокойных мирах цивилизации развиваются очень медленно. Там почти никогда не возникает науки. Только деспотии и их войны. Цивилизации застревают в феодализме на десятки, иногда сотни тысяч лет, потом угасают, возрождаются вновь — и так без конца. А вот в мирах, где нужно буквально зубами цепляться за жизнь, цивилизации растут очень быстро. Они часто бывают суровыми, но сплоченными. Иногда им даже удается сохранить свою культуру после встречи с нами. Но никогда — полностью, Лэйми.
— Холодные миры?
— О, не только. Жаркие миры — жаркие настолько, что полуденное солнце может убить человека. Миры, полные жизни — безжалостной и хищной. Это, как правило, они же. Миры, просто расположенные неудачно — в системах двойных звезд с их резчайшими перепадами климата или в астероидных поясах, под постоянным разрушительным обстрелом. Родина Возрождения Файау, Уарк, была именно такой. Она вращалась вокруг квазара. Жесткая радиация, холод, полумрак, постоянные метеоритные ливни. И этот мир породил величайшую культуру нашей части Вселенной. Эрайа, наша природная родина, относилась к первому типу. Теплый мир — такой теплый, что экваториальный океан никому не удавалось пересечь, пока не были созданы подводные лодки. Ветры такой силы, что могли унести и разбить человека. Звери, которых почти невозможно убить холодным оружием. Не говоря уж о полчищах насекомых, паразитов и заразных болезнях. И там возник красивейший народ Вселенной. Золотые айа. Это мы.
— Я могу спросить... зачем вам нужно давать им бессмертие... несмотря ни на что?
— Мы даем не бессмертие, а бытие. Смерти не существует, Лэйми. Но по ту её сторону нет ничего. Было бы слишком жестоко обрекать мириады разумных на бесконечные скитания в пустоте.
Глава 2.
Где-то снаружи.
Ару — мутация обычных людей, созданная Отклонением Каламии. Отличаются малым (1,2-1,3 м.) ростом и коричневой шерстью, покрывающей всё тело. В империю ару входит 368 планет с общим населением в 2,2 трлн. Численность армии — примерно 9 миллиардов, персонала флота — примерно 500 миллионов. Он имеет 4600 крейсеров и более 13 тысяч десантных кораблей. Общественный строй ару может быть определен как фашизм, с очень сильным понятием долга перед своим народом. Их основная цель - размножение и захват места во Вселенной. Фанатически беспощадны, исключительно коварны и хитры. Попав в плен, ару обнаруживают невероятную изворотливость и могут очень неприятно удивить своей готовностью погибнуть вместе с врагом. В бою поражают отчаянной храбростью и презрением к потерям.
"Ошибки Творения".
Из Антологической Сети сарьют.
— Волнуешься? — насмешливо спросил Охэйо.
— Да, — смущенно признался Малла, в то же время украдкой оглядываясь в просторной рубке "Анниты" — корабля, а также дома и мастерской Аннита Охэйо. Рубкой овальное помещение не выглядело — никаких приборов, вообще ничего, лишь занимавшее всю переднюю стену громадное изогнутое окно. Охэйо стоял под метровым стальным кругом на потолке — за ним скрывалась кремниевая подложка мегасхемы, покрытая нервной тканью. Неделимая Сущность сарьют не могла влиять на физический мир прямо, но обладала весьма полезной способностью сливаться с сознанием любого чувствующего существа и напрямую управлять им. Прочая отделка тут была такой же пёстрой, как и в коридоре.
Впереди, на фоне инея звёзд, вырастало овальное пятно тьмы — транслайнер Маулы Нэркмер анта Хеннат, имевший восемь миль в длину и три в диаметре.
— Разве мы не можем достичь Тайат своим ходом? — с сомнением спросил Малла. Это был его первый межзвездный полет и он действительно очень волновался. Ничего столь же важного в его жизни ещё не происходило.
— Можем, разумеется. Но это займет восемь месяцев. Двести пятьдесят дней.
— А на транслайнере?
— Четверо суток.
— Почему так?
Охэйо подумал.
— Не знаю, сможешь ли ты понять это сразу. Впрочем, ладно. Ты знаешь, как действует бозонный генератор?
— Нет. Ты не говорил мне.
— Если опустить технические детали, он... отклоняет некий объем пространства от нашей Реальности. Даже при небольшом угле Отклонения объемы почти перестают взаимодействовать: видеть можно, потрогать — нет, потому что это уже не здесь. Это защита, не пробиваемая, по сути, никаким оружием: разрушить её можно лишь с помощью другого, более мощного бозонного генератора. Если продолжать отклонять дальше, то объем выпадет из нашей Реальности вообще, в Хаос, где можно перемещаться быстрее света — летящего в нашем пространстве, разумеется, — а потом вернуться в него в намеченной точке. Чем мощнее генератор — тем глубже ты ныряешь. Чем глубже ты ныряешь — тем быстрее движешься. Понятно?
— Да. А у ару тоже есть бозонные генераторы?
— Намного менее мощные и совершенные, чем у сарьют, но да. Иначе они не смогли бы захватывать чужие миры.
— А это не опасно?
— Что?
— Нырять в Хаос.
— Прежде всего, неприятно. Очень. Страшно. Сначала ты будешь чувствовать чисто физиологический страх — дрожь и всё такое прочее. Потом появится страх психологический — страх смерти. Если ты ему поддашься, то сойдешь с ума. На глубине, которой достигает транслайнер, это вполне возможно.
— А ару? Как они переживают это?
— Они просто не ныряют так глубоко. Отчего их корабли многократно проигрывают нашим в скорости.
— А этот страх... имеет реальное обоснование?
— Разумеется. Кое-кто верит, что Хаос обитаем, но это полная чушь — там никому не выжить. Просто там случаются броски. Флуктуации. Энергия появляется из ничего... или исчезает. Если корабль попадет в достаточно сильную, то тоже исчезнет. Такое бывало. Неделимые Сущности возвращались, всплывали. Остальное... переставало существовать. Вообще.
— У Хаоса есть дно?
— Ответ не так прост. Наш мир в объемлющем пространстве можно уподобить плоскости. Из элементарных соображений симметрии следует, что должны быть ещё две — центральная отрицательная и вторая положительная за ней. Они взаимно уравновешивают друг друга, как обкладки в конденсаторе. Конечно, всё это — заряды, плоскости — чисто условно. На самом деле это понятия ненаглядные. Пока ещё никто не попал на ту сторону, однако она существует. Поэтому наши корабли всегда ныряют внутрь, к отрицательной плоскости, потому что её отталкивание выбрасывает нас наверх. Если нырнуть с внешней стороны, нас будет сносить наружу, в бесконечное Никуда. Вернуться оттуда гораздо сложней и после определенного предела — невозможно.
— А что там?
— Бесконечное приближение. Ты будешь бесконечно ускоряться, бесконечно приближаясь к скорости света в Хаосе, в объемлющем пространстве, но, конечно, никогда не достигнешь её. Твое время будет идти всё медленнее. Я думаю, что даже бесконечность можно пересечь за конечное время, если оно не идет, остановлено, как это бывает на световом барьере.
— И что потом?
— Ничего. Или — всё. Знаешь, никто не может вообразить мир в бесконечном отдалении и в бесконечно далеком будущем, да ещё в девятимерном объемлющем пространстве. Кое-кто из сарьют полагает, что бесконечно далекое прошлое и бесконечно далекое будущее — одно и то же. Если так, то времени не существует. Лишь с той стороны Бесконечности есть выход.
— Куда?
— Может быть, к Богу. Собственно, кто ещё может жить в таком месте?
— Я бы отправился.
Охэйо покосился на него.
— В самом деле?
Юноша не отвел взгляда.
— Да.
— Технически это нетрудно. На транслайнере, например. Но я сомневаюсь, что Маула пожертвует его и себя ради такой цели. По-моему, это одна из тех вещей, сделать которые никогда не поздно. Кстати, мы уже почти в гостях у Хеннат.
Они подходили к транслайнеру с торцевой стороны, вдоль оси вращения. В темном куполе, словно растущая воронка, открылся проход — жерло поглощающего туннеля, ведущего в солнечное сияние бозонного реактора. Малла рукой прикрыл глаза, но "Аннита" тут же ушла вбок. Вся носовая часть транслайнера была полой: на широких продольных перетяжках покоилось ещё четыре плоских овальных корабля-дома сарьют, похожих на "Анниту", как две капли воды. Всего перетяжек было около двадцати, но большинство пустовало.
— Так мало? — удивился Малла. — Неужели четырех кораблей и транслайнера хватит, чтобы справиться с армадами ару?
— Если бы они захотели — хватило бы. Между нами говоря, лишь я лечу к Тайат. Остальные сарьют летят дальше.
— Там мы будем там одни?
Охэйо кивнул.
— Но как они могут бросить...
— Малла, в мире есть множество дел, несравненно более интересных, чем война. В ней нет ничего привлекательного. Это просто тяжелая и неприятная работа — для меня, по крайней мере. Иногда она необходима — но, уверяю тебя, очень редко. Вообще-то ару не враги для сарьют — мы живем в открытом пространстве, а оно безгранично. У нас разные цели, разные пути. Но они нападают на планеты людей — планеты, которые мы населили людьми, а это вовсе нам не нравится. Приходится, правда, избегать открытых столкновений — ведь ару слишком много. Они превосходят нас по общей бозонной мощности в семь-девять раз, к тому же чрезвычайно злопамятны и мстительны.
— Но если мы погибнем...
— Я лишусь корабля. Ну и что? На верфях Анниты мне построят новый. Неделимая Сущность не может умереть, хотя обратный путь продлится очень-очень долго. Сами по себе мы, сарьют, движемся со скоростью света, но не быстрее.
— А я?
— Если я всё правильно оценил, другие сарьют постараются, чтобы этого не случилось.
* * *
Почти все девяносто шесть часов полета Малла был один. Сарьют в таких совместных рейсах обычно ходили друг к другу в гости и хвастались своими достижениями — но юноше не хотел всё время сопровождать Охэйо, служа главной причиной его хвастовства. Тот не настаивал — видел, что Малла не в том состоянии, чтобы общаться. Юноше было страшно — он всё время как бы падал и мерз, и ходил, обхватив руками бока. Это чувство то отступало, то накатывало вновь вместе с бросками — от некоторых содрогался весь транслайнер и порой даже гас свет. Самое противное было то, что он ничего не мог с этим сделать — от него тут ровно ничего не зависело. Все его немногочисленные занятия просто валились из рук. Другие марьют предпочитали проводить это время в стазисе, Охэйо по целым суткам отстутствовал, так что Малла обычно оставался единственным обитателем корабля. Он мог свободно гулять везде — кроме машинных и реакторных отсеков и личных комнат Аннита. Ограничения вполне приемлемые, ведь вся оранжерея, занимавшая половину главной палубы, теперь считалась его личным помещением.
Больше всего он любил бродить в консерваторе, разглядывая других марьют, сейчас погруженных в сон без сновидений. Порой он жалел их — несмотря на кошмары, мучившие его наяву (а может — именно благодаря им), ему снились удивительные цветные сны, настолько красивые, что он даже спросил у Охэйо, нет ли какой-нибудь возможности записывать их. Аннит ответил, что есть — если напрямую соединить его нервную систему с компьютером, но такого Малла не хотел. Правду говоря, технологические изыски сарьют порой немного пугали его.
Стазис был только одним из них. Силовое поле останавливало движение молекул, превращая тело в глыбу абсолютно мертвого, неразрушимого вещества, которое могло сохраняться практически вечно — по крайней мере, пока к генераторам стазиса поступала энергия.
Консерватор был обширным полутемным помещением, расположенным под главной палубой, почти на самом дне корабля. Мертвенные лампы на стенах бросали синеватые блики на голые стальные поверхности. Срезанные оребренные конусы генераторов выступали из пола и потолка. Между ними, в казавшихся стеклянными цилиндрах застывшего воздуха, замерли марьют, много — почти все двести цилиндров были заняты. Все они, казалось, спали стоя — глаза у них были закрыты.
В большинстве, тут были единичные пробные экземпляры — результаты опытов, удачных в большей или в меньшей степени. Слишком худые марьют, слишком стройные, чрезмерно смазливые, просто странные — краснокожие с зелеными волосами или сочетавшие темно-синие волосы с фиолетовой кожей. Малла на минуту остановился перед юношей с коричнево-смуглым лицом, обрамленным светлыми, пшеничного цвета, кудрями. Остальные сарьют невесть почему дружно осмеяли этот образец — за нелепость или же из зависти, как обиженно отвечал им Охэйо. В самом деле, кроме странноватой цветовой гаммы тут не к чему было придраться, и этот юноша казался Малле старшим братом — наверное, потому, что послужил его прототипом. Больше всего, впрочем, Маллу здесь привлекали девушки — марьют красоты, почти нагие, украшенные лишь низко лежавшими на бедрах золотыми поясками и браслетами. Их маленькие босые ступни были ровными, как у детей, широкие бедра — массивными и крепкими. Талии казались почти неестественно тонкими, грудь — чрезмерно высокой. Лица с маленькими пухлогубыми ртами и тонкими бровями вразлет были столь красивы, что Малла с трудом мог отвести взгляд. Впрочем, он знал, что внешность вовсе не была в них самым привлекательным. Самым важным считалось создать не просто красивых марьют, но марьют, ведущих себя каким-либо определенным образом, более или менее приятным. Эти девушки были неглупыми, дерзкими и безукоризненно честными — качество, более всего ценимое и у сарьют. Малле хотелось быть с какой-нибудь из них или со всеми разом — но, когда так получалось, они почти сводили его с ума своими насмешками и неизменно обращали в бегство. Впрочем, они почему-то никогда не обижались на него, хотя он порой был с ними весьма груб. Наверное, всё это случалось потому, что они были слишком красивыми. Всякий раз, когда они смотрели на него, у Маллы начинало часто биться сердце, он начинал задыхаться и совершенно переставал соображать. В результате, они дружно смеялись над ним, и юноша почти умирал от стыда. Но и расстаться с ними было для него почему-то совершенно невыносимо. Он знал, что нигде во Вселенной не найдет девушек более совершенных.
