— А настоящий подвиг на войне — это дурные приказы большого начальства выполнять, как тот же Федосей. Штабные в сухопутных армиях, которым наша дивизия подчиняется, в авиации ни уха, ни рыла, а все туда же — командуют.

Сержанта Захарова ранили на той неделе день во время штурмовки. И какой дурак догадался на обработку переднего края противника Яки посылать? Ладно "Чайки" или "Ишаки" — у них большая морда из-за мотора воздушного охлаждения звездой получше иной брони служить может. А у Яка нос длинный, но в сечении заметно меньше. Вот Федосея Захарова и ранило винтовочной пулей в левую руку. До нашего аэродрома он всего-то пяток километров не дотянул, на "брюхо" в чистом поле сел. Пока сообщили, пока машина по буеракам доехала, сержант кровью истек. Военврач третьего ранга Савушкин потом сказал, что ранение не очень опасное — пуля навылет прошла, задев какую-то там вену или артерию. Если бы вовремя зашить или до операции хотя бы жгут наложить...

Хоронили сержанта тем же вечером. Холмик, фанерная пирамидка с выведенной суриком звездочкой и табличка со званием, фио и датами "1922 — 1941". Самолет с того поля тоже привезли. Подняли домкратами на козелки, выпустили шасси, зафиксировав затем их замки стопорами, закрепили хвост в кузове полуторки и привезли. Там ремонта — выше любой крыши! Заменить гнутый винт и оба забитые грунтом радиатора. Слить с неоднократной промывкой масляную и систему охлаждения. Восстановить и отрегулировать привод заслонки туннеля водорадиатора. То же самое — с поломанными посадочными щитками. Фонарь кабины с другой уже нелетающей машины переставить. Отремонтировать силовое и лакокрасочное покрытие снизу фюзеляжа и плоскостей — всего не перечислишь. Юрке Селезневу самая пакостная работа досталась — кабину от крови погибшего пилота отдраивать. Не так уж тяжело физически, но в каждую щелочку мокрой тряпкой залезть — брррр. А я крови боюсь... Затем море регулировок. От нивелирования всего аэроплана с кучей измерений специальными линейками — при посадке на "брюхо" всегда что-нибудь в конструкции поведет — до выставления прицела по пушке и поочередной пристрелке по орудию обоих пулеметов. Не забыть белой краской метку на выставленной вверх лопасти винта поставить, чтобы перед вылетом установки прицела проверить можно было. Плюс — покрутить истребитель с поднятым на козелки хвостом по румбам при заведенном моторе, чтобы составить новую таблицу девиации компаса. Работали техсоставом обеих эскадрилий всю ночь, но к утру боевая машины к полетам была полностью готова. У нас сейчас летчиков больше, чем самолетов. Иногда Яки с боевых заданий возвращаются в таком состоянии, что непонятно, как до аэродрома-то добрались. Крылья драные, в фюзеляже и оперении рваные дырища, каркас из хромансилевых* труб искривлен и кое-где порван по сварке. Ремонту уже не подлежат и превращаются в источник запчастей для других самолетов. Только таким образом и удается поддерживать технику в относительно боеготовом состоянии, потому что с запчастями очень тяжело. То одного, то другого на складах нет. Когда доставят — хрен его знает. Отправлять хорошо покоцанную машину в дивизионные ПАРМ** комполка запретил — неизвестно, сколько с ремонтом тянуть будут, как сделают и отдадут ли обратно или в другую часть потом боевая машина попадет.

А вообще-то, как я услышал однажды во время "вечерних посиделок" с дядей Витей и Елизарычем, наш полк в дивизии и даже в армии хвалят. Мы самые надежные. Сохранили, благодаря высокой выучке перед войной — маскировка от наблюдения с воздуха, хорошо защищенные капониры, подготовка личного состава — и, несмотря на поспешный приказ старшего батальонного комиссара о срочном отходе, заметно больше других техники и людей. В первый день войны фашисты на участке Западного фронта бомбардировками по аэродромам уничтожили три четверти советской авиации. Наш полк сбил не так много, как другие истребительные части, но все равно надежный. Пока на счету всего четыре "фрица" — так в последнее время стали называть немцев. Мои "жирные" "юнкерсы" — жирные, потому что большие и с двумя моторами каждый — "мессер" погибшего Федосея и "лаптежник", заваленный комполка на той неделе при защите наших войск от фашистских стервятников. "Лаптежником" прозвали немецкий одномоторный пикирующий бомбардировщик Ю-87 за неубираемые шасси в обтекателях. Не очень быстрая, но, по утверждению страдающей от него пехоты, довольно точная сволочь. Майор Коноваленко, намеренно однобоко трактуя Боевой устав истребительной авиации РККА, утверждает, что главная задача полка состоит в защите своих наземных частей от самолетов противника. Это ведь она, матушка-пехота, несет основную тяжесть войны с оккупантами, а никак не мы. Еще свои бомберы и штурмовики должны прикрывать от нападения фрицевских стервятников. Опять-таки потому, что они своими бомбами и пушками наносят значительно больший урон личному составу и танкам врага, чем истребители. Еще наш полк называют надежным из-за относительно малых потерь по отношению к количеству совершенных самолето-вылетов на боевые задания. Это у нас-то малые потери?! Перед войной в полку было шестьдесят четыре Як-1 — пять полных эскадрилий со звеном управления — и полтора десятка еще не переданных в другие части полностью исправных "Ишачков". А сейчас в двух эскадрильях едва девятнадцать относительно готовых самолетов с уже выработанным ресурсом моторов наберется. Это с учетом полученных из других полков истребителей. Что дальше будет, непонятно. Уже поступил очередной приказ на перебазирование. Линия фронта всего в двух десятках километров. Еще немного и враги аэродром из пушек обстреливать смогут.

Отступаем и отступаем. Десятого июля сам смотрел по карте — немцы уже шестьсот километров в направлении Москвы от границы прошли. Эти их танковые соединения группы армий "Центр". Врагу приходится действовать по расходящимся направлениям. Несет большие потери, как говорится в сводках Совинформбюро, в живой силе, вооружении и технике. Линия боевого соприкосновения растягивается — оперативная плотность войск и ударная сила противника падает. Со второго числа нашим Западным фронтом командует сам маршал Тимошенко. Подтягивает резервы из второго стратегического эшелона. Но все дыры заткнуть не успевает. А я все равно на все сто уверен, что в этой войне мы победим. Хотя, может быть и не быстро. Почему-то начинаю немного верить своим дурацким снам. По ним Берлин будет взят в самом конце осени сорок пятого. Еще очень долго ждать. А что можно сделать, чтобы захватить вражескую столицу раньше?

* Терминология того времени.

** Полевые авиаремонтные мастерские.

* * *

О взятии противником столицы Белоруссии в сводках Совинформбюро ни слова не сказали. Но "солдатский телеграф" донес страшные известия. В Белостокско-Минском сражении — отсчет с первого дня войны по восьмое июля — войска Западного фронта потерпели сокрушительное поражение. Большая часть сил попала в окружение или погибла. Две трети по личному составу и еще черт знает сколько техники. Спокоен в полку, наверное, только начальник штаба. Борис Львович назвал Адольфа идиотом, ни хрена не понимающим в экономике. Германцы, даже располагая ресурсами всей Европы, против нашего Советского Союза все равно не вытянут. Сейчас основная задача РККА — не дать противнику до зимы прорваться к Москве. И южнее не допустить к Волге, весьма важной транспортной артерии. Рассуждает прямо как стратег. Разлил на троих оставшуюся в бутылке водку — мой стакан опять не заметил, только дяди Вити, Елизарыча и свой — хлопнули и по спальным местам. Завтра с утра пилоты перегоняют самолеты подальше от линии фронта. За ними мы, наземники, своим ходом.

Перевезти все необходимое оборудование на другой аэродром всего на сотню-полторы километров — та еще морока. Потому что различного барахла, необходимого для нормальной работы полка на новом месте, выше крыши. Все загрузить — семь потов сойдет. Итого — десятка полтора грузовиков с чуть ли не полусотней телег на ржуще-гужевой тяге. Общая колонна с топливозаправщиками и автостартерами — это обычный "газон" с редуктором и вращающимся "хоботом" для запуска самолетного мотора за храповик на втулке винта — получается огромной. А пылищи-то... Хорошо я, уже зная по опыту как все будет, в комбинезон обрядился.

Долго "куковали" перед только что отремонтированным после бомбежки мостом. Пробка была приличная. Сначала регулировщики пропустили на ту сторону несколько тентованных машин с ранеными — крупные красные кресты были чуть кривовато намалеваны со всех сторон прямо на брезенте. Затем навстречу медленно тянулся стрелковый полк. Красноармейцы были уставшие, запыленные, навьюченные оружием и ящиками — патроны? Наконец-то и по нашей колонне пронеслось "Заводи!" Когда полуторка, в кузове которой мы с Серым вольготно устроились на ящиках запчастей, подстелив в несколько слоев все те же самолетные чехлы, была уже всего в паре десятков метров от моста, кто-то надсадно заревел:

— Воздух!

Вокруг еще кто-то кричал, дублируя команду. Где? Я крутил головой во все стороны, но никак не мог понять, из-за чего вокруг орут. Немецких самолетов не видно. Елизарыч выкатился из кабины, вскочил обратно на подножку и рванул за ремень. Пришлось подчиниться. Кубарем бросившись в кювет, рухнул навзничь. Да вот же они — прямо над нами высоко в небе. Сразу их не услышал из-за шума моторов машин. Девятка "лаптежников" уже выстроилась в круг — чем-то напоминают деревянных лошадок на карусели. Как-то игрушечно выглядят. Один перевернулся через крыло и устремился, кажется, прямо ко мне. Одновременно послышался и все время нарастал вой — у гадов специальные сирены на шасси установлены. Какой-то жуткий, вибрирующий, он буквально давил своим низким визгом на уши, заставляя тело вжаться, врасти в мелкий кювет. От увеличивающегося на глазах пикирующего "юнкерса" отделились из-под крыльев черные точечки. Штука* вдруг взяла выше, показав себя во всей грозной красе снизу — широкие крылья со зловещими черными крестами в белой окантовке. А точки росли размером, вытягиваясь — бомбы! Сейчас, еще миг и вдарят, разорвут! Я, в ужасе закрыв глаза, перевернулся ничком, прикрыл голову руками, еще сильнее вжался, пытаясь спрятаться. Жахнуло где-то, тут же еще раз ближе — все вокруг вздыбилось, с силой больно приложило в грудь, в ноги! Оглушило близким взрывом, опалило жаром! Часто застучало чем-то по рукам, спине, ногам. Обволокло кислой вонью сгоревшего тротила, с первым же вздохом попало в горло, заставило надсадно кашлять, выворачивая легкие. А вой вновь нарастал, буравил голову, раздирал череп изнутри, наполняя всего липким страхом, жутью происходящего, испугом. Перевернулся — почему-то вдруг захотелось увидеть бомбу, которая сейчас убьет. Мама, меня сейчас тоже не станет. Лаптежник пикировал и пикировал прямо в меня как огромный коршун. Вот отделилась снизу от фюзеляжа тяжелая капля фугаски, растет, удлиняется — все! Ухнуло, опять подкинуло и приложило. Еще живой, следил за новыми появляющимися из-под вражеских крыльев точками, быстро превращавшимися в чуть вытянутые черточки. Земля вокруг стонала и билась в агонии. Бомбы воют, каждая, кажется, летит прямо в тебя. Но нет, еще не конец — черные точки смерти растут, чуть удлиняются и отходят в сторону. Вжимаюсь в кювет, а так хочется уйти в землю, зарыться, спрятаться в ее глубине, но она сейчас вся какая-то открытая, твердая и безразличная... Нет солнца, нет неба, нет меня, только чувствую конец всего и вся. Вокруг взрывы, огонь, едкий дым... Зажимаюсь как могу, руки накрыли голову, а глаза через просветы между пальцами не могут оторваться от все увеличивающейся черной капли смерти. Она, почему-то, в отличие от других, не вытягивается в черточку, а только растет все больше, больше и больше. Мама, я сейчас умру... Что-то тяжелое, большое, страшное вминается прямо в меня...

Прочухался от оглушающей тишины, юнкерсы улетели, кто-то тонко визжит — раненый? Ноги и низ живота мокрые — обоссался от ужаса — продранный рукав комбинезона тлеет, а под ним почерневшая кожа. Бензином от рванувшего невдалеке заправщика плеснуло? И почему-то никакой боли. Сам не понял, как сообразил кинуться в речку, сесть и утопить в воде руку. Смотрел на дорогу, на чадящие разбитые машины, на дергающуюся ногу убитой лошади. На потерянно бродящих оглядывающихся бойцов, вздрагивающих и втягивающих в плечи головы непонятно от чего.

В речке меня и нашел Елизарыч, вытащил по грудь мокрого, осмотрел закопченную руку. Покачал головой и отвел в коротенькую очередь к Савушкину, пробормотав себе под нос:

— Угораздило, екось-мокось.

* От немецкого Stuka или Sturzkampfflugzeug — пикирующий бомбардировщик.

* * *

— До свадьбы заживет, — заверил военврач третьего ранга Савушкин, неровно обкорнав ножницами рукав комбинезона и намазав почерневшую кожу какой-то вонючей гадостью. Открыл, называется, Америку. Забинтовал, "обрадовал" парой недель грядущей боли — по опыту знает — и приказал ежедневно являться на перевязку.

Под бомбами мы потеряли почти все газоны-автостартеры и большую часть бензозаправщиков. У одного бочку развернуло рванувшими внутри парами бензина причудливым цветком. Стартеры-то хрен с ними — больше для "Ишаков" нужны. Моторы Яков нормально от воздуха из баллонов запускаются. А вот без заправщиков плохо — готовить боевые машины к новому вылету надо как можно быстрее сразу после посадки. Качать горючее из бочек ручными помпами очень долго. Но, что хуже всего, погибли два человека — шофер БАО с автостартера и наш рыжий Серега-оружейник. Успел убежать метров на семьдесят, там его и достало осколком в шею. А на полуторке с ящиками запчастей ни царапинки. Только деревянную кабину немного перекосило ударной волной. Даже завелась после всего двух оборотов мотора "кривым стартером".

Хоронили быстро и как-то слишком уж деловито. Опустили завернутые в брезент тела в вырытые не очень-то и глубоко могилы. Закидали землей, утрамбовали похлопыванием лопат холмики. Писарь накорябал что-то на дощечках, воткнул наклонно. Младший политрук из второй эскадрильи потерянно пробубнил несколько слов о том, что никогда не забудем тружеников войны, сложивших головы на фронте защиты социалистического отечества. Я стоял, слушал, баюкая забинтованное предплечье — ныло все больше и больше — и вспоминал, как рыжий Синицын заразительно смеялся всего несколько часов назад над каким-то плоским анекдотом. Прозвучала команда "По машинам" и все вокруг преувеличенно бодро заторопились, наверное, радуясь про себя, что это кто-то другой, а не они лежат завернутые в брезент под этими холмиками. Меня Елизарыч тоже потянул, усадил в покривившуюся кабину полуторки рядом с хмурым водилой, а сам полез в кузов, объясняя, что наверху мне одной рукой держаться будет сложно.

В десятке километров за мостом обнаружились давешние машины с красными крестами. Все сгоревшие и уже оттащенные на обочину. Мертвых выжившие санитары на брезенте разложили и могилу копают. Одну на всех...

* * *

Паршиво-то как. Рука ноет круглые сутки. Шляюсь по аэродрому, отстраненный по ранению от любых работ. Или, баюкая забинтованное предплечье, учу нового оружейника. Из многочисленных ныне ШМАС* никого не прислали. Сказали, сами готовьте — у вас и так с младшими авиаспециалистами хорошо по сравнению с другими полками. Красноармеец Порошенко — деревенский дебил под девяносто килограммов, только что призванный откуда-то из-под Днепропетровска. Явно довольный, что в матушку-пехоту прямо под пули не угодил. Форма сидит как на пугале, делает вид, что внимательно слушает, а на самом деле строго по поговорке — в одно ухо влетает, в другое вылетает. Зыркает лупоглазо и ни хрена не въезжает. Вообще-то в оружейники у нас специально сильных выбирают — мотор-пушка ШВАК ведь отнюдь не легенькая, сорок четыре с половиной килограмма. И вдвоем к ней не очень-то подберешься. После каждого боя орудие необходимо быстро снять, разобрать, тщательно вычистить, собрать, смазать и очень аккуратно по меткам установить обратно, чтобы не пришлось заново по пристрелке регулировать прицел. Со скорострельными синхронизированными с винтом самолета авиапулеметами ШКАС не намного проще, хотя они в четыре раза полегче. Тоже после стрельбы сними, вычисти, смажь и не менее аккуратно поставь. Собирать ленты из отдельных стальных звеньев, набивая поочередно патронами с трассирующими, зажигательными и комбинированного действия бронебойно-зажигательными пулями, тоже не так просто, как кажется на первый взгляд. В общем, работы, требующей знаний и умений, много, а этот Порошенко пока только грубая сила с пустой головой. И жутко ленивый — отлынивает от работы и учебы при первой возможности. За неделю до сих пор уставы не вызубрил. Пойдет так дальше — поставлю вопрос перед воентехником второго ранга Кривоносом о замене оружейника. Пусть в пехоту этот тупой как пробка красноармеец идет. Там ему таскать на горбу заправленный водой "Максим" самое место. А мне вот такие подчиненные даром не нужны.