Спустившись, они пошли вперед по шершавым гранитным плитам. Ещё полсотни шагов — и впереди, к удивлению юноши, показался яркий дневной свет.
Коридор был недлинный. Когда они миновали его, Вайми замер от удивления и восторга.
Он был в округлом зале шириной шагов в двадцать и раза в два выше его роста. Темные стены казались сглаженными водой, пол — ровный и гладкий. Он заметил ещё несколько проемов, ведущих в другие, тоже освещенные, комнаты, а вот передняя стена...
Её не было. Медленно, как завороженный, Вайми подошел к ничем не загороженной бездне, к тому месту, где пол обрывался в пустоту.
Перед ним раскинулась уходящая к горизонту долина, вся покрытая бархатисто-зеленым ковром леса. Рассекая его плавными изгибами, серебрилась и синела река, текущая, казалось, прямо к солнцу. Оно стояло уже низко, но ещё не утратило своего цвета и яркости.
Долину окружали холмы, но юноша был очень высоко над их пологими склонами, где-то посередине между землей и неторопливо плывущими в удивительно ярком синем небе громадными, ослепительно-белыми и темно-серыми облаками.
Вайми сел, свесив босые ноги в бездну. Легкие порывы влажного, теплого ветра мягко скользили по его коже, шевелили волосы. Дайна села рядом с ним, но они не смотрели друг на друга.
Пещера открывалась гигантским окном в отвесной, отполированной дождями и ветром стене. Вайми с опаской посмотрел вниз, но не увидел её основания — только несколько ближайших уступов, облитых солнечным золотом, а за ними, где-то очень далеко — крохотные кроны деревьев. Он торопливо поднял взгляд, думая, что в общем не боится высоты.
Долина внизу понемногу скрывалась в туманной предвечерней дымке. Многоэтажные, неправдоподобно высокие облака громоздились вокруг, словно хребты невиданно огромных гор. Они двигались справа налево, как на параде. Их серые лохматые подошвы проплывали порой совсем близко. Когда облака расступались, в бездонной синеве неба вспыхивал свет трех ярких серебряных звезд — три из восьми установок Сверх-Эвергет Йэннимура, которые, назло всему, выводили Тайат на прежнюю орбиту. Иногда Вайми чувствовал, как скала вздрагивает под ним, но чаще его то плавно вело куда-то далеко вниз, то поднимало. Иногда всё вокруг начинало плыть и голова юноши кружилась — планета плавно скользила в изгибах пространственной кривизны, возвращаясь на изначальный путь.
Солнце опускалось всё ниже, пока его золотисто-красные лучи не окрасили низ нависавшей над пещерой плиты — она выдавалась в пустоту шагов на семь, загораживая от них верхнюю часть неба. Её неровная сине-палевая поверхность вдруг стала такой рельефной, четкой, что Вайми, казалось, мог коснуться её, хотя до неё было три его роста. Если смотреть на неё долго, казалось, что плита непредставимо огромна и парит над ним наравне с тучами...
С севера надвигался грозовой фронт — пугающе-черные массивы туч, окаймленные ярким рыжим золотом. Они выдвигались друг над другом, как плоты, и оттуда почти непрерывно катился тяжелый, вибрирующий грохот. Иногда в черноте беззвучно сверкали неяркие в солнечном свете молнии.
Тучи плыли косо, казалось, прямо на них, и на мгновение у Вайми перехватило дух. В раннем детстве облака казались ему мягкими и плотными и он мечтал походить по ним, в то же время почему-то опасаясь, что они спустятся слишком низко...
Тучи не закрыли заходящего солнца, однако вдруг пошел сильнейший ливень. Это было удивительное зрелище — необозримая масса искрящейся красным золотом воды. Она рушилась с небес с мощным глухим гулом. Тугие порывы свежего ветра врывались в пещеру, обдавая пару клубами водяной пыли. Однажды горизонтальная молния сверкнула под ними, не далее чем в двадцати шагах, — и в тот же миг ударил оглушительный гром. Они вздрогнули, смущенно взглянули друг на друга, потом рассмеялись.
Гроза кончилась быстро. Солнце зашло и Вайми с замирающим непонятно отчего сердцем смотрел на закат. Там сгрудились пронзительно четкие, словно нарисованные облака, все в золотых, фиолетовых, рубиновых, лиловых и бурых оттенках. Всё это непрерывно менялось и тучи плыли так же неспешно, как угасал свет.
Закат занял все поле его зрения и Вайми не мог оторваться от него, пока он не превратился в мутную полосу коричневого свечения, пробивавшегося из-под низко нависших черных туч. Их туманная, рыжеватая масса заняла весь небосвод. Где-то далеко беззвучно вспыхивали и гасли зарницы, посвежевший ветер врывался в пещеру, неся с собой странные, сырые ароматы ночных цветов, а юноша всё смотрел на последний свет дня, который упорно не хотел гаснуть.
Глава 10.
Сумрак мечтаний.
Наряду с миром созданного есть мир и несозданного. Там живут наши творения, ещё не пришедшие к нам, живет всё лучшее, что в нас заключено и всё, что мы должны спасать друг в друге. В этом мире мы сами — завтрашние. Но заглянуть в мир Несозданного очень трудно. Когда ты делаешь это, ты лишаешься самого главного — ощущения новизны. И мы хотим не всякой новизны. Мы хотим новизны чистой, белизны, мечтаем о том, другом мире, где она обитает. Но где этот мир? В будущем? Но ведь мы — уже в нем: здесь нет ничего, кроме машин, квантовых бездн и бездн Вселенной. Здесь, в конечном счете, нет места хрупкому человеку. Будущее — это мир машин, которые, в лучшем случае, будут помнить, что когда-то они были людьми. В прошлом? Но в прошлом мы жили хуже, чем сейчас. В прошлом меньше возможностей, прошлое просто скучнее. Но если мы заглянем ещё глубже, то увидим нечто удивительное — рождение общества. Юность всегда привлекательна. Юность в юном мире привлекательна вдвойне. Мне всегда нравились такие истории — не столько описаниями "древнебытной" экзотики, сколько чистотой человеческих отношений, ещё не замутненных ничем.
Конечно, мы не в силах увидеть прошлое. Оно может жить только там, в мире Несозданного. Его нельзя вернуть.
Но можно попытаться.
Аннит Охэйо. Одинокие размышления.
Сарьер стал для Маллы первым примером воплощенной мечты, перебравшейся из снов в реальность. Он сам был целым миром, замкнутым, совершенно самодостаточным... и намного более разнородным, чем могло показаться. Он включал в себя области, где никогда не утихала война, и области, где об этой войне даже не знали. Малла часто посещал одну из таких областей — область спокойствия, длинных летних закатов и достатка. Это был мир счастья без свободы, где государство заботилось о всех и в значительной мере сгладило проблемы, порожденные неизбежной конкуренцией людей. В городах Сарьера не встречалось новых зданий — они были просто не нужны. Всё необходимое построили уже давно. Многое уже весьма обветшало — но не осталось людей, помнивших, что всё когда-то обстояло совершенно иначе.
Малла незаметно полюбил крупнейший город страны — Тай-Линну, столицу Сарьера, точнее, его наземную столицу. Он подолгу бродил по её улицам, пока день не переходил в поздний вечер и на улицах не зажигались неяркие синие фонари. Никто во время этих прогулок не портил ему настроения — здесь почти не было преступности, да и полиции тоже. Иногда, довольно часто, ему удавалось заглянуть в подземные этажи городских зданий — довольно обширные и не пустующие никогда.
Из-за невероятного обилия зелени ему постоянно казалось, что город кончается и дальше только лес. Но за парками он видел новые кварталы. На самом деле столица была очень велика. В ней редко встречались здания выше пяти этажей и приходилось подниматься на скиммере, чтобы увидеть вечерние огни её промышленных окраин.
Тут было много молодежи, детей и школьников, и их мечтания о неведомом будущем и золотом прошлом служили наипрочнейшей опорой этой реальности. Малла встречал множество их в громадных, великолепно отделанных образовательных центрах — скорее библиотеках, чем школах или университетах — среди множества странных и удивительных книг о вещах, не существующих в реальном мире. Он видел множество странных историй, фильмов, которые они смотрели там — но наяву здесь попадались вещи, гораздо более странные. С первой из них его познакомил Охэйо — в тот день они долго бродили по городу, пока не оказались где-то на самой окраине. В пути их застала гроза. Вымокнув до нитки, они шли босиком по засыпанной крупным песком дорожке, извивавшейся в зарослях. Дождь только что кончился, косые лучи заходящего солнца играли на усыпанных каплями листьях. Вокруг были аккуратные низкие деревца и какие-то сооружения из крашеных в разный цвет труб — судя по всему, детская площадка, немного запущенная. Наконец, они вышли на открытое место — и Малла удивленно замер.
Он увидел длинный четырехэтажный дом, типичный для Сарьера — целиком построенный из дерева. Его обшитые гладкими досками стены были густо-зелеными, рамы окон — ярко-белыми, высокая крыша с мансардой — оливково-коричневой, а массивный золотой карниз, украшенный сложной резьбой, представлял собой настоящее произведение искусства. Справа и слева стояли другие здания — похожие, но не в точности такие же. В любом другом месте такие деревянные громады смотрелись бы как безумная неосторожность. Но здесь они служили прекрасным символом страны, в которой ничего не случается. На фоне темно-лилового, затянутого тучами неба, в котором парила двойная радуга, они казались какими-то неуместно нарядными, словно выставленная на улицу дорогая мебель. Вся картина казалась Малле слишком выразительной для реальности и только стайки бегавших по лужам детей разрушали это впечатление.
Они пересекли узкую улочку и прошли между домами, оказавшись вдруг на берегу озера. Его спокойная вода отражала нависшие над ней тучи. Темно-зеленая лохматая полоса дальнего берега казалась мостом, повисшим в небе, и на миг у Маллы перехватило дух — они словно вышли на самый край мира, окруженного мрачными облаками. Стоя босиком на мокрой, холодной траве, он глубоко вдохнул влажный, прохладный, пахнущий сырой прелью воздух и осмотрелся. Место было красивое — но он не понимал, ради чего они тащились на другой конец города.
— Это Озеро Миражей, — тихо сказал Охэйо, заметив его удивление. — Создание Сверхправителя, конечно. Иногда, в определенные часы, в нем — точнее, над ним — можно видеть вещи, которые происходили в этом месте когда-то давно... или будут происходить в будущем. Обычно это длится недолго, но...
Над водой прошла рябь и Малла не заметил, в какой миг появилось видение — тот же берег, но странным образом приближенный и покрытый такими запущенными зарослями, что казался картиной уходящей на десятки тысяч лет назад древности. На нем двигались какие-то большие коричневые туши, которые он поначалу принял за медведей. Но они были бесформенные и перекатывались на гибких отростках, которые то вытягивались, то совсем исчезали.
Юноша не сразу понял, что они преследуют группку обнаженных людей, очень молодых — лет по 15-17, не больше, худых и ободранных. Они пытались бежать, но густейшая спутанная растительность не давала им двигаться быстро и их лица были искажены животным, безудержным страхом. Последней бежала невысокая девушка. Когда до ближайшей туши осталось шагов восемь, та вдруг выстрелила тонким черным хлыстом, пронзившим хрупкое тело насквозь. Малла увидел облачко багрового пара, очень отчетливое в почти параллельном земле потоке золотого света — и в тот же миг видение исчезло. Остались лишь далекие зеленые заросли. Не было никаких звуков, и потому всё случившееся казалось совершенно нереальным. Но юношу била дрожь — в этом видении не было ничего постановочного, картинного, рассчитанного на публику. Оно казалось... слишком настоящим. Он словно сам оказался в том мире беспросветного ужаса, где лишь несколько оставшихся до заката минут отделяли его от смерти.
Малла повернулся к Охэйо. Он чувствовал, что стал свидетелем чудовищного финала борьбы людей с силами, стоявшими выше их понимания — борьбы, занявшей тысячи лет, но всё равно оказавшейся напрасной.
— Что это было? — наконец спросил он. — Проекция?
— Естественно. Тут, на дне... но это устройство не наделено воображением, Малла. Оно улавливает квантовые отражения реальностей — тех, что далеки от нас, уже не существуют или могут возникнуть в будущем.
— Но в прошлом не было... таких зверей. Значит...
— Это будущее, Малла — не то, которое будет, но из возможных.
— Зачем это нужно?
— В мире нет ничего вечного. Люди вышли из первобытной дикости — и в неё же вернутся, но мир тогда уже слишком изменится, чтобы принять их. Сарьер — это мир сна, но ни один сон не может длиться вечно. Сверхправитель решил, что люди должны понять это. Только, знаешь, они не любят тех, кто лишает их иллюзий.
* * *
Малла пока мало что знал о социологии, но уже чувствовал, что предоставленный самому себе, такой режим тотчас распался бы в прах. Но тут был Сверхправитель, существо Извне, единственный, точнее, почти единственный обитатель Парящей Твердыни, средоточия могущественных сил. Сам он не правил, а лишь следил за управлением — но он имел право сменять тех владык, которые ему не нравились, и достаточно силы, чтобы это сделать. Только лишь поэтому Сарьер оставался почти неколебим. Прогресс тут был медлителен, но он шел больше за счет воспитания, искусства, и меньше за счет техники. Но это не была утопия, совсем нет.
Малла быстро понял, что люди здесь властны над своей судьбой не больше, чем марьют. Но, не имея власти выбирать свой путь, они не могли и сбиться с него — ведь Сверхправитель, в общем, видел дальше их. Они даже не считали себя несвободными — ведь далеко не любая свобода несет счастье.
Безусловно, в Сарьере жили намного более счастливо, чем в "контрольной зоне". Пьянство, наркомания, дурные болезни, не говоря уж о сексуальном или просто уличном насилии, по крайней мере, в центральных районах страны, были совершенно изжиты. Но за покой приходилось платить. Тут были редки видимые перемены. Сарьеру недоставало разнообразия, в нем правили скука и застой. На протяжении нескольких десятков последних лет жизненный уровень в стране оставался почти неизменным... хотя в каждом жилище Сарьера была горячая вода. Были тут и деньги, но оборот наличности свели к возможному минимуму, ведь за все общественные услуги платило государство.
Охэйо, чей опыт в наблюдении человечеств был несравненно больше, подтвердил, что без вмешательства могущественной внешней силы — в данном случае, Сверхправителя — даже на время создать такой строй нельзя. Малла часто видел его Твердыню над городом, на закате, когда её медленно обтекали алеющие облака. Когда-то, едва явившись в этот мир, он предложил всем жителям страны, тогда ещё не названной Сарьером, ужасный выбор — тоталитарная утопия или всеобщая смерть, тем самым вовсе не оставив им выбора. Но даже тогда его Сарьер утвердился не сразу, а более чем постепенно.
Впрочем, Малла не мог назвать режим Сарьера диктатурой. Тут не было какой-то идеологии, насаждаемой силой — но не было и политических партий. Не было казней, тюрем или лагерей, — но юноша видел впечатляюще массивные стены, скрывающие целые кварталы города — их занимали "воспитательные центры". Наказанием тут служила боль, не приносящая физического вреда. Такая система была куда более эффективна, но отнюдь не более гуманна. Неисправимых изолировали в специальных больницах, но их было немного, а любопытная молодежь знала, что раньше всё было иначе. Они живо интересовались прошлым. Впрочем, они почему-то считали, что Сарьер возник в глубокой древности, а не два века назад. Технический уровень страны почти не изменился со времени прибытия Сверхправителя: прогресс тут был скорее развитием старого, чем появлением нового. Они не знали и о том, что торжество его идей совсем не повсеместно.
