— Ага! Вот, княжна Светолика новые коньки придумала, — тут же с воодушевлением сообщила ей Дарёна. И, хоть сама ещё не опробовала изобретение, но для поддержки Светолики с уверенным видом добавила: — Очень быстрые, прочные, и кататься на них удобнее, чем на костяных.
Твердяна, задумчиво хмурясь, взяла лезвия в руки, повертела, провела по ним пальцем. Светлая, отражающая небо сталь отозвалась холодным звоном; Дарёна напряжённо следила за выражением лица оружейницы, но не видела на нём одобрения.
— Хм... Тратить оружейную сталь и волшбу на детские забавы?.. Не знаю, не знаю, — с сомнением качнула Твердяна головой в высокой чёрной шапке. И добавила с полуусмешкой: — Заточены, правда, остро — бриться можно. — Вернув коньки Дарёне как нечто ненужное и не заслуживающее дальнейшего внимания, она уже другим, потеплевшим тоном спросила: — Может, домой, м? Угощений ещё много, а Крылинка беспокоится, не проголодались ли вы.
— Я бы что-нибудь съела, — сказала Млада. — А ты, лада?
Дарёне стало обидно за изобретение Светолики до слёз. Княжна тем временем плавно чертила вдоль берега причудливые узоры на льду, заложив руки за спину: тем самым она показывала, как легко кататься на этих коньках — даже равновесие удерживать не нужно.
— А я бы покаталась, — сказала Дарёна решительно. — Покушать — это ещё успеется.
И она, спустившись к кромке льда, приложила один конёк к ноге и попробовала разобраться с креплением, но запуталась в ремешках.
— Позволь, я помогу, — с улыбкой подъехала к ней Светолика.
Она опустилась на колено и подставила Дарёне плечо для опоры, а сама ловко и умело распутала и правильно затянула все ремешки, так что конёк прочно закрепился на ноге девушки.
— Давай второй... Держись за меня.
Когда и второй конёк был надет, Дарёна устремила взгляд в сторону берега: Твердяна ушла, осталась лишь Млада, не спешившая надевать коньки и присоединяться к ним.
— Ну, как? Не шатко? — спросила тем временем Светолика.
Дарёна стояла на коньках на удивление твёрдо. Они будто сами держали за неё нужное равновесие, оставалось только оттолкнуться и заскользить... Что Дарёна и сделала осторожно. Лёгкий холодок волнения обдал её изнутри, и вместе с тем где-то под сердцем зарождалась тёплая, как капля мёда, искорка восторга. Скольжение было немного сродни полёту — особенно если раскинуть руки в стороны...
— Млада, иди к нам! — позвала Дарёна. — Это... Это не описать! Это надо пробовать!
Вокруг все катались на жалких костяных подобиях этого совершенства, отталкиваясь от льда палками с железными наконечниками, и у них не было той свободы и лёгкости, которую давали чудо-коньки. Небольшой наклон туловища — и лезвия с тихим шорохом описывали дугу, оставляя след из ледяной крошки, размах — и начиналось вращение. Но всё это казалось Дарёне жалкими ужимками по сравнению с тем искусством, которое показывала Светолика. Её коньки рисовали на льду цветы, пружины, хитро закрученные клубки нитей, какие-то письмена... И всё это — сохраняя изящество осанки и улыбку на лице, тогда как все вокруг кряхтели, пыхтели и падали, неуклюже скользя на костях и тыкая лёд палками.
— И правда — легко, — раздался рядом голос Млады.
Она скользила за плечом у Дарёны, и девушка, развернувшись, сплелась и слилась с нею в едином движении — бок о бок, рука об руку, нога к ноге, как человек и его тень.
— Спасибо за поддержку, Дарёнушка, — сказала Светолика с усмешкой, нарезая около них широкие круги. — Ты сама видела... Мастерица Твердяна не одобряет такого легкомысленного использования оружейной волшбы и самой лучшей стали, которая идёт на клинки для мечей. Особенно сейчас, когда...
Не договорив, Светолика устремилась вдаль, словно унесённая порывом ветра. Её волосы и плащ развевались, лезвия коньков звучно чертили на льду замысловатые завитки, а потом княжна, набрав достаточный разгон, словно на крыльях взлетела в воздух и крутанулась волчком... Все ахнули, а Дарёна пошатнулась и не упала только благодаря руке Млады, обнимавшей её. А уже в следующий миг Светолика с клыкасто-лучезарной улыбкой приземлилась на лёд, выбив белую крошку.
— Прыжок с переворотом вокруг себя, — возбуждённо дыша, крикнула она. — Когда я «вылавливала» из тумана, в котором плавают все мои «безумные» затеи, образ таких коньков, я видела, как на них будут кататься спустя много, очень много лет... Это будет ещё нескоро, но мы, если захотим, сможем приблизить будущее. Нужно только не бояться нового и не слишком цепляться за старое. Боязнь нового — вот самое большое препятствие, которое сидит в нас!
Она неслась на Дарёну со скоростью снежного обвала, сияя на солнце синим хрусталём глаз. Крылья ветра, раскинувшиеся у неё за спиной, налетели и подхватили девушку, а Млада осталась далеко... Небо и землю заполнило собой безумное скольжение, вливая в кровь жгучую страсть скорости, холодящий восторг, окрыляющее стремление стать стрелой, выпущенной из лука. Лёд и воздух, живые и дышащие, поющие в ушах, сами подсказывали телу всё, что нужно, сами лепили из него то, что требовалось для безупречного полёта, а по ногам от коньков струилось тепло... Оно тоже было живым и обнимало голени, обвивая их горячими змейками, требовавшими: «Быстрее, быстрее! Ещё... Ещё... Скорость! Вперёд!» Сердце, оперённое и заострённое, то радовалось, то холодело, то рвалось из груди, опережая скользящее тело...
Небо низвергалось стремительным водопадом: это руки княжны Светолики держали Дарёну под спину, и она катилась на одной согнутой ноге — лицом к солнцу, макушкой вперёд. Впрочем, она уже не понимала, где верх, где низ, где правая и левая сторона: пространство свистело серебристой струёй, обтекая тело. Рывок — и небо снова нависло сверху, а лёд оказался снизу. Оторвавшись от руки Светолики, как выпущенный из пращи камень, Дарёна мчалась с широко распахнутыми глазами и не знала, как остановиться... Но лёд подсказал: наклон, вынести ногу в сторону — и скольжение плавно завершилось красивым широким завитком.
— Великолепно! У тебя всё получается! — догнал её смех Светолики.
Сама княжна разгонялась для чего-то очень красивого и опасного до холода под коленями... Вжик! Она взметнулась в воздух голубиным вожаком, ослепительно сверкнув коньками на солнце, но лёд подвёл её, подставив ей стеклянно-прозрачный, тонкий свой участок, сквозь который виднелась тёмная вода. Крак! От конька побежала во все стороны сетка трещин, и Светолика провалилась по шею. Она тут же попыталась опереться на кромку льда, но тот трескался и ломался под её руками: кристально-прозрачные льдины вставали в полынье дыбом. Раздались «ахи» и «охи», катающиеся шарахнулись в стороны от опасного места, а Дарёну от необдуманного порыва кинуться на помощь удержала рука Млады.
— Дарёнка! Не вздумай лезть — провалишься.
— Но она же... — пыхтела, вырываясь, Дарёна.
— Не бойся, княжна выберется.
А со стороны берега послышался бодрый окрик:
— Дарёнушка, всё хорошо! Спасать меня не надо, я уже здесь!
Ещё мгновение назад Светолика барахталась в воде, а сейчас, мокрая до нитки, но улыбающаяся, сидела на снегу и расстёгивала крепления коньков. «Проход», — дошло до испуганной Дарёны: иного способа оказаться на твёрдой земле, не прибегая к посторонней помощи, у княжны быть не могло. Облегчённо выдохнув, девушка устремилась на берег, где Светолика, поднявшись на ноги, уже выжимала полы плаща.
— Я — вечная жертва собственных изобретений, — посмеиваясь и зябко поводя плечами, сказала княжна.
— Провалиться мог кто угодно, — возразила девушка, пытаясь совладать с взволнованным дыханием. — Это не коньки виноваты, просто лёд тонкий...
— Пожалуй, ты права, — улыбнулась Светолика.
Не сводя сияющих глаз с Дарёны, она как будто и не замечала, что только что побывала в ледяной воде, а её мокрую одежду обдувал морозный ветер.
— Тебе надо переодеться, княжна, — чувствуя щеками жар смущения, пробормотала Дарёна.
— И опять ты права, — белозубо засмеялась наследница белогорского престола. И добавила, озираясь: — Что-то государыни нигде нет... Я хотела, чтобы она тоже взглянула на коньки.
— Может, она в доме, за столом? — предположила Дарёна.
— Вполне возможно, — вздохнула Светолика. — Ладно, я сбегаю к себе, переоденусь, а вы с Младой смотрите — осторожнее на льду. Он с виду крепкий, но могут попадаться тонкие места.
*
Мал махнул Любиме рукой, дружелюбно поблёскивая улыбкой:
— Иди к нам!
В выстланных соломой салазках братьев было ещё полно места — запросто могла бы поместиться пара взрослых. Солнце превращало снег и лёд в холодный сияющий соблазн, высота горки кружила голову, а протянувшаяся перед княжной ледяная полоса напоминала горбатую спину какого-то чудища. А Радятко, сажая вперёд маленького Яра, буркнул:
— Вот ещё... Девчонок нам тут только не хватало.
— А чего? — вскинул брови «домиком» Мал. — Места много, всем хватит и ещё останется!
Любима нерешительно стояла, не зная, принимают её или нет, а сзади уже напирала толпа:
— Быстрее, ребятки, скатывайтесь! Чего встали?
— Айда, — решительно мигнул Мал.
Любима положила на солому красную подушечку, на которой она каталась. Радятко только хмыкнул, а няньки внизу подпрыгивали толстыми наседками, квохтали:
— Осторожнее, княжна, держись крепче! Не выпади из салазок-то... Ох, что за забава глупая!
Дружинница Ясна, скрестив руки на груди, взирала на всё это с кажущимся ленивым спокойствием. Любима весело помахала ей рукой с горки, и губы Ясны смягчились сдержанной улыбкой, а взгляд потеплел. Сколько княжна себя помнила, Ясна всегда была рядом — поднимала её с земли, дула на ушибленные коленки, катала Любиму на лодочке по пруду в дворцовом саду. Кто приходил на помощь, когда озорница залезала слишком высоко на дерево и боялась слезть? Глупые няньки могли только охать внизу, талдыча, что маленькие княжны не должны лазать по деревьям, а спасительницей неизменно оказывалась Ясна. Волшебное кольцо для перемещений у Любимы было, но хранилось под замком, и пользоваться им она могла пока только под присмотром и с разрешения взрослых... Впрочем, и без кольца Любима умудрялась попадать в переплёты и забираться в такие места, откуда её потом приходилось спасать Ясне. Княжна привыкла обнимать её сильные плечи, ей нравилась её короткая шапочка прямых солнечно-льняных волос с чёлкой треугольным клинышком, а прозрачно-серые, как весенний ледок, глаза внушали спокойствие. Сдержанная до суровой холодности, только княжне Ясна иногда улыбалась...
Радятко толкнул салазки и быстро запрыгнул сам позади Любимы.
— Ух! Поехали! — закричал Мал, а Яр весело и заливисто завизжал.
У Любимы перехватило дыхание. Леденящая скорость спуска прочно запечатала ей губы, и она не смогла даже пискнуть, только шея напряглась до боли. Салазки не были переполнены, а потому с самого начала катились устойчиво и благополучно доехали бы так до самой остановки, но какая-то сила их почему-то накренила, и Любима даже успела догадаться, чья именно... Рывок шёл сзади — это Радятко дёрнулся и свесился в сторону всем телом. Салазки несколько мгновений ехали на одном полозе в жутковато-шатком равновесии, и в горле Любимы что-то лопнуло, освободив визг... Ей показалось, что это лёгкое сотрясение воздуха и решило участь салазок — они завалились набок. Яр, тепло укутанный в кучу одёжек, упал мягко и не ушибся, Мал, распластавшись по-лягушачьи, улетел далеко в снег, а Любима больно стукнулась об лёд локтем. Не сдержав стона, она схватила Радятко за шею сзади:
— Ты зачем нас уронил?!
От нянек и Ясны их заслонила весёлая кучка катающихся, со смехом вылезавших из раздолбанных старых салазок, которые только что перевернулись рядом.
— Пусти ты, дура, — зло оскалился Радятко, зыркнув на княжну яростно-светлыми, холодными глазами.
Отпихивая Любиму от себя, он угодил ей локтем по носу — в переносице что-то хрустнуло, а голова отдалась колокольным гулом. Княжна, впечатавшись боком в снег, увидела на нём перед собою алые и круглые, как клюква, капли, а по губам текло что-то тёплое и солёное... Любима провела пальцем под носом — кровь.
— Дур-рак! — сквозь сцепленные зубы прорычала она со слезами, что было сил стукнув Радятко кулаком в плечо.
Ответный удар в грудь не заставил себя ждать и повалил девочку на спину... Рёбра Любимы застряли на выдохе, солнце кололо глаза и хлопало её по щекам лучами-ладонями, а рот немо, по-рыбьи, открывался, но ничего не мог вдохнуть. Она видела краем глаза, как Ясна, распихав в стороны замешкавшихся у перевёрнутых салазок людей, подскочила к заносящему кулак для нового удара Радятко, схватила его за шиворот и подняла одной рукой. Её всегда спокойное лицо исказилось в жутковатом клыкастом оскале, а светлые глаза стали хищно-кошачьими.
— Ты — маленький засранец, ты знаешь это? — прорычала она. — Не советую больше приближаться к княжне, иначе будешь иметь дело со мной!
Отшвырнув Радятко, она склонилась над Любимой и подняла её на руки. В её посветлевших глазах сияло столько тревоги и нежности, а в осторожных прикосновениях было столько ласки, что сведённую странной каменной судорогой грудь княжны тут же отпустило, и внутрь ворвался хриплый вдох. Череп тупо ныл распирающей изнутри болью, за грудиной рождался противный, тепловатый вихрь тошноты.
— Княжна... Ах ты, солнышко моё ясное... — щекотно согрел ей висок шёпот телохранительницы. — Ну всё, всё... Домой. Надо посмотреть твой носик.
Она открыла проход и шагнула в водянистую прохладу с Любимой на руках. Привычно обнимая плечи Ясны, княжна всхлипывала до боли в рёбрах и роняла на плотную ткань плаща капельки крови из ноздрей. Уличный мороз сменился домашним теплом, которое кошачьей лаской окутало Любиму, и слёзы, оттаяв, потекли уже неостановимым горько-солёным ручьём. Все смешалось в душераздирающий клубок боли: нежный взгляд государыни, устремлённый на Ждану; злой, какой-то волчий оскал Радятко; тошнотворное бормотание нянек; ласковый, но строгий голос Правды и её пересечённые шрамом губы, произносящие: «Себялюбивая ты». В голове звенело на разные лады, будто череп наполнился бубенцами.
Она позволила заботливым рукам себя раздеть, умыть и уложить в постель. Выгнав бесполезных нянек, рядом с ней села Ясна с миской снега в руках. Её пальцы осторожно ощупали переносицу Любимы, легонько нажимая.
