— государыня!
Илона обернулась на тихий голос.
— Антонин?
Своих людей она знала и в лицо, и по именам. Всех, до самого последнего стражника и писаря, а Антонин был далеко не из последних. Начальник канцелярии... хотя Илоне он не слишком нравился. Не нравились его глаза, похожие на навозных жуков, прилизанные с помощью воска усы, слишком навязчивый запах духов...
— что случилось, Антонин?
И так хороша была она в этот миг, горделивая, на фоне звездного неба, так величественна — и в то же время так по-женски беззащитна, осиянная звездным светом, что Антонин не выдержал.
Упал на колени, целуя подол платья своей королевы и страстно признаваясь в любви.
Да, именно так.
Он полюбил эту женщину, стоило только ему увидеть, как она стоит на башне и встречает гостей. Как, очаровательная, пригубляет из одного кубка с Имре, как смеется, запрокидывая голову, как нежно относится к своим детям, полюбил без меры и без памяти.
И — без взаимности.
Речь Антонина лилась сплошным потоком,, он описывал свои чувства, сулил звезды с неба, умолял, просил, клялся...
Илона молчала. Сначала она была ошеломлена наглостью мужчины, потом же....
Любовь никогда не оставляет женщину равнодушной. Пусть ей не нужен этот мужчина, но и оскорблять она его не хотела, слишком хорошо зная цену и обиде, и обиженной верности. Наконец Антонин замолчал — и Илона чуть коснулась его плеча.
— Встань, Антонин.
— моя королева...
— Я уже немолода. Я замужем. У меня трое детей.
Судя по горящим глазам — это Антонина не остановило. В следующий миг Илону стиснули в объятиях, а к губам прижались жадные губы, напомнившие женщине двух жирных слизняков.
В тишине башни пушечным выстрелом прозвенела пощечина.
Антонин отшатнулся на миг, тут же дернулся вперед — схватить ее, объяснить, что она неправильно все поняла, но только с ним Илона может быть счастлива. Только он сможет дать ей — весь мир.
Поздно.
— Не смей никогда ко мне прикасаться. Убью.
Перед глазами мужчины сверкнуло лезвие кинжала. Держала его Илона очень умело — и в ход пустила бы не раздумывая.
Илона ушла, оставляя за собой мужчину, чья любовь медленно перерастала в ненависть под звездным светом. Ишь ты, какая!
По-хорошему не хочешь!!?
Так ты еще умолять меня будешь!!!
* * *
— И что у нас тут?
Первым было вскрыто письмо от Леопольда.
М-да, изворачивался венценосный коллега, что тот уж на сковородке. Писал, что Венгрия вообще-то исконно его владение и поддерживать смутьянов и бунтовщиков нехорошо, а то ведь и с русским государем такое может случиться. А помолвки... ну, вместо уже заключенных, Леопольд может поспособствовать... ведь и брат русского государя с невестой счастлив в Португалии?
Найдутся и другие женихи с невестами!
Так что не надо поддерживать поляков и венгров. Вместо этого можно употребить русские войска с большей пользой — воевать турок. Это дело богоугодное, нужное и важное. Для всех.
Алексей только фыркнул.
— Он думает, мы тут идиоты?
— Варвары. И что?
— Обидно, знаешь ли...
— Алеша, пусть нас считают идиотами, и недооценивают. В могилках раскаются!
— А кто их туда укладывать будет? По могилкам? — поинтересовался Иван.
Софья задумалась. Леопольда трогать... да можно! Но сложно и есть опасность засветиться! Такого ей точно не простят!
— Сам помрет рано или поздно.
— И что нам делать, если поздно?
— Тянуть время, — Софья пожала плечами. — а заодно заняться Эриком. Он, говорят, хороший полководец, хоть и молод. Приглядеться, познакомить его с паном Володыевским, с Воином Афанасьевичем, а то и вовсе в Крым убедить съездить. Чтобы посмотрел, как у нас там набеги пышным цветом цветут.
— Леопольд, по-моему, на то и рассчитывает. Что я ему дам войска — и пойдет Эрик на османов через Крым, Молдавию и Валахию, аккурат на соединение с Леопольдом. А по дороге и Венграм плохо придется. Моими руками, между прочим!
— Ну, рассчитывать-то не грех. А в остальном — до весны ему никуда не деться, а там посмотрим.
— Думаешь, до весны его удастся обработать?
— попробуем.
Софья не стала говорить, что молодой человек явно честолюбив. А честолюбие — это такая струнка, на которой можно сыграть любую мелодию. Вообще любую.
Только пообещай ему власть. А дать ли ее... ну, как повезет. Эрик не первым будет, кто останется служить на Руси. А что не русский...
Да тьфу на ту национальную принадлежность! Багратиону скажите, что он не русский, Пушкину, Беллинсгаузену, Крузенштерну, Далю... каких только корней у них не было, а родина — Русь! И точка! Неважно, что они еще не родились, Софья-то о них знала! И скажи неизвестный самоубийца этим людям, что они — не русские... Ха! Софья даже пожалела бы таких экспериментаторов. Недолго.
— Это то, на что он рассчитывает. А обещает он что?
Ваня, как всегда, зрил в корень. Царь — не карась, да и тот на голый крючок не клюнет.
— Обещают нам... ну, что нам обещают? — Алексей еще раз пробежал глазами письмо, чтобы точно ничего не упустить. — Выгодные браки для детей. Это первое. Трофеи от похода на турок. Ну и земли, если завоюем.
— Неубедительно.
— Так Леопольд же! Что он сейчас нам может дать, кроме обещаний? Под ним самим трон шатается!
Софья передернула плечами. Поддерживать Леопольда не хотелось, оставалось тянуть время. Раньше весны все равно никто никуда не пойдет, а там — видно будет.
— а Папа Римский?
— А у этого все намного интереснее. Ты же в курсе, что к нам за последнее время сбежала куча народа?
Софья фыркнула. Ей ли не быть в курсе? Сколько она ради этого пахала, сколько агентов рассылала, сколько умов вербовала...
— Во-от... Католики — в том числе. Ну и гугеноты. И Папа Римский пеняет, что это — нехорошо.
— что они бегают?
— Что они без храмов.
Софья фыркнула.
— Да прямо? На каждом шагу храмы стоят.
— Не католические же...
— Ну, тогда несправедливо получается. Католикам мы храмы строить разрешаем, а гугенотам — нет? Или Папа за всех радеет?
— нет, только за католиков. Просит, чтобы я разрешил, да и намекает, что Леопольду помочь — дело важное и нужное.
— Пффф... Давай отпишем, что это неполиткорректно.
— Что?
Софья чертыхнулась про себя. Вот ведь... иногда расслабишься — и вылезает эта чертова память! Как наслушаешься ахинеи, еще в двадцать первом веке...
— Ну, то есть неправильно. Мы — православные христиане, соответственно, если разрешать строить свои храмы католикам, то и гугенотов уважить надо, и мечети хорошо бы поставить, и капища... а что? Старым богам же до сих пор кое-кто поклоняется.
— Сонь, имей совесть.
— Но принцип-то именно такой. Если не давать никому — то никому и нельзя. Если одному разрешить — то и всем можно. Так что... никак мы не можем разрешить строительство чужих храмов на православной земле. Сам понять должен.
— а он и понимает. Но намекает, что Ванька у нас тоже вроде как католиком считается...
Софья хрустнула суставами пальцев. Намекает, ага...
Вы не согласитесь, так я вашему братику жизнь попорчу, знаем, плавали. И ведь может попортить. Если Белла будет короноваться, если что-то и как-то... Папа Римский — серьезная величина. И просто так ему отказывать нельзя. Но и соглашаться — тоже.
Русь — православная. Точка.
Не то, чтобы Софья в свое время видела много разницы между разными ветвями религии — ее это вообще не интересовало, чай, не курс доллара и не индекс Доу-Джонса, но здесь и сейчас это было более чем серьезно. Речь ведь не о храме, нет. А о точке... вот именно, что точке!
И шпионы там собираться будут, и заговоры плестись, и иезуиты подтянутся, и вообще — Папе дай палец, так Ватикан руку по плечо отжует!
А вывернуться как?
Оставалось только вздохнуть.
— Давайте потянем время? Все-таки у нас не корову просят...
И Алексей, и Иван были согласны. Подождем немного, до весны все равно ни войны, ни поездок не предвидится, а там... кто знает?
Да, и оповестить союзников. Если не удастся ничего сделать ни с принцем, ни с кардиналом... а кто сказал, что с ними не может ничего случиться потом?!
Шел командир, впереди войска, а тут раздался выстрел, пуля просвистела, и командир, как скошенный, упал...
Где-нибудь в Крыму, чтобы войску далеко ходить не пришлось, или уже на землях Венгрии, или Хорватии... да смотря, как пойдут войска. Жаль мальчишку, талантливый парень, но своя шкурка ближе к телу.
* * *
Антонин мрачно наливался пивом в корчме.
Сука!
Вот ведь... он бы для нее, а она...
Стерва, гадина... с-старуха!!!
Увы, обругать Илону не получалось. Стоило прикрыть веки — и вот она вновь стоит перед глазами. Тонкая, гордая, изящная, невыразимо красивая на фоне звездного неба, как ни убеждай себя, что это самообман — но любишь!
Или уже ненавидишь?
Антонин и сам не знал ответа. Любовь, да еще отвергнутая, давала простор для предположений, то стискивая когтистой лапкой сердце, то радостно плеская вина в костер ненависти.
А ведь он и дальше будет служить в Мукачево, видеть ее каждый день, а потом приедет ее муж...
Антонин аж взвыл, представляя, как они будут ложиться вместе в постель, как Имре... да чем он лучше него!?
Никогда этот Текели не любил и не будет так любить Илону, как он, Антонин! Никто не будет!
За печальными размышлениями, Антонин и не заметил, как к нему за стол скользнул неприметный такой человечек.
— позвольте, господин, составить вам компанию?
Антонин поднял мутные от хмеля глаза.
— а ты кто такой?
— Ваш друг, господин. Только друг...
— нет у меня друзей. Вот...
— конечно, есть.
Как-то незаметно на столе появился кувшин с вином, наполнились кубки, разговор пошел свободнее, сначала о друзьях, потом о женщинах — и как тут было не пожаловаться такому внимательному и умному собеседнику?
Надо, надо пожаловаться!
Слово за слово, кубок за кубком, Антонин выложил все. И про любовь, и про пощечину — и встретил сочувствие и понимание. И... предложение помощи?
Ну да. Хочешь ты эту стерву?
Так возьми!
Есть одна вещь, ради которой любая женщина украдет, убьет, сделает что угодно — ее ребенок. В обмен на сына или дочь, Илона Зриньи пойдет куда угодно.
С этим Антонин был согласен. Как Илона любила своих детей...
Сердце бы из своей груди вырвать позволила раньше, чем дать волоску с их головы упасть. Любила без меры и без памяти... а ведь и правда...
Антонин спал на столе — и в пьяном сне ему виделось, как Илона раскаивается, глядя на него. Она была так неправа, отвергнув его любовь, она была...
А 'друг' тихо растворился в ночи, кивнув кабатчику. Словно его здесь и не было. И если бы кто-то заглянул ему под одежду, увидел бы там католический крестик.
Илона была протестанткой. Естественно, она поддерживала свою религию, прижимая самых наглых священников, католическая церковь теряла свое влияние на землях Венгрии...
А иезуитам это было поперек горла. Наглую женщину предстояло проучить так, чтобы другим впредь неповадно было!
* * *
— Госпожа...
Илона смотрела на Прокопия Аввакумовича с легкой улыбкой.
— Письмо от государя русского?
Ответом ей стал низкий поклон.
Илона быстро сломала печать на конверте, вчиталась, потом медленно положила письмо на стол, потерла виски, словно внезапно у нее заболела голова.
Еще раз взяла письмо и прочитала. Уже внимательно, каждое слово.
Подняла глаза на Прокопия.
— Государь велел мне что-то передать на словах?
— Да. Что политика диктует подлые решения, но своих он никогда не предавал и не предаст.
— А свои ли мы?
— А разве нет, госпожа? — улыбка мужчины была в нужной мере тонкой и понимающей. Но не панибратской, ни в коем случае не наглой...
Просто сошлись двое умных людей.
— Ваш сын с русской царевной помолвлен, дочь — с польским королевичем, считай, три страны рядом стоят. Грех им вместе-то не быть! Конечно, свои вы для государя. А вот те — кивок в сторону, в которой, Илона знала, располагалась Австрия, — нет. Просто надо подумать, как бы так сделать, чтобы на себе вины не иметь.
Илона перевела дух.
Кажется, все не так страшно, как она возомнила.
Ну, Леопольд. И что?
А вот то.
Казненный отец. Убитый брат. Погибший от руки Леопольда (плевать, что не сам травил, приказ-то он отдавал!) муж. И — дети, ее дети...
Про Имре Илона сейчас и не подумала — предводитель куруцев сам был зубастым и хищным. И кто кого еще сожрет, если дойдет до дела.
— Что хочет делать русский государь?
Илона отчетливо понимала, что еслит дать Евгению Савойскому военную силу, то... куда будет направлен первый удар?
На турок ли?
Или на ее земли?!
Вполне возможно, что второе, особенно с подачи иезуитов...
— Тянуть время. Но возможны... проблемы.
Это Илона понимала.
— Я буду настороже. Обещаю.
Она сегодня же напишет Имре. И русскому государю. И...
— вы побудете здесь еще пару дней?
— Да, госпожа.
— И я бы хотела, чтобы вы составили мне компанию. Расскажите мне о русской царевне Наталье?
Прокопия повиновался с готовностью. А почему бы и не рассказать? Малышка была очаровательна. Золото волос, синева глаз, добрый и покладистый материнский характер, отличное образование... да уж найдется, что рассказать!
Так и вышло, что к обеду Илона спустилась в сопровождении Прокопия, не замечая потемневших от ярости глаз Антонина.
Значит, ему нельзя, а какой-то бродячий фигляр, шут, скоморох, тварь презренная и низкая... ему — можно!?
Месть!
Кровная месть!!!
* * *
Ярость Антонина была так сильна, что долго ждать он не мог. Не прошло и четырех часов...
Илона как раз была на кухне, когда к ней примчалась испуганная служанка.
— Госпожа!!! Дети!!!
Илона побелела, словно мел — и метнулась в детскую, где ее и ожидало страшное зрелище.
Ее дети, все трое, стонали от боли, хватаясь за животы. Ферека рвало, малышка Жужанна билась в припадке, изо рта у нее шла пена...
— Боже...
Кто бы осудил несчастную мать?
На миг, только лишь миг, Илона потеряла над собой контроль, колени подкосились, по замку понесся вой раненой волчицы...
Резкая пощечина оборвала ее крик.
Стражники бросились к Прокопию — и тут же разлетелись в разные стороны, а мужчина уже склонился над детьми. Коснулся лица Юлианы, оттянул ей веко, зачем-то поводил рукой перед лицом...
— не трогать! — остановила стражников Илона.
Пощечина оказала воистину волшебное действие. Женщина понимала, что детей отравили, но каким ядом?
Что, как... она не знала. Лекарь?
А можно ли ему доверять? И где этот негодяй!?
А вот посланник русского государя, который сейчас так уверенно что-то спрашивает у Ферека, поворачивая тому голову набок, чтобы мальчик не захлебнулся рвотой...
