— Фэнчер, — сказал он, — мое удовольствие от вашего общества иногда меркнет из-за того, что я высоко оцениваю ваши возможности за то, что они совершенно неверны. Великая теория, о которой вы так уверенно говорите, сэр, родилась не ранее семи часов утра этого дня. Я был в своей постели, сэр; Горничная вошла с моим чаем и тостами. — Стоп, — сказал я строго. Она остановилась. И в эти несколько мгновений безмятежного размышления, сэр, ожила мысль, мысль, которую вы так ложно приписываете китайцам, дикому племени, единственное отличие которого состоит в способности запускать воздушных змеев.
Когда радостные возгласы утихли, Фэнчер ответил с воодушевлением:
"Сэр, что вы подвержены периодам размышлений, я не буду отрицать, я не могу отрицать. Я также не могу с честью сказать, что поддерживаю защиту идеи нашего драматического друга. Но, сэр, когда вы говорите о китайцах в выражениях, которые я не могу не считать оскорбительными, я готов, сэр,...
Раздались громкие крики: "Приказ! Заказ! Заказ!" Разгневанного Фанчера усадили в кресло успокоительные друзья и соседи, которым он жестикулировал и кричал во время гама.
Я посмотрел на старого Фулбилла, ожидая увидеть его встревоженным, раздраженным или рассерженным. Наоборот, он казался довольным, как маленький мальчик, который каким-то образом устроил скандал.
— Превосходный Фэнчер, — сказал он, — превосходный Фанчер в ярости. Перейдем, господа, к более дружеским темам. А вы, доктор Хорд, какой новой вещью в химии вы готовы нас поразить?
Речь была обращена к маленькому человечку рядом со мной, который тотчас же покраснел, в сильном волнении вытер лоб и посмотрел на стол, не в силах ни поднять глаза, ни произнести ни слова.
"Один из величайших ученых того времени", — сказал мой друг мне на ухо.
— Сударь, — застенчиво запнулся человечек, — та часть речи, которая касалась запуска коршунов, меня очень заинтересовала, и я готов утверждать, что коршуны летают не под влиянием, как многие говорят, демон или дух, который обитает в материалах, но благодаря давлению самого ветра".
Фанчер, теперь снова сам, сказал:
— Я хочу спросить у ученого доктора, имеет ли он в виду китайских коршунов?
Маленький человечек поспешно ответил, что он вовсе не думает о китайских коршунах.
— Тогда очень хорошо, — сказал великий критик. "Отлично."
— Но, сэр, — сказал Фулбилль маленькому Аккорду, — как же коршуны могут летать без помощи демонов или духов, если они сделаны человеком? Ибо известно, сэр, что человек не может двигаться в воздухе без помощи какой-то дьявольской силы, и также известно, что он не может поднимать ввысь вещи, состоящие из грубых веществ земли. Как же тогда эти воздушные змеи могут виртуозно летать?"
Послышался общий ропот одобрения речи Фулбилбила, и маленький доктор опустил глаза и снова покраснел, потеряв дар речи.
Это был триумф для Фулбилбила, и он принял поздравления своих друзей со своей слабой тщеславной улыбкой, подразумевающей, что на самом деле это ничего не значит, и что он мог бы сделать это намного лучше, если бы думал, что кто-то, вероятно, прислушается к этому. .
Маленький доктор Аккорд был так подавлен, что весь оставшийся вечер едва осмеливался поднять глаза от стола, но я был рад видеть, как он усердно принялся за пунш.
К моему величайшему беспокойству, Фуллбил сказал теперь: "Сэры, боюсь, мы позволили себе забыть, что сегодня вечером с нами странный джентльмен из чужих краев. Ваше счастье, сэр, — добавил он, кланяясь мне над стаканом. Я тоже поклонился, но увидел, что его маленькие поросячьи глазки злобно смотрят на меня. По доске раздался хихиканье, и я понял из него, что являюсь очередной жертвой знаменитого Фулбилбила.
"Сэр, — сказал он, — могу я узнать, из какой части Италии вы приехали?"
— Я приехал из Ирландии, сэр, — ответил я прилично.
Он нахмурился. — Ирландия не в Италии, сэр, — сказал он. — Вы так любезны пошутить со мной, сэр?
— Нет, сэр, — сказал я.
Все джентльмены роптали; некоторые смотрели на меня с жалостью, некоторые с презрением. Я начал пугаться, пока не вспомнил, что если я однажды обнажу шпагу, то могу загнать всю комнату философии в ближайший приход. Я решил действовать смело.
— Возможно, сэр, — заметил Фуллбил, — ирландцы так много обо мне слышали, что я могу ожидать много визитов от ирландских джентльменов, желающих услышать, что мой бедный ум может развить в отношении единственно истинной философии жизни?
— Ни в коей мере, сэр, — возразил я. "Там они не знают, что ты жив, и им все равно".
Ужас обрушился на это собрание, как снег с крыши. Господа уставились на меня. Старый Фулбил сначала побагровел, но его величие не могло долго и серьезно страдать от моей наглости. Вскоре он улыбнулся мне, улыбкой уверенной, жестокой, смертельной.
— Ирландия — великая страна, сэр, — заметил он.
— Это не так важно, как невежество многих людей, — ответил я прямо, потому что я был несколько взволнован.
"Верно!" — воскликнул Фулбил. Затем он торжествующе добавил: "Тогда, сэр, мы гордимся тем, что среди нас есть такой явно способный дать нам наставление".
Над этой выходкой раздался громкий смех, и мне стало очень не по себе до кончиков пальцев ног; но я решил держать храброе лицо и притворился, что не обращаю внимания на их насмешки. Тем не менее, было достаточно ясно, что старый Фулбил сделал меня жертвой вечера.
"Сэр, — сказал драматург Боббс, глядя на меня, — я понимаю, что в Ирландии свиньи сидят за столом даже в лучших семьях".
— Сэр, — сказал критик Фэнчер, глядя на меня, — я понимаю, что в Ирландии целомудрие женщин настолько велико, что ни один ребенок не рождается без родимого пятна в виде инициалов законного мужа и отца.
— Сэр, — сказал старый Фуллбил, — я знаю, что в Ирландии люди ходят голыми, когда идет дождь, чтобы не намочить одежду.
Среди бурного веселья, вызванного их речами, я сидел молча. Внезапно смущенный маленький ученый, доктор Хорд, взглянул на меня с тонким дружеским сочувствием. — Выпьем по стаканчику, сэр, — сказал он, и, когда мы торжественно закивали головами над бортами, я почувствовал, что мне на помощь пришел бедный маленький испуганный друг. Что касается моего первого знакомого, то он, увидев, что на меня нападает не только грозный Фулбил, но и грозный Боббс, и опасный Фанчер, тотчас же начал делать вид, что никогда в жизни не разговаривал со мной.
Хорошо зная ирландский характер, я мог видеть, что для кого-то назревают неприятности, но я решил быть очень отсталым, потому что не решался создать настоящий переполох в этих философских кругах. Однако я странным образом избавился от этой досады. Дверь открылась, и вошел новичок, кланяясь направо и налево своим знакомым и, наконец, сел возле Фулбилбила. Я сразу узнал его; это был сэр Эдмунд Фликстон, джентльмен, который собирался сразиться со мной в Бате, но воздержался от этого, узнав, что я победил Фористера.
Однако он меня тогда не воспринимал. Он болтал с Фулбилом, сообщая ему, очевидно, очень волнующие новости, потому что я слышал, как старик эякулировал. — Клянусь моей душой, возможно ли это? Позже Фуллбил рассказал Фликстону несколько забавных вещей, и, по запросу Фликстона, ему указали на меня. Я видел, как изменилось лицо Фликстона; — поспешно обратился он к старому Фулбилбилу, который побледнел как смерть. На доске быстро промелькнула какая-то информация, и я увидел широко открытые и белые глаза мужчин, которые смотрели на меня.
Я сказал, что это был век хулиганов. Это было время, когда по улицам шли люди, обладающие физической силой, толкая низших мужчин в канаву, а у меньших не было ни слова, чтобы сказать о себе. Это был возраст, когда, если ты выражал мнение, противоположное мнению хулигана, он с уверенностью ожидал, что он убьет тебя или каким-то образом жестоко с тобой обойдется.
Из всей этой гениальной компании теперь, казалось, был только один джентльмен, который не дрожал. Это был маленький ученый доктор Хорд. Он посмотрел на меня ярким и мерцающим глазом; вдруг он широко усмехнулся. Я не мог не расхохотаться, когда заметил, с каким аппетитом он пользуется смущением и тревогой своих друзей.
"Пойдем, Фулбил! Приходите, Боббс! Давай, Фанчер! Где все ваши милые остроумия? воскликнул он; ибо дерзость этого робкого человечка сильно возросла среди всего этого беспомощного бедствия. "Вот достоинство и сила учиться у вас, в правде божьей. Вот знания воцарились, бесстрашные, великие! Вы все потеряли свои языки?"
И он собирался беспокоить их, но я крикнул ему:
— Сэр, — мягко сказал я, — если вам угодно, я не позволю беспокоить джентльменов из-за какого-нибудь мелкого недоразумения, связанного с приятным вечером. Что касается ссор, то я сам весь из молока и воды. Это напоминает мне случай, когда однажды в Ирландии... Здесь я рассказал историю, которую отец Донован всегда начинал после более чем трех бутылок, и, насколько мне известно, ему так и не удалось ее закончить. Но в этот раз я закончил. — И, — сказал я, — этот парень сидел с ними и пил, и они хорошо повеселились с ним, как вдруг он встал и заговорил. Он говорит: "Честно говоря, я никогда в жизни не ожидал, что проведу вечер в компании такой толпы цинговых крысоедов", — говорит он им. "И, — говорит он, — у меня есть только одно слово для этого кричащего старого переодетого павлина, который сидит во главе стола", — говорит он. "То немногое, что он знает, я мог бы вложить себе в глаз, не ослепнув", — говорит он. — Старый скряга! говорит он. И с этими словами он встал и вышел из комнаты, став впоследствии королем Голуэя и дожив до глубокой старости".
Этот забавный рассказ вызвал болезненный взрыв аплодисментов, среди которых я поклонился из зала.
ГЛАВА XIX
По пути в свою комнату я встретил трактирщика и небрежно спросил его о Пэдди и Джеме. Он сказал, что пошлет узнать о них и сообщить мне как можно скорее. Позже к моей двери подошел ящик и сказал мне, что Пэдди и Джем с тремя мужчинами-слугами джентльменов, спящих в гостинице, ушли в пивную.
— Кружка? — сказал я. — Что, черт возьми, такое пивная?
— Кружка, сэр? сказал человек, глядя. "Кружка? Да ведь, сэр, это... это форма развлечения, сэр.
— Это так? — сказал я. — Очень хорошо. А кто-нибудь здесь знает, в какую пивную они ходили?
— Кажется, "Красная туфелька", сэр, — сказал мужчина.
— И как мне добраться до него? сказал я.
— О, сэр, — воскликнул он, — это невозможно!
"Это?" — сказал я. — А почему? Трактирщик сказал мне то же самое, и я хотел бы услышать все причины".
— Сэр, — сказал мужчина, — когда в Лондоне стемнеет, по улицам ходит много злодеев, которые не уважают людей и набрасываются на кого угодно, жестоко избивая их, не обращая внимания на ту часть тела. Священная Книга, в которой написано...
— Отпусти, — сказал я. — Я понимаю, что ты имеешь в виду. Тогда я попросил его найти для меня крепкого парня с дубиной и фонарем и знанием местонахождения "Красной туфельки".
Я, с толстым парнем, не прошло много времени на улице, как я понял, что имели в виду хозяин и официант. На самом деле, едва мы вышли за дверь, как мужчина уже угрожал своей дубиной двум человеческим стервятникам, которые подкрались к нам из тени. Я видел их бледные, злые, рычащие лица в свете фонаря.
Чуть позже в темноте разразилась большая шумиха, и я услышал голоса, громко призывающие к митингу от имени какой-нибудь гильдии или общества. Я подошел ближе, но смог разобрать лишь то, что это была очень красивая драка, в которой компания добропорядочных граждан пыталась обратить в бегство банду головорезов и нарушителей закона. Раздался весёлый стук палочек. Довольно скоро из некоторых домов послышались ответные крики, и с громким хлопком дверей люди выбежали на битву за мир в большом городе. Тем временем все высокие окна были заполнены головами в ночных шапках, и некоторые из этих людей даже дошли до того, что облили сражающихся водой. Они также посылали кошачьи крики и фразы с остроумными советами. Палки яростно стучали друг о друга; однажды мимо нас проковылял человек с окровавленным лицом; его, казалось, ударил прямо по уху какой-то необразованный человек. Это было прекрасное зрелище, насколько можно было ожидать, и я был глубоко заинтересован.
Внезапно какой-то мужчина хрипло крикнул, что его зарезали — убили. С улицы доносились вопли и крики из окон. Мой фонарь бешено дернул меня за рукав. Я понял его, и мы поспешно покинули окрестности.
Теперь я могу рассказать, что произошло и что последовало за этим ночным происшествием. Достойный гражданин действительно был зарезан. После дальнейших стычек его товарищи-граждане взяли под стражу нескольких негодяев. Их судили за убийство и всех оправдали, кроме одного. В отношении этого последнего было доказано, что драка началась из-за его попытки завладеть кошельком проходящего мимо гражданина, и тотчас же он был приговорен к повешению за убийство. Его товарищи-негодяи были отправлены в тюрьму на длительные сроки в расчете на то, что один из них действительно мог быть убийцей.
Мы перешли на другую улицу, где в каждом хорошо освещенном окне стояла одна или несколько накрашенных шлюх, которые выкрикивали шутливые непристойности, но когда мы шли скованно, не отвечая, их манера поведения менялась, и они обрушивали на нас залп за залпом невероятно грязных выражений. Было только два этих существа, которые не обращали внимания, и их безразличие к нам было вызвано тем, что они были погружены в словесный поединок, обмениваясь самыми страшными, леденящими кровь эпитетами. Время от времени нас толкали самоуверенные пьяные мужчины, и часто я мог видеть маленьких, пепельнолицых, староглазых юношей, петляющих то тут, то там с едой и вином. Мой фонарь сказал мне, что улица еще не совсем проснулась; она ждала излияний из кабаков и пивных. Я велел ему как можно скорее поторопить меня в "Красную туфельку", потому что я никогда не имел тяги к этим безвкусным вещам, годным только для клерков и матросов.
Наконец мы подошли к скрипучей вывеске "Красная туфелька". С места донесся сильный шум. Большая компания ревела хором. Без долгих слов меня ввели в комнату, в которой происходили беспорядки. Оно было синее от дыма, а гремящий хор так и не закончился. Я незаметно забился в тихий уголок.
Меня поразил внешний вид компании. Было много мужчин, похожих на почтенных прелатов, и много мужчин, похожих на глав старых и знатных домов. Я рассмеялся в рукав, когда вспомнил, что думал найти здесь Пэдди и Джема. И в то же время я увидел их у изголовья стола, если позволите. Падди держал руку на плече епископа, а Джем рассказывал какую-то историю на сочувственное ухо маркиза. По крайней мере, так представлялось моему одурманенному чувству.
Пение прекратилось, и почтенный пэр, стоявший рядом со мной, возобновил речь, которая, очевидно, была прервана припевом:
— Итак, герцог говорил с несколько большей, чем обычно, энергией, — сказал уважаемый пэр.
