Он замолчал и поежился. Через минуту Малла спросил:
— Ты решил, что это будет хорошим уроком за неосмотрительность, да?
Охэйо зло рассмеялся.
— Уроком? Ха! Я вообще не мог думать. Только боль и страх. Ничего больше. Я даже забыл, как выйти из тела. Смог только... когда умер. Бессмертное божество? Ха! Тэйариин славно пошутили: исполнили самую заветную мечту человека, чтобы показать — это ничего не изменит. Неуничтожимая, но такая же ограниченная и страдающая от собственной глупости тварь. Как же они, наверное, смеялись!
Охэйо успокоился и помотал головой.
— Ладно, пошли. Незачем заставлять хозяев ждать.
* * *
Они встретили спустившихся на снег файа. Те вышли в довольно легкомысленных, на взгляд юноши, серо-белых пятнистых куртках, дополненных рабочими штанами из грубой ткани. Вообще-то файа переносили холод гораздо легче, чем люди (их родной мир был холоден и суров, как и они сами), а потому даже сейчас были в сандалиях на босу ногу. Зато жару они ненавидели и переносили намного хуже людей.
По сравнению с ними сарьют смотрелись ярко, пёстро, по-варварски: Маула нарядилась в темно-синие шаровары, её изящные сапожки и куцая курточка были из красного сафьяна, расшитого тончайшим узором из золотых арабесок. Охэйо и Малла вышли в роскошных теплых куртках, украшенных хитроумным тиснением. Лишь чуть более темный, узор словно просвечивал сквозь тонкий слой прозрачной воды — столь гладка была поверхность искусно выделанной, зеленой, с синим отливом, словно надкрылья жужелицы, кожи. Многие из его линий казались тоньше волоса.
Малла спрятал руки в карманы и поёжился. Куртка, конечно, была превосходной, штаны тоже теплые, но у него мерзли уши и пальцы ног. Вокруг лежала обширная долина, замкнутая хребтами заснеженных гор. Солнце уже зашло, небо стало темно-синим и холодным, как и лежавший вокруг снег. Насколько хватал глаз, вокруг он не видел ничего, кроме снега и скал, и не мог поверить, что всего пару часов назад был на празднике Вершины Лета.
Юноша заметил, что файа как-то странно посматривают на них. Когда они подошли к ним, повисло молчание.
— Вы нас боитесь, — вдруг сказал Охэйо. — Считаете захватчиками. Разве нет?
— Допустим. И что? — Анмай выглядел каким-то смущенным. Малла усомнился, что смерть Охэйо после посадки была случайной: за ними, несомненно, следили, и трудно смотреть в глаза человеку, который всего несколько минут назад погиб — даже если ты сам бессмертен. Такие "случайности" действовали гораздо сильнее, чем прямые демонстрации силы.
— Анмай, я не могу оправдаться, потому что вы правы. Но мы ведем войну. Мы заняли ваш мир, так как нам нужна база. Если мы решим, что что-то в вашем обществе стоит исправить, мы не станем медлить и колебаться. Но мы, по крайней мере, никогда не будем лгать вам. А что до свободы, то каждый из нас свободен настолько, насколько решит сам. Разве нет?
Вэру отвернулся. Малла больше не видел его глаз.
— Анмай, наши марьют и ваши Чистые, по сути, одно и то же. Мы идем к одной цели. Если вы хотите совета или помощи, вы получите её. Вы можете задавать любые вопросы, но я не обещаю, что смогу ответить на все.
Анмай по-прежнему молчал. Малла вдруг понял, что за его смущением кое-что крылось. Не страх, нет. Другое чувство. Зависть.
— О природе нашего бессмертия мы знаем не больше вашего: в сущности, ничего, — вдруг сказал Охэйо. — Мы не достигли его сами: оно подарено нам, может быть, просто случайно. Оно не абсолютно: при определенных условиях мы МОЖЕМ умереть. Я знаю, ты мне не поверишь, но мы не можем наделить им кого-либо.
Анмай обернулся. К удивлению Маллы, на его лице застыла слабая улыбка.
* * *
Файа затеяли игру в снежки, вопили и барахтались в сугробах, словно дети. Глядя на Хьютай, юноша ёжился всё больше. Он не понимал, как почти босая девушка может бродить в снегу, явно получая от этого удовольствие.
— Я уже давно замечал, что у многих Чистых странный взгляд, — пожаловался он. — Как у людей, чувствующих, что они делают что-то не то, но не сознающих, что именно. Теперь я понял. Они все мерзнут.
— Это дело привычки, — ответил Охэйо. — При хорошей еде юноша вроде тебя может ходить нагим до нулевой температуры и чувствовать себя вполне нормально. Во всяком случае, на Каламии до нашего прибытия так было повсюду.
— У тебя тоже был свой мир? — спросил Анмай, подходя ближе.
— Тайат. Я населил её... снабдил техникой и знаниями, но не лез внутрь.
— Почему?
— А тебе не страшно знать, что целый мир зависит от тебя? — спросила Маула, повернувшись к Сверхправителю.
Анмай смутился. Но ответил.
— В общем... да. У меня изменчивый характер и иногда мне трудно... быть последовательным.
Охэйо задумчиво закатил глаза.
— Конечно, ты знаешь, что это неприлично, но ведь всевластие — такое искушение... когда в твоей... в вашей власти полмира... огромный материк, простершийся от северных льдов до экваториальных морей, страна с населением в восемьсот миллионов людей... Когда-то это мне нравилось, но владыка мира, целующий пальцы ног у девчонки, — он с опаской покосился на Маулу, — это, черт побери, так смешно...
— Я не хочу никому из них зла, — резко ответил Анмай. — Я просто хочу сделать их жизнь если не лучше, то разнообразнее, и, в то же время...
— ...Проще и понятнее для себя. Ведь правда, а?
— Я понимаю, что в общем делаю не то, что стоило бы, — ответил Анмай, — а то, что нравится мне, но ведь теперь они умирают гораздо реже. Благодаря нашей медицине в Сарьере не осталось неизлечимых болезней и они стали жить дольше... немного. Но я не дам им других наших технологий... пока они все не станут невинны, словно дети.
— У вас ведь нет эмбрионаторов, правда? Надеюсь, ты знаешь, откуда, обычно, берутся дети. Они — насколько я себя помню — кошмарные твари... но родители почему-то не любят, когда у них отбирают детей. Хотя у некоторых...
Анмай отвернулся.
— Дети — самая неиспорченная часть их общества. Если мы хотим воспитать из них действительно хороших людей — их нужно отделять от него в возрасте максимум семи-десяти лет. Не стоило и думать распространить такой опыт повсеместно... мы начали с четырех тысяч. Отбирать их нам не пришлось — в детских домах Сарьера того времени хватало никому не нужных сирот. И поверь мне, почти никого не трогало, что с ними станет. Мы полностью изолировали их — снабдив всем необходимым, разумеется. Было очень интересно наблюдать, как они сами устраивали свою жизнь... с нашей минимальной помощью. Их наивность... их доброта, их жажда познавать мир слились с нашим звездным знанием и дикой силой возрожденной древности. Так появились Чистые. Пока ещё они очень хрупки... они ещё легко могут упасть... но они хотя бы стремятся подняться! Им не нужна та узда удовольствия и боли, которой мы сдерживаем остальных — ведь они действительно любят мир, в котором живут, и когда-нибудь пойдут вместе с нами в просторы мироздания... Но до этого им придется пройти долгий, долгий путь... Знаешь, что причиняет мне самую сильную боль? Нет, не то, что мы бросили свой мир — свой народ — навсегда. Даже не то, что мы взвалили на себя бремя ответственности за весь этот мир. Чтобы человек вырос действительно хорошим... и стойким, он должен познать одиночество, боль, утраты... а те, для кого мы исполняли все их желания, почему-то вырастали скотами. И я должен причинять боль — зная, что вся невинная кровь — на моей совести. Теперь понимаешь? Но всё же... я люблю мой Сарьер, то, что мы создали за эти двести лет — сумрачная страна, но это сумрак летней ночи. Неизбежно настанет рассвет... и за ним не последует вечер.
* * *
После разговора с Анмаем Охэйо стал вдруг очень задумчивым. Он забросил свои обычные дела и устроил круиз в Хейлинай — приморскую территорию на крайнем востоке Сарьера, взяв с собой Маллу и ещё несколько марьют и арендовав небольшой кораблик.
Они вышли из порта на рассвете и плыли между знаменитых хейлинайских скал до самого вечера. Почти всё время юноша простоял на носу "Суулы" — катера или, скорее, небольшой яхты, глядя на неторопливо проплывающие, неправдоподобно острые громады. Они стояли далеко друг от друга, почти не закрывая горизонта, и напоминали ему какой-то фантастический город. Море было спокойное и качка почти не ощущалась — по крайней мере, не казалась ему неприятной.
Двигатель негромко рокотал, "Суула" мягко приподнимала и опускала нос, разбивая небольшие волны, и плавание отчасти походило на полет. Высоко в небе парили тонкие разрезные облака, иногда скрывающие солнце, воздух был прохладен и свеж, ветер не сильный, но мягкий и упругий — короче, всё это безумно ему нравилось.
Это неторопливое путешествие совсем не походило на полеты в космосе — он мог сидеть в кресле под навесом, поглощая всякие вкусности или даже пойти в каюту подремать. Охэйо не управлял кораблем — да этого, впрочем, и не требовалось. Здесь стоял прекрасный авторулевой — к тому же, не имея никакой очевидной цели, было трудно уклониться от курса. Малла гулял босиком по деревянной палубе, смотрел на лениво колыхавшиеся волны и старался представить, что там, в глубине, под ними. Ничего путного не получалось — думать было лень. Охэйо, очевидно, тоже — он почти ничего не говорил, а потом вообще уснул, растянувшись в шезлонге.
Ближе к вечеру небо очистилось от облаков, но зато стало прохладнее, ветер затих и над водой начал подниматься туман. Весь экипаж "Суулы" собрался на палубе, глядя на окутавшее мир розоватое марево. Казалось, что закат пылает уже впереди поднимавшихся из воды исполинских утесов — почти отвесных морщинистых шпилей, непредставимо огромных, хотя они стали уже просто силуэтами различных оттенков. Малле казалось, что он смотрит на окаменевшие грозовые облака. Он словно оказался во сне — и не хотел просыпаться.
* * *
Следующее утро он с Охэйо встретил на берегу моря. Прибой здесь был сильным — пенистые валы, выше их роста, один за другим с гулом накатывались на пляж и вода взбегала по гладкому пологому склону неожиданно высоко, добегая до их босых ног.
Недавно взошедшее солнце тонуло в туманной дымке, затянувшей восточный горизонт, и оттуда падал очень мягкий, ровный свет, делая всё вокруг розоватым. Неспокойное море казалось тускло-палевым, в пятнах нежнейшей розовой пены. Над ним, на другой стороне залива, вздымались горы — целая страна немыслимо острых скалистых гребней. Ближайший к ним казался отлитым из морщинистой сине-фиолетовой стали, с голыми, очень крутыми склонами, те, что дальше — всё более светлыми, розовато-синими силуэтами. Берега отсюда видно не было. Малле казалось, что он плывет на плоту, оседлавшем громадную, катившуюся на сушу волну — и его сердце приятно, чуть-чуть, замирало при этой мысли. Он никак не мог отделаться от чувства, что горы — их основание — гораздо ниже его. Эта планета была заметно меньше Тайат.
Он лениво осматривался, сидя на прохладном песке. Вправо и влево пляж простирался, насколько хватал глаз. И всюду на нем виднелась купавшаяся и игравшая молодежь — юноши и девушки в одних пёстрых шарфиках, повязанных вокруг бедер. Охэйо и Малла были одеты точно так же.
Аннит сидел рядом, всего в шаге, скрестив босые ноги и положив ладони на бедра. Его светлая кожа слабо отблескивала, гибкое тело казалось изваянным из гладкого розоватого мрамора. Черные волосы, падавшие на плечи, казались осколком ушедшей ночи. Слабый ветер с моря шевелил их, и по тяжелым прядям пробегали призрачные розоватые блики. На губах Охэйо замерла слабая улыбка, глаза живо блестели, следя за девушками, — они отважно бросались в громадные волны и плыли с накатывавшейся пеной на животе, пока вода не отступала, оставляя их на песке. Здесь было как-то необъяснимо уютно — мягкий свет, мягкий влажный воздух, не теплый, но и не прохладный, мягкая розовая дымка, скрывающая простор океана на севере...
Оглянувшись, Малла видел за спиной низкие пологие дюны, а за ними — неправдоподобно крутой, пугающий массив хребта, такой же безжизненный и фиолетово-рыжий. Отполированный дождями камень отблескивал, словно старый металл. Там и сям среди прибоя виднелись огромные куски скал, и между них — какие-то крупные темные животные, похожие на тюленей. Они совсем не боялись людей и даже играли вместе с ними.
— Малла, ты не боишься проснуться? — спросил вдруг Охэйо, не поворачивая головы, только скосив свои странные длинные глаза.
— Что?
— Мне кажется, что я видел всё это во сне, ещё в детстве. И я очень рад, что обещание исполнилось. Мне кажется, что так должен выглядеть рай.
— Тебе не мешает, что вокруг столько людей?
— Отнюдь. Мне так уютно именно потому, что они здесь есть. И их не так уж много.
Малла мог бы признать его правоту — здесь совсем не было тесно, от одного человека до другого многие шаги — но, когда он осматривался, в поле его зрения попадали сразу тысячи людей. В самом деле... среди них ему было уютнее. Однако, он отметил, что никто не подходил к ним — вокруг сарьют словно очертили невидимый круг. Во внешности Охэйо не было ничего необычного — просто красивый юноша, едва переставший расти, — но даже черты их лиц выдавали чужаков. Теоретически, это должно вызвать любопытство, а не настороженность, и то, что вышло именно так, заставляло о многом подумать.
— Мы все стремимся воплотить наши мечты, — тихо продолжил Охэйо. — Но когда это выходит, мы пугаемся... или пугаем других.
Малла повернулся к нему.
— Что?
— Прежде, чем строить свою реальность, следует понять, что в мире Несозданного не может быть четких очертаний, не может быть одной, законченной версии какой-либо мечты. Любой образ в мире Несозданного имеет много отражений. Одни являются чаще, другие реже, одни светлее прочих, другие — нет. Сарьер — не исключение. Его очертания меняются, накладываясь друг на друга, зыбкие и изменчивые, словно сны, из которых они вышли.
— Почему?
— Пока файа не знают, что мы, сарьют, можем проникать всюду, куда захотим — по крайней мере всюду, где есть люди. За эти несколько месяцев я многое увидел, — в том числе и такого, чего бы видеть не хотел. Мечта не может быть исполненной до конца, Малла. Она идет дальше, хотим мы этого, или нет. Знаешь ли ты, что в некоторых, отдаленных районах этой страны уже нет семей? Дети зачинаются там исключительно искусственным путем, "из пробирки", их воспитание — тоже монополия государства. Педагогика — самая большая статья в их государственном бюджете — а Сарьер очень богатая страна. Даже секс там стал монополией государства, вознаграждением, при помощи которого верноподданное поведение с готовностью поощряется. В тех областях его — конечно, в разной мере — получают все члены общества. Там есть обширная сеть учреждений, оснащенных особыми нейроустройствами, — и естественная любовь безнадежно проигрывает им по остроте ощущений. При помощи обещаний различных уровней такого вознаграждения жителей Сарьера удается приспособить, подчинить и принудить к послушанию, отвлечь от социальных проблем и конфликтов. Именно поэтому они легко управляемы, не имеют политических интересов и критического отношения к жизни. Подавления сексуальности, — точнее, замены её искусственным экстазом, — они вообще не замечают. Но и заметив они не могут ничего изменить, ведь при таком порядке вещей чувство агрессивности, которое помогает дать отпор, становится минимальным. И там есть не только райские средства: существует и искусственный ад. Пока это ещё редкость, — но что будет потом? Кто будет бунтовать в стране, закон которой гарантирует всем наслаждение? Сарьер обретет прочность, Вэру — свободу.
