Вставайте, сударь!

От точки на карте до линии границы было примерно три километра, и эта точка была поставлена в пограничной зоне, куда закрыт доступ всем не местным жителям, да и местным жителям выдавались пропуска для производства сельскохозяйственных работ в пограничной. А здесь в лесу нет хозяйственных работ, разве что лесник с обходом пройдет. Для памяти нужно пометить: найти лесника. Если он не пойдет на коллаборацию с немцами, то это будет очень ценное приобретение для нашей группы.

Мы с Симаковым прошли в сторону границы не менее километра. Я выбрал самую высокую березу и полез вверх, чтобы осмотреться вокруг. Чем выше к вершине, тем тоньше становились ветки и требовалась осторожность, чтобы ветка не сломалась, и ты не полетел вниз, не имея распахнутой шинели, чтобы снизить скорость падения и, возможно, распахнув руки в шинели пролететь на безопасное место. Наконец, я достиг точки, которая теоретически может считаться границей безопасного нахождения на дереве и прицепился портупеей к стволу.

Осмотревшись вокруг, я увидел нашу пограничную заставу с дымящимися развалинами и с десятком черных точек, двигающихся в разных направлениях. Внимательно приглядевшись, я определил, что это цивильные люди, без оружия. Все понятно, местные мародеры. Человек пять были в месте нашего боестолкновения. Возможно, что они вооружаются брошенным оружием и разными игрушками, типа зажигалок, которых всегда было много у немцев.

Нигде не было слышно канонады и боевых действий. О нас забыли немцы и свои.

Немного правее нас, метрах в трехсот, мне показалось, что лес как бы просел и образовал чашу диаметром метров сто. Такое ощущение, что кто-то подстригал лес или высаживал молодой лес, соблюдая линейный или квадратно-гнездовой принцип. Похоже, что это то, что мы искали.

До этой березы мы шли не по тропинке, а как бы по неширокому проходу между деревьями смешанного леса. Трава в этом проходе нетронутая, высокая и наши следы можно увидеть. Дав сигнал Симакову "следовать за мной", я пошел дальше, ориентируясь на узкий проход между деревьями. Пройдя метров сто, я увидел, что проход повернул вправо, а еще через пару сотен метров проход закончился небольшой поляной, засаженной молодыми деревьями. Нужно будет научить людей определять расстояние в лесу по пар-шагам. То есть, нужно считать шаги правой или левой ноги. Как кому удобнее. Сделал шаг правой ногой — раз, еще раз правой ногой — два, еще раз правой ногой — три и так далее, пока не дойдете до цифры шестьдесят шесть. Все — вы прошли сто метров, считайте дальше.

Подозвав к себе Симакова, я поставил ему задачу на осмотр местности и главное — нужно обнаружить ручей с водой и вообще что-нибудь странное, типа вентиляционной или дымовой трубы. И нужно сильно принюхиваться, чтобы обнаружить в глухом лесу какой-то знакомый запах. Как в старой сказке: "здесь русский дух, здесь Русью пахнет".

Первый час поисков результатов не принес. Либо я чем-то ошибаюсь, либо тот, с кем я должен здесь столкнуть настолько хитер, что не мне с ним соревноваться в хитрости. Тыкая сухой палкой в подозрительные места, я непроизвольно перебирал у себя в памяти все произошедшие события в недалеком прошлом. Получается, что несколько дней назад я побывал во Франции времен кардинала Ришелье и был офицером российской гвардии во времена императора Николая Палкина, но я же офицер советских пограничных войск, окончивший Харьковское военное училище пограничных и внутренних войск НКВД им. Ф. Э. Дзержинского. Я хотел стать летчиком, а это училище было ближе и там готовили кавалеристов, автомобилистов и артиллеристов, связистов, лётчиков и техников вооружения. Срок обучения для всех два года, а для летчиков три года. На летчиков я не прошел по здоровью, сказали хронический тонзиллит, и я попал на кавалерийское отделение. В сороковом году я пришел служить на эту заставу и знаю всё и вся. И Симакова я прекрасно знаю. Мальчик из интеллигентной семьи, сам напросился в пограничники. Служит хорошо. Обыкновенным ситом поставил на место мои мозги после сотрясения. Ефимкин тот еще мудрец. Парень из деревни, любит лошадей и вообще незаменимый боец на заставе. Свой пистолет я знаю от первого до последнего винтика и стреляю из него очень даже неплохо. И фамилия у меня страшная — Кровавый. Эту фамилию мне дали в приюте где-то в двадцатом году, куда меня кто-то принес всего в крови. Сказали, что ни имени и ни фамилии моей не знают. Вот и дали фамилию Кровавый. А если я жениться, например, вздумаю, у меня что вся семья кровавой будет? Жена Кровавая, дети Кровавые. Фамилия для крутости хороша, а вот для повседневной жизни вопросов много вызывает. А что я ищу здесь? А я ищу результаты работы геодезистов, которых сопровождал в сороковом году. Старшим у них был Илья Григорьевич и все его подчиненные были как на подбор. Затем геодезисты уехали, а мы стали выставлять секреты с тыла и с фронта от места производимых ими работ. Потом после отъезда геодезистов начальник мне сказал по секрету, чтобы я никому не рассказывал, что в одиночку сопровождал геодезистов и что знаю этого Илью Григорьевича.

— А что такое? — поинтересовался я.

— Арестовали твоего Илью Григорьевича, — сказал начальник заставы, — оказался врагом народа, хотел убить товарища Сталина и поднять антисоветское восстание в СССР. Так-то вот, — сказал начальник и задумчиво закурил.

А потом в апреле сорок первого года на слете молодых передовиков органов и войск НКВД я увидел этого Илью Григорьевича в форме полковника, и фамилия у него была Старинов. В курилке от стоял отдельно от всех, а наши харьковские уже все знали и говорили, что Старинов диверсант со стажем и готовил базы для развертывания партизанских отрядов, но кто-то посчитал, что это базы для противников Сталина и все базы ликвидировали, а строителей арестовали. Старинову удалось выкрутиться, слишком ценный специалист. Вот я и ищу базу на стыке двух пограничных застав, но уж слишком хорошо замаскирована. Начальнику заставы было больше известно, да только нет его сейчас с нами.

Я вышел за пределы предполагаемого круга и запнулся за обрезок металлической трубы, сантиметров на пять выходящий из земли и невидимый в траве. Понюхал и сразу гарь выхлопных газов ударила в нос. Есть труба! Если бензиновая гарь, то на другом конце трубы стоит бензиновый агрегат для выработки электроэнергии для освещения. А это очень важное дело, например, для хирургической операции или зарядки аккумуляторов для радиостанции.

Немного осмотревшись, я наметил направление для поиска другой трубы — печной. Без печки в лесу никуда: согреться, пищу приготовить и нужно, чтобы дым из трубы сверху не был виден. И должна быть третья труба — вентиляционная. Она может быть где-то посредине недалеко от входа, которые еще предстоит найти, а то два часа ползаем вокруг поляны и никаких результатов, хотя, кое-что есть.

Печную трубу я нашел за пределами поляны. Оцинкованная трава была заткнута куском дерна с травой, а трава возьми и пожелтей без полива. Труба не поржавела, а вот как там в схроне, который давно не проветривался? Разве что начальник заставы иногда наведывался и открывал вход. Не зная ходу, не лезь в воду. Мыслим логически. Если бы убежище строил я, то я сделал бы вход ближе к густым зарослям, но никак не посредине поляны. И еще. Вход должен быть чем-то приметен. И чем приметен? Куст шиповника! Кто видел растущий шиповник в глухом лесу? Возможно, кто-то и видел, но шиповник всегда растёт по обочинам, на краю опушек леса или по берегам рек и озер. Ему свобода нужна, вода, ширь для вдоха и солнце для красноты ягод.

Симакова я послал к заставе, чтобы все выдвигались сюда, а сам встал на колени около куста шиповника. Здесь нужно быть очень осторожным. Илья Старинов человек коварный, может наставить столько минных ловушек, что снимешь все, успокоишься, а последняя тут как тут только тебя и дожидается.

Руками я нащупал сужающийся вниз ящик, в который посажен шиповник. По бокам ящика в траве спрятаны деревянные рукоятки, при помощи которых два человека могут поднять куст и открыть вход. Как говорят японцы: торопиза нада нету, подождем заставу.

Я сидел у куста, курил и думал, чем нам заниматься дальше. То, что произошло сегодня это не провокация, а широкомасштабное наступление на нашу страну. Солдатская молва доносила, что неделю назад к нам перешел немецкий фельдфебель, который сказал точную дату начала войны, но ему не поверили и расстреляли бедолагу, а труп закопали где-то. Не стали передавать его по погранкомисарской линии, а вдруг он правду сказал, а немцы об этом узнают и нападут еще раньше.

Мы сами не понимали, что происходит. Начальство говорит, чтобы мы немцев не провоцировали, а они по наглому провоцировали нас. Стреляли под ноги нашим пограничным нарядам. Матерились разными словами, как малые дети, которые услышали бранные слова, бегают по улице и выкрикивают их, стараясь получить одобрение взрослых. Но от взрослых они получают подзатыльники, а этим балбесам и по лбу дать некому.

То же начальство нам внушало, что бояться нечего, мы свою задачу выполним, обеспечив развертывание частей Красной Армии, который достаточно скопилось в нашем тылу и что мы будем воевать на чужой территории малой кровью. Помните у поэта Светлова:

Каховка, Каховка — родная винтовка -

Горячая пуля, лети!

Иркутск и Варшава, Орел и Каховка -

Этапы большого пути.

Где сейчас Варшава? А нет Варшавы и все, кто посмеет на нас напасть, последуют вслед за ней.

Мы слышали полет армады бомбардировщиков с запада на восток, а потом начался обстрел заставы, и я очнулся, когда меня вытаскивал из обломков рядовой Ефимкин. Потом золотой брегет в кармане моих брюк темно-синего цвета с красными кантами и штрипками поверх ботинок ручной работы, потеря памяти, а потом ее восстановление и еще этот фон дер Кальтенштерн с немецким языком. А вот это я объяснить не могу.

Подошедшим остаткам пограничной заставы я приказала становиться биваком, распрячь лошадей и не разбрасывать нигде мусор. Чтобы облегчиться, женщинам налево в лес, мужчинам — направо. Оружие иметь наготове и без причин не стрелять.

Через пятнадцать минут я построил всех и обратился с речью. Нет, не с речью, с информацией об обстановке:

— Товарищи! Враг вероломно напал на нашу страну. Мы держались, сколько могли. Почти половина заставы пала смертью храбрых и похоронена на месте боя. Мы переходим к партизанской войне с врагом. Помощи нам ждать неоткуда, но противника мы будем уничтожать днем и ночью. Сначала свяжемся с нашим командованием и подпольщика в населенных пунктах на участке нашего отряда. Сейчас мы расположимся в месте нашей дислокации, затем после ужина произведем разбивку по отделениям. Порядки как были, так и остаются армейскими. Моим заместителем назначается ефрейтор Симаков. Разойдись!

С соблюдением мер безопасности мы приподняли за ручки ящик с кустом шиповника и проверили наличия гранатный растяжек. Их не было. Зато в просторном помещении было практически все: оружие, боеприпасы, обмундирование, продовольствие, радиостанция... Нужно будет найти инвентарную опись и проверить наличие имущества.

На улице уже смеркалось, и мы стали готовить ужин. Ефимкин приспосабливал оглоблю на дугу, чтобы можно было повесить увесистый котел для горячей пищи. Взявшись двумя руками за конец оглобли, он подпрыгнул для проверки ее прочности и вдруг она сломалась, а кусок дерева полетел в мою сторону. Я его видел. Оглоблю практически невозможно сломать. А здесь сломалась. Я успел только подставить левую руку, получил удар обломком по голове и упал.

Глава 4

— Ваше высокоблагородие, ваше высокоблагородие, — причитал кто-то мужским голосом, а вокруг пахло известью, спиртом, духами и чей-то женский голос требовал перенести меня на диван.

— Какое ваше высокоблагородие? — пронеслось в моей голове. — Я — лейтенант Кровавый, заместитель начальника пограничной заставы, а ныне командир партизанского отряда имени товарища Сталина и вообще, где я нахожусь.

Кто-то снял с меня что-то тяжелое. Не менее четырех мужских рук подхватило меня и перенесло на что-то мягкое со спинкой и подголовником, похоже, что это действительно диван. Мой левый глаз ничего не видел, а правый глаз был покрыт какой-то пленкой, через которую я видел какие-то силуэты, как в каком-то фантастическом кино про Аэлиту. Руки мои двигались, и я нащупал на правом плече какие-то шнуры, похожие на аксельбант. Я все-таки был адъютантом 3 батальона Лейб-гвардии Московского полка и тоже носил аксельбант. Какого цвета этот аксельбант? Выше аксельбанта был погон. Гладкий и вообще без звездочек как у капитана или ротмистра. А какого цвета погон? Какого цвета просвет и сколько просветов. На мне был одет долгополый сюртук и, похоже, сапоги.

— Не бойтесь, — сказал женский голос, — ваша форма на месте, и погоны, и аксельбанты, и вообще всё, а вот вашему императору не повезло.

Последние слова инстинктивно подействовали на мои мышцы, которые сократились для того, чтобы бежать на помощь императору, но вокруг стояла тишина и никто, кроме этой особы, не высказывал никаких угроз.

— Ты лучше глаза мне промой, — сказал я, — а потом будем смотреть, что случилось с нашим императором.

— Я сама знаю, что мне делать, — сказала женщина, — а мне еще говорили, что жандармские офицеры являются образцом воспитанности и культуры. Ошибались эти люди, зато простые люди о вас говорят чистую правду.

Я хотел ей ответить что-нибудь в защиту жандармов, но я не понимал, почему я должен защищать жандармов, хотя в молодые годы сам хотел стать жандармом, распрощавшись с офицерским корпусом.

Кто-то подложил мне под голову душечку, маленькую такую подушечку с кушеток, приподняв голову и заправив салфетку под стоячий воротник. Тампон с холодной водой стал промывать мой правый глаз, который оказался зрячим, и я увидел миленькое личико медички с белой шапочкой и красным крестом. Этим же глазом я увидел упавший на массивный письменный стол огромный ростовой портрет царя-императора и самодержца Российского Николая Второго. Этот портрет и долбанул меня. Спасибо, что жив остался. Это я про себя, а не про императора.

С левым глазом оказалось посложнее. В глаз попал строительный порошок, что-то типа цемента и годичная пыль с портрета. Кроме того, при ударе портретом по голове, я рассек бровь от удара по бортику массивного письменного прибора Каслинского литья из чугуна, изображавшего сцену на охоте. Вытекшая кровь залила глаз, от чего он перестал видеть.

— Не волнуйтесь, — сказала медичка, — мы сейчас смоем грязь с вашего глаза, а потом зашьем бровь. Только потерпите, не кричите и не пытайтесь применить ко мне силу. Договорились?

В знак согласия я мотнул головой. Я не люблю боли, но от женщины придется потерпеть, а потом мне нужно будет извиняться за мою бестактность и грубость.

Нежные пальцы потихоньку смывали кровь с бровей, потом начали поднимать ресницы и смачивать водой глазное яблоко. Было больно, но кое-что я видел этим глазом.