— Я не могу этого допустить. Если Эльвин узнает... — Голос звучал устало и растеряно. — Говори свои условия.
— Побег. И я навсегда покину эти земли.
— И будешь приносить жертвы где-нибудь подальше?
— Это не ваша забота, лорд Дарио.
Арно воткнул факел в расщелину и прошелся по пещере, заложив руки за спину. Он рассуждал вслух:
— А с другой стороны, сколько Эльвин еще будет цепляться за мамочкину юбку? А я, наконец, вздохну свободно без дорогой родственницы.
Мастер Кало ехидно хмыкнул:
— С таким актерским талантом, милорд, вас даже в балаган на ярмарку зазывалой не возьмут. Заканчивайте представление, у вас нет выбора.
— Выбор? Выбор есть всегда. Мне жаль Эльвина, но я дал слово Старнису. И слово сдержу, так или иначе. А вот ты, выбирай — отправиться к жрецам или на свободу. Если напишешь признание и все возьмешь на себя, не упоминая Глэдис — я тебя отпущу. Ты ведь все равно собрался в дальние края, а этих бумажек хватит, чтобы оправдать Вэрда. Или же я сдам тебя дознавателям, как только откроются перевалы. Вэрда все равно оправдают, а Глэдис туда и дорога — я с ней под одной крышей жить не буду.
Старик сохранял невозмутимое выражение лица, но нервно ходящий кадык выдавал его страх — все пошло не так, как он рассчитывал. Он думал, что достаточно хорошо знает лорда Дарио — честного, порывистого, но, увы, недалекого. Была вероятность, что тот просто-напросто убьет аредопоклонника на месте, но Кало сделал ставку на доброе имя Старниса, не сомневаясь, что Арно сперва сделает все, чтобы выбить из пленника оправдание для своего друга. Завязать разговор, ошарашить известием о Глэдис и потом предложить сделку — свобода в обмен на признание.
Мастер Кало хотел жить, особенно сейчас, на пороге возвращения Ареда. Было бы нестерпимо обидно отправиться в посмертие не получив заслуженную награду. А он верил, что достоин вознаграждения. Страх, испытанный во сне, забылся, уступив место видениям прекрасного будущего. Он покажет Ареду свою преданность, и станет подле него, не как равный, но как первый среди слуг Темного.
Он задумался: с Арно станется отдать его дознавателям, наплевав и на свою честь, и на честь племянника. В конце концов, они виноваты — пригрели на груди гадюку. А вот на честь покойного друга он плюнуть не сможет. За оправдание Старниса Дарио заплатит любую цену. Но что помешает ему убить Кало после того, как тот подпишет признание?
— И какие у меня гарантии, что получив документ, вы не убьете меня на месте? — Поинтересовался мастер.
— Моего слова уже недостаточно? Я никогда не лгал, и уж тем более не стану лгать такой мрази, как ты. Потом вовек не отмоешься, — в голосе лорда слышалась неподдельная брезгливость.
И в самом деле, Арно будто позаимствовал у Вэрда Старниса его болезненную честность. Кало не мог припомнить случая, чтобы лорд Дарио не сдержал слово, даже себе в убыток. Он отбросил колебания:
— Ну что ж... я понимаю ваше стремление обелить память друга и готов поспособствовать.
Арно разрезал веревки, и освободившийся от колодок Кало с наслаждением размял запястья:
— Давайте перо, чернила и бумагу.
Примостившись на выступе, старик начал писать — на бумагу ложились изящные строчки — буква к букве, безупречные очертания, правильный наклон — чувствовалась рука мастера. Покаяние не заняло много времени — Кало знал, как составлять подобные бумаги, видел их во множестве в старых архивах.
— Вот, извольте ознакомиться. Черным по белому и ни слова про госпожу графиню. Как вы и заказывали. Когда вы устроите мой побег?
— Прямо сейчас, — мрачно произнес Арно.
Кало не разглядел, откуда появился нож, и не успел увернуться. Один удар, наискось, под ребро, он сумел только с всхлипом втянуть воздух последним вдохом, а выдохнуть уже не успел. Арно, брезгливо сморщившись, смотрел, как грузное тело оседает на каменный пол пещеры. На душе было мерзко: он солгал, пожалуй, первый раз в жизни. Всегда считал ложь прибежищем для слабых и подлых и всегда держал слово. Обещал, что развесит контрабандистов на соснах — и развесил. Поклялся, что заключит мир с варварами, и заключил. Один только раз он не исполнил обещанного, не успел, и промедление стоило жизни Вэрду. И если для того, чтобы вернуть графу Виастро его доброе имя, нужно замарать свое, Арно пойдет на это без малейшего сожаления. Подоспевшим охранникам Дарио сказал:
— Он пытался меня убить. Сначала уговорил освободить, обещал написать признание и назвать сообщников, а потом напал, я едва успел ударить его кинжалом.
Как он и предполагал, никто не стал разбираться. Тело колдуна хотели бросить псам, но потом все-таки решили сжечь, мало ли, вдруг собаки взбесятся, отведав его плоти. Пепел утопили в выгребной яме.
* * *
За все эти годы Арно ни разу не побывал в личных покоях Глэдис. Они встречались в обеденном зале, в большой гостиной, на половине Эльвина, но не ходили друг к другу в гости. Потому Глэдис весьма удивилась, застав дорого брата в маленькой комнате, служившей ей кабинетом. Он стоял у стеллажа и просматривал книги. Услышав ее шаги, Арно обернулся и без долгих отступлений поинтересовался:
— А где вы храните сборники темных обрядов и восхваления Ареду? Или все заучили наизусть?
Глэдис оперлась о стол, изящный маленький столик с перламутровой столешницей — когда-то давно он приехал в обозе с приданым юной графини. Теперь погрузневшая женщина с трудом помещалась за ним, но так и не заменила на более удобный. Она не стала отрицать:
— Нет никаких обрядов и восхвалений. Боль, страх, нож. И больше ничего. И не надо спрашивать, как я могла. Эльвин умирал. Что мне еще оставалось?
— Но сейчас-то он не умирает! Проклятье, из-за вас погиб Вэрд!
— Вы способны думать о ком-либо, помимо своего драгоценного друга, Арно? — Устало поинтересовалась Глэдис. — Он сам виноват в своих бедах. Если бы опеку над сыновьями Квейга доверили мне, они бы не превратились в чудовищ. Мальчикам нужна была материнская любовь, а им подсунули ходячий свод правил дворянской чести.
— О, да. Вы найдете вину для каждого. Клэра и Адан тоже "сами виноваты"?
— Я застала их вместе, в часовне, — пояснила Глэдис, сама удивляясь своему спокойствию.
— Вы должны были придти ко мне! А не... Эльвин бы получил развод!
— Надеюсь, так он получит больше. Если Темный примет жертву, мой сын прозреет.
— И ослепнет снова, как только узнает, что его мать — убийца!
— Вы не скажете ему, — все так же спокойно ответила Глэдис. — Он не вынесет, и вы это знаете.
Арно знал. Он бы и сам, наверное, не вынес. Одно дело убивать в бою, другое — когда за твою жизнь платят жертвами на алтаре. И творит этот ужас твоя собственная мать. Тут хочешь не хочешь, а поверишь, что проклят. Он посмотрел на Глэдис, надеясь найти в ее взгляде хоть намек на раскаянье, но обнаружил только печальную усталость.
— Не скажу, — подтвердил он. — Это не его вина. Но и не могу этого так оставить.
Глэдис кивнула:
— Я понимаю. Честь семьи, — в голосе звучала легкая насмешка, — светлая память друга и невинно убиенной шлюхи. Я приму корень ареники, от бессонницы. В моем возрасте легко ошибиться с дозой. Все, что могла, я для Эльвина сделала. А эта девочка, похоже, сумеет о нем позаботиться. Уж получше, чем Клэра.
Арно испытывал огромный соблазн согласиться. Но корень ареники? Чтобы она во сне, как Вэрд... Нет, это будет слишком легко. Да и потом... он не хотел убивать ее. Жрец Темного — другое дело, это было зло, неприкрытое, скалящее зубы, опасное, жаждущее убивать. А Глэдис... их вражда давно уже стала привычкой, ритуальной игрой, но он уже и не помнил, что послужило причиной.
Старая уставшая женщина... ему пришлось напрячь память, чтобы увидеть ее другой — тонкая, синеглазая, распущенные волосы укрывают спину плащом, сотканным из темного золота. Свадебный обряд, смуглые пальцы комкают шелковую ткань. Удивительно, как он запомнил все эти мелочи, ему ведь было одиннадцать лет. А потом каждый год на кладбище прибавлялось по маленькой могиле... Арно не мог простить ее, но сумел понять.
— Корень ареники? Это было бы слишком просто.
— Просто? А что вас удовлетворит? Упасть с обрыва на верховой прогулке? Выпасть в окно? По ошибке выпить уксус вместо лимонной воды?
— Вы отправитесь в обитель Эарнира. Замаливать грехи. А там делайте, что хотите — хоть с башни прыгайте, хоть в пруду топитесь. Ваша душа, ваше посмертие, вам решать. Я просто не хочу жить с вами под одной крышей. Эарнир добрый, он вас, быть может, и простит. Если хорошо попросите.
Глэдис медленно кивнула:
— Да, для Эльвина так будет лучше. Он будет переживать, когда я умру. Он ведь меня любит, — почему-то эти слова прозвучали так, что у Арно сжалось сердце. — Я всегда была рядом, ему нужно время, чтобы отвыкнуть. Вы все правильно решили, Арно. Никогда не думала, что буду благодарить вас, но — спасибо. И берегите его вместо меня.
* * *
Эльвин стоял в опустевшей часовне Эарнира у алтаря, только что слуги закончили уборку — подмели пол, протерли алтарь, заменили свечи. Утром ожидали нового жреца. Можно потерпеть до завтра и попросить совета, но Светлый Адан говорил, что Творец даровал людям право выбирать. И он выберет сам. А магистр Илана в зале совета уравняла право выбирать с правом ошибаться. Но и ошибаться он отныне тоже будет сам.
На ладони слепого графа лежал маленький шарик, подарок Далары. Снадобье из подземного города служителей Ареда. Быть может, в него подмешана кровь жертв? Они там тоже разрезали несчастных на куски во имя своего бога? Неудивительно тогда, что мир отверг их. Но Далара ничего не говорила про убийства, кровь и смерть. Она верила, что служение Ареду по сути своей служение познанию. И если она ошиблась, его душа уже обречена на муку в посмертии.
Эльвин не мог знать, кто прав: его бывший учитель, поливающий кровью алтарь Темного, или ученая эльфийка, хранящая утраченное знание. И тот, и другая служили Ареду, но это не мог быть один и тот же бог. Или же у Ареда две ипостаси, как у Семерых, но не мужская и женская, а темная и светлая? И все зло творится во имя темной, а все новое открывают служители светлой ипостаси? Какая разница? Он не может отступить, теперь, когда зашел так далеко. И он хочет увидеть лицо Рэйны, даже если за это придется заплатить посмертием. Она говорила, что у нее голубые глаза.
39
В день королевского траура вся империя пребывает в глубочайшей скорби. Да и как не пребывать? Закрываются все лавки, все трактиры, дома удовольствий — хочешь не хочешь, а ничего, кроме как горевать по его эльфийскому величеству, простому люду не остается. Вот они и горевали по домам, поминая короля Элиана заранее припасенной бражкой.
А дворянам полагалось скорбеть публично: сперва на утренней службе в храме Эарнира, где жрецы просили милосердного бога даровать королю легкую дорогу домой, потом на вечерней, в храме Келиана, моля властелина смерти отпустить его величество к страждущим подданным в следующем году. Днем следовало носить черные одежды с белыми лентами, читать вслух "Сказание о деяниях великого короля" и раздавать пожертвования.
Но с самым большим размахом предавались скорби в королевском дворце. За две недели до траурного дня прекращали все увеселения, входил в силу запрет на драгоценности и разноцветные платья, дамы распускали затейливые прически и ходили простоволосыми, а кавалеры не брились. Повара готовили грубые кушанья, вместо вина пили подсоленную воду. Не удивительно, что лица придворных отображали искреннее страдание.
Во времена Энриссы при дворе скорбели в меру, соблюдая больше видимость, чем дух, но Саломэ Светлая, мягкая и уступчивая, обретала непреклонность во всем, что касалось ее каменного супруга. Любая дама, уличенная в преступном легкомыслии в траурные дни, навсегда покидала двор. Повинный в том же грехе кавалер отправлялся служить на границу.
Сам день Скорби начинался рано, еще до восхода солнца. Наместницу омывали талой снеговой водой (если снег в Суреме успел сойти, везли издалека), затем она одевалась: черное платье из грубой шерсти, светлый плащ из небеленого льна, распускала волосы. Рассвет она встречала в часовне, наедине с королем, в посте и молитве. Около полудня собирался ближний круг — члены Высокого Совета, министры, послы, избранные придворные — присутствовать на службе в часовне считалось большой честью. Не удостоенные таковой молились без наместницы, в дворцовом храме Эарнира.
После общей молитвы все опять расходились, и только наместница оставалась в часовне до вечера, потом торопливо съедала кусок хлеба прямо в коридоре и уходила обратно, для ночного бдения. На следующий день траур заканчивался, наместница возвращалась к привычному белому цвету, а двор — к обычному укладу.
Саломэ сидела в ногах статуи, на ступеньках, и теребила край плаща. Приближался полдень. День выдался неожиданно солнечный, по-настоящему весенний. Свет залил мраморный пол, пятнами рассыпался по виноградным гроздьям на барельефах, вызолотил светлые волосы наместницы. Она смотрела на короля: статуя казалась живым человеком, словно Элиан прилег на каменный постамент отдохнуть и погрузился в дрему. "Сегодня он вернется, — повторяла она про себя, — он обещал".
Этот скорбный день должен был стать самым счастливым днем ее жизни, если бы не Леар Аэллин! Герцог так и не внял голосу разума. Сегодня он бросит вызов королю и потерпит поражение. Король милосерден и простит дерзкого Хранителя, но Леар будет опозорен. Он мог вернуться в Суэрсен по своей воле, сохранив честное имя, но выбрал безнадежный бой. Она заранее сочувствовала другу, но не видела другого выхода — выставив себя на посмешище, Леар покинет Сурем и забудет свою безумную любовь к чужой жене. Они больше никогда не увидятся.
Полдень. Ближайшие часы пробили двенадцать раз, им отозвались колокола столичных храмов. Саломэ поднялась и заняла свое место возле алтаря. Сейчас жрец Эарнира призовет короля вернуться и подтвердить брачную клятву. Десять раз она стояла перед этим алтарем, десять раз жрец тщетно взывал в пустоту. Сегодня все будет иначе.
Часовня заполнялась людьми. Явились члены Высокого Совета, за исключением Хранителя: магистр Илана в лазурном шифоне, вместо Ира — незнакомый наместнице маг в алой робе. Обычно Ира заменял Арниум, сухенький вежливый старичок с бегающими глазками, а этого, похожего на старую пегую борзую, Саломэ видела впервые. Бургомистр в черном бархатном камзоле посторонился, пропуская военачальника. Тейвор облачился в церемониальный бронзовый доспех, бережно хранимый со времен Элиана: солнечный свет дробился в нагрудной пластине, на поясе висел короткий широкий меч без ножен, голову венчал шлем с алым плюмажем.
Леар опаздывал — следом за высокими советниками вошли министры, Саломэ удивилась, заметив Чанга — она не ожидала, что тот успеет вернуться из Квэ-Эро. Он даже не переоделся с дороги, только сменил плащ — пыльные сапоги предательски выглядывали из-под дорогой ткани. Придворные в черных костюмах, жрецы, послы... Хранителя по-прежнему не было, Саломэ с облегчением вздохнула — он все-таки одумался — и собралась уже кивнуть жрецу, чтобы тот начинал, как дверь распахнулась.
