...как выглядит самая середина Валисагго?
О, почти идиллически. Облачные колонны как будто бы заранее расступаются, расчищая препятствия для взгляда, распахивая относительно прозрачный, хоть и немного мутноватый простор. Лёгкая дымка вуалирует происходящее вдали — но то, что ближе шести-восьми тысяч шагов, хотя бы в самых общих чертах видно неплохо.
Если подняться на летающем судне повыше, оценивая панораму в целом, глазу откроется серо-стальная поверхность моря с семью синими полосами. В широких промежутках между этими полосами, устремляясь прочь от аномалии и понемногу разглаживаясь, катятся пологие волны. А вот в пределах семи полос, давших Валисагго имя, волны есть тоже, но... неподвижные. Стоячие с самом буквальном смысле. Правда, из-за фона обычных, стремящихся от центра вдаль волн кажется, что стоячие в синеве водяные бугры медленно стекаются к центру тетрасекции. Конечно, это всего лишь оптическая иллюзия — но навязчивая, настигающая всякого наблюдателя, кем бы он ни был: хоть человеком, хоть алурином, хоть гномом — да хоть бы и мергилом!
В точке, куда "стремятся" синие линии, в истинном геометрическом и магическом сердце Валисагго, циклично бурлит нечто вроде подводного гейзера. На пике воды вспухают белопенным горбом, способным посрамить высотой небольшой холм, а площадью — несколько кварталов той же Стедды, взятых вместе. Шипение, гул, рокот! Но вскоре великанский "выдох" опадает, разглаживается, порождая очередную кольцевую волну, что отправляется в путешествие прочь от центра. Пенная шапка оседает и темнеет... но уподобиться обычной морской глади не успевает: снизу, распирая и дыбя поверхность воды, поднимается новый горб, в котором смешаны — и явно этим смешением недовольны — две подвижные стихии: вода и воздух.
Если около Ниртоса колебания Природной Силы меняли интенсивность фона от насыщенной зелени до бледно-оранжевого, то у сердца Валисагго фон пульсировал в диапазоне от бледно-оранжевого до густо-алого. Говоря проще, средняя интенсивность его позволяла одному из морских зверей четвёртого уровня развиться до младшего зверодемона — и даже, если бы разумные дали ему на то время, до старшего зверодемона. (Великие Морские Охоты, помимо прочего, такого времени не давали). Однако чем выше уровень, тем труднее совершить очередную эволюцию. К тому же площадь аномалии не так уж велика, а покидать её надолго зверодемон не способен.
Налицо противоречие — и препятствие для пытающихся возвыситься.
Узость. Порог.
Если верить легендам, Древнейший Кракен сумел выкрутиться из положения, развив в себе способность к Зову Глубин: одурманенная могучей магией чудовища, потенциальная пища сама плыла к его клюву, не в силах ни осознать неладное, ни воспротивиться своей печальной участи. Опытные, тёртые морские Охотники — и те, приблизившись к центру Валисагго слишком сильно, бывали покорены Зовом и лишены воли, после чего, совершив последнее в жизни погружение, пропадали в морских глубинах без следа. Находились, впрочем, и те, кто добровольно отправлялся в путь без возврата, считая Древнейшего Кракена наместником феттельнского бога морей, Нептьюнеса, или даже его прямой аватарой.
Подобная кончина считалась высшей жертвой, отворяющей верным прихожанам врата блаженства в таинственном царстве бога, находящемся разом и за облаками, и в бездне вод. И, разумеется, смерть чудовища в глазах фанатичных культистов стала святотатством, а подвиг Кракендаза для них являлся не подвигом, а наичернейшим деянием из возможных...
Что ж. Не удивительно, что примерно во время завершения первой Великой Морской Охоты и в последующие годы все, верующие в Нептьюнеса слишком уж рьяно, попали под каток репрессий, а культ этого божества получил мощнейший удар, оправиться от которого полностью ему оказалось не суждено ни спустя века, ни даже через тысячи лет.
Да и то сказать: что это за божество такое, чьего наместника (или аватару) способны убить владеющие пусть даже очень могучей магией — но всего лишь люди? После такого ореол сакральности и внушающего трепет высшего величия безо всяких репрессий угаснет, словно угли в прогоревшем до пепла костре...
— А ты что скажешь, уважаемый?
— О чём именно?
— О богах. Или, как большинство добившихся успеха магов, ты веришь исключительно в собственный резерв да гравированные чары?
— Ну, в свой резерв и свои чары я правда верю, — хмыкнул Мийол. — Они меня пока не подводили. Что до богов... я не верю, что им действительно нужна обрядовая сторона нашей веры.
— Почему?
— Да потому, что мана трансформируется в джаххану без нашего желания. Этот процесс полностью подчинён законам естества. Человек может спать или бодрствовать, молиться или же грешить, возвышать себя меж другими людьми или впадать в ничтожество — его душа всё равно продолжит преобразовывать джаххану одним лишь своим наличием. Точно так же, как наши тела из-за внутренних процессов превращения жизненных веществ выделяют тепло. Возможно, богам небезразлично существование человечества (хотя даже это тезис спорный, требующий отдельного доказательства) — но бытие конкретного человека, будь он хоть целым архимагом, для бога значит не больше, чем для человека — жизнь конкретного муравья... будь этот муравей в своём муравейнике хоть целой царицей.
— Оссименский прагматизм? — Ниртальвог приподнял брови, обозначая лёгкое удивление.
— Если угодно, да, — решительно кивнул призыватель. — Хотя, признаюсь, моя личная позиция по данному вопросу ближе к атеизму, чем к прагматизму.
— Атеизму? Которого из типов?
— Того, который отрицает существование сверхъестественного. Если коротко и без лишних подробностей, то я рассуждаю примерно так: есть реальный мир, и он вполне естественен. Часть мира для нас при этом понятна; часть — непонятна, но всё же постижима, в силу именно своей естественности. Если можно предположить существование чего-то истинно сверхъестественного, отстоящего от материальных явлений ещё дальше, чем джаххана и боги — а я совершенно не отрицаю такой возможности — то законы этих гипотетических мистерий за реалиями будут для нас уже совершенно непостижимы. И страшно далеки. Даже подтвердить либо опровергнуть наличие истинно мистериального — невозможно. За полным неимением каких-либо инструментов, кои можно было бы направить на решение такой задачи.
— А если разум возвысится и проникнет в эти области, ныне нам недоступные?
— Тогда и разговор пойдёт другой. Но сейчас я констатирую как простой логический факт: рассуждения о естестве осмысленны, постижение естества осмысленно, саморазвитие осмысленно. А вот попытки рассуждать о находящемся за пределами и естества, и постижения — пустая трата усилий нашего ума. До момента того самого, помянутого тобой возвышения разума лучше вообще забыть о мистериальном. Так сказать, вывести его за скобки рациональных рассуждений.
— Понятно. И прагматично. Хотя оссименцы всё же не чурались разговоров о богах...
— И в этом заключалась их ошибка.
— Неужели?
— А разве нет? Пытаться постичь при помощи разума то, что просто по определению лежит вне разума — типичная ошибка методологии. Уж лучше отказаться рассматривать мистериальное вовсе, чем использовать заведомо негодный инструмент.
— Выходит, — слабо ухмыльнулся ян-Галифрен, — философы оссименской школы — в твоём понимании — пытались поймать рыбацкой сетью отблеск света?
— Именно. И даже хуже того: сеть и свет всё-таки в равной мере части естества...
Прерывая разговор, от плавучей скалы суперхарвестера под гордым флагом клана Галифрен по-над волнами разнёсся низкий, гулкий звук. Вероятно, так могла бы звучать нота, выдутая великаном, что впятеро выше человека, в рог вполне соответствующих ему великанских размеров. Ровно минута — и голос "Руки Стедды" замолк... но в воцарившейся тишине издали вскоре донеслись схожие трубные голоса суперхарвестеров.
Сигнал готовности.
Поскольку закончилась долгая прелюдия: флоты кланов и вольных морских Охотников вышли на позиции и во всеуслышание объявили о том. В некотором роде Великая Морская Охота за номером девяносто два начиналась по-настоящему только сейчас.
...что, помимо прочего, означало: работа для судов и экипажей второй и третьей линий на этом закончена. Главная добыча этого дня для них и не по статусу, и не по силе. Зато можно и нужно уделить внимание тому, что добыто ранее... а также по возможности разобраться с ценой, которую пришлось уплатить за проявленную морем щедрость.
— Эй, уважаемые! Это не ваша ли леталка имеет хитрое название, начинающееся не то на хо, не то на ху?
Мийол развернулся и смерил взглядом сморщенную, словно сухофрукт, культяпую... нет, скорее, всё-таки даму, а не старуху, сверлящую его сверху вниз властным взглядом чёрных глаз с бака летучей лодки, обладающей обводами курьера. Сверху вниз в сугубо физическом смысле, к счастью, а не в переносном, так что ответил призыватель вежливо:
— Наша яхта носит имя "Хитолору" — в честь моего второго учителя, мир его духу. А...
— Не важно! Говорят, у вас кто-то умеет лечить отравления?
— Верно. Сейчас мы возьмём вверх десять, а вы — заходите с кормы.
— Принято! Но как же...
— Потом, уважаемая. Пострадавший ведь у вас на борту?
— Да.
— Ну так поспешите перенести его к нам. Рикс, Севелад! Освобождаем место! Ученица, а ты раскладывайся: слышала ведь, тебе привезли работу по специальности.
— Сейчас, капитан! — чуть ли не хором отозвались названные.
Следующий час ознаменовался нездоровой во всех смыслах суетой. Летучий курьер дамы с чёрными глазами и без правой кисти, давно уж отгрызенной кем-то из морских хищников, что для Мийола так и осталась — до поры — безымянной, челночил вдоль второй и третьей линий, собирая и доставляя к "Хитолору" как отравленных, так и просто травмированных... но всё равно, конечно же, нуждающихся в помощи. Мийол, его магоклон (физическая мощь которого мало уступала Воину ранга этак третьего-четвёртого), Рикс и Севелад, освобождая место, убрали с палубы в пространственные короба остатки добычи; алурина умудрилась с непринуждённой небрежностью приставить к делу Ниртальвога с Клыком, его молчаливым телохранителем.
А приставить пришлось: люди есть люди, не каждый из них достоин именоваться разумным. И не удивительно, что отнюдь не все пациенты проявили готовность к сотрудничеству на условиях "мохнорылой шлюхи"...
Впрочем, после того, как ян-Галифрен посветил своей узнаваемой внешностью, Клык без лишних слов прописал одному скандалисту кулаком в печень, а сама Шак без рассусоливания и политесов одним мощным толчком вышвырнула за борт ту бабёнку, которая поименовала её "мохнорылой" — процесс как-то незаметно вошёл в русло и принял черты упорядоченности.
Тем временем суперхарвестеры в окружении судов поменьше продолжали смыкать кольцо. На каждом из суперхарвестеров включили приманки, эманирующие силой, сопоставимой с силой младшего зверодемона. Вернее, сама сила принадлежала, конечно, магам-подмастерьям, но хитро устроенные артефакты из плоти морских магических зверей помогали замаскироваться. Кракену, нынешнему владыке Валисагго, должно было казаться, что на его территорию вторгаются сразу несколько аур сродни его собственной...
Спокойно смотреть на это инстинкт защиты территории, разумеется, не позволял. Суть хозяина аномалии требовала атаковать раздражитель, уничтожить и пожрать конкурентов, чтобы усилиться самому, чтобы продлить свою власть в вечность! Заведомо невыполнимое желание, но инстинктам и потребностям, выпестованным всей жизнью, этого не объяснишь. Голодный всё равно будет хотеть есть, даже прекрасно зная, что еды нет.
А Кракен не знал, что в приманках нет для него пищи. Для людей текущая Великая Морская Охота была девяносто второй; для него — первой. И он не мог хранить пассивность!
Чью из приманок он атакует? Какому из кланов повезёт? Это уже вопрос случая. Сама природа аномалии не давала зверодемону засесть в её геометрическом центре, а голод вынуждал плавать кругами по всему кольцу возле сердца тетрасекции, иногда отдаляясь от него в поисках пищи, иногда (обычно после наиболее удачных охот) сближаясь с источником вожделенной энергии в стремлении нарастить своё могущество. Где именно, в какой из частей кольца окажется Кракен в момент непосредственного приближения человеческих флотов, решала удача — и потому многие, очень многие, не исключая даже могущественных подмастерьев, возносили мольбы Фиа Капризной. Кто лишь в глубине души, кто едва слышным шёпотом, а кто и во весь голос.
На этот раз повезло суперхарвестеру под флагом клана Малиц. Именно к ним оказался ближе всего зверодемон — и именно к их приманке он простёр мощные щупальца, презрев даже силу тяготения при помощи своей собственной силы зверя-подавителя.
Разумеется, тщетно.
Изображавший приманку маг находился на небольшой площадке, подвешенной под стрелой, выдвинутой перед носом суперхарвестера шагов на сорок, считая от края платформы. А размеры Кракена и сама среда, его взрастившая, не давали шансов на полноценную внезапность. Стоило громаде зверодемона приблизиться, как его заметили (и дали короткий гудок, просигналив об этом). Стоило развернуться в атакующую позицию — приготовились. И в момент атаки особая немногочисленная команда Воинов просто потянула канат.
(Позднее, слушая описание действа, Ригар буркнул про самый большой в мире спиннинг).
Увлекаемый силой Воинов, подмастерье Малиц вместе с площадкой взмыл над волнами ещё выше. Вот его отделяют от воды десять локтей, а вот уже и двадцать. Тридцать. Сорок! Не имея опоры, щупальца никак не могли достать вожделенную мошку на такой высоте...
Не должны были достать.
И ощутив это, Кракен использовал гидрокинез.
— Записывайте, — повелел ещё один маг-подмастерье, сам глава Малиц, в смотровой башне. — Девяносто второй Кракен обладает способностью, встречавшейся у девяностого, восемьдесят шестого, восемьдесят пятого... в общем, самой частой, совершенно типичной способностью контактного гидрокинеза. Общее название в каталоге — Продолжение Тела.
Водяные щупальца в облаках пузырей и мелкой солёной пыли взметнулись куда выше, чем могли щупальца живые — но всё равно упустили добычу. Более того: обратным давлением от применения способности зверодемона погрузило в глубину.
Вполне ожидаемо.
Команда Воинов тут же выдала обратно слабину, которую недавно вытягивала; живая приманка опустилась с набранной высоты на ту же отметку в десять локтей над водой. А другой, одинокий Воин ещё в момент первой атаки вовсю завращал ворот лебёдки, благодаря которой опора стрелы тихо и плавно отъезжала от края платформы. Когда изначальные сорок шагов длины превратились в три десятка, он перекинул стопор и стал ждать.
Вторая атака Кракена в точности повторила первую. Убрав стопор, Воин снова взялся за рукоять лебёдки.
(Продолжая слушать, Ригар поправил сам себя: "И никакой это не спиннинг, без катушки-то; это фантик на бечёвке для кошки").
