На художественном канале заканчивался концерт самодеятельного ансамбля песни и пляски "Атомная сила". Следом ожидался очередной фильм про войну. Про попаданцев. Она хихикнула: авторы бесчисленных ностальгических фантазий о возможном величии России наверняка в самых смелых мечтах не могли представить, что их творчество на полном серьезе возьмет на вооружение очередной государственный строй! Попаданцы — в тренде, в моде, на вершине славы! Именно Наташа Мальцева из "Спортсменки, комсомолки, красавицы" — идеал красоты! Образцом героя — жуликоватый Лис из "Все зависит от нас"! А советские атомные субмарины — самые победоносные в 42-м году, кто бы сомневался! Хотя, как приключилась этакая дичь, при небольшом размышлении понятно. А что еще могла взять власть, сильно нуждающаяся в великом прошлом, если советское прошлое обгадили пришедшие на смену конкретные ребята эпохи бандитизма, а свое прошлое они и без посторонней помощи изгадили так, что лучше не напоминать, со стыда сгоришь. И что делать, если для национальной идеи умри — но вынь да положи великую нацию? Арийское превосходство не используешь, его Гитлер использовал, опередил, сука... Вот и осталось обратиться к перлам из попаданческой литературы. А что? Если отрезать массам доступ к информации — не просто же так задача выйти в интернет в подкупольниках считаетcя нерешаемой? — так вот, если отрезать массам доступ к информации, реальность запросто можно заменить выдумкой. Кто из пацанов знает, что описанного в "Спортсменке, комсомолке, красавице" вообще-то не было? Да практически никто! Смешно, да не до смеха...

На экране загрохотали взрывы, рев моторов ударил по нервам. Первые дни великой войны. И словно холодком повеяло. Словно уставился издалека на Зиту ненавидящим взглядом корректировщик. Словно то, что было придумано — еще будет...

Она передернула плечами, выключила телевизор и пошла на кухню. К возвращению отца надо приготовить ужин. Желательно — вкусный. А как? Крупы, тушенка, макароны — стандартный набор по продуктовым карточкам. Всё уже надоело до тошноты. Скорее бы вырваться за город. Там — черемша, там ягоды, грибы... там рыба!

-=-=-

— А мой папа ведет меня на рыбалку! — радостно пропела она и крутнулась. Дурацкая фраза из индийского фильма как привязалась сто лет назад, так и не желала отвязываться.

На рыбалку ее потянуло со страшной силой, как только прошел по Лене лед. Даже не столько на рыбалку — просто на волю, под чистое небо. Все-таки подкупольник за зиму придавил нервную систему. Кое-как уговорила отца, но свободный день у него выпал только сегодня, и наконец они идут на хариуса. Или на окуня. Или на что попадется, потому что рыбацкое счастье капризно и изменчиво, она-то знает.

Все необходимое для рыбалки она собрала заранее, а для перекусить быстренько похватала перед выходом. И в который раз удивилась, как мало еды дома. По сравнению с временами прадеда — нищенски мало. Только минимальный набор, выданный по продуктовым карточкам. Но сколько его там? Так, аппетит раздразнить. Понятно, что на каждого выдавались именные талоны в столовые общественного питания, и вроде бы их хватало на трехразовый заход, но... а побаловать себя? Ее же мама начальница, лейтенант — или это уже ничего не значит в плане зарплаты? Непонятно. Магазинчиков вроде в городе полно, а дома почему-то — пусто. Так что взяла хлеб да упаковку кефира, и всё. Не пшенку же с собой тащить.

Еще проблема возникла по одежде-обуви. Идти за город не в чем, не выходила прежде ни разу. Отцу хорошо, у него рабочий комбез есть, а ей? Мама категорично предложила шорт-обтяжечки, купленные ей в очередной раз и еще не порванные Зитой. Это в конце мая. Если верить памяти прадеда, снег в лесу лежит до июня. Маму понять можно, обтяжечки дешевые, не жалко. Она спорить не стала, просто сунула в сумку свой школьный комбинезончик, все равно к концу года стал коротким. Если надеть поверх обтяжечек, будет и тепло, и коже защита от кустарника. За зиму она вытянулась вверх и немного сдала в объеме, поверх обтяжек будет как раз. И на плечи можно накинуть школьную курточку, тоже вытерлась за год и стала коротковатой.

На остановке на нее сурово уставился с рекламного щита боец в диверсантской лохматке, с укороченным автоматом в руке и гитарой за спиной. В городе начинался показ нового патриот-фильма. Бесстрашный спецназовец-попаданец меняет ход великой войны, перепевает все песни и крутит любовь с дочерью Сталина. Мальчишки от фильма будут без ума, и не заметят, что вранье. Она только вздохнула. Что притворяться, она тоже б не отказалась от некоторых качеств Наташи Мальцевой. Красавицей, победительницей всероссийских олимпиад, олимпийской чемпионкой что б не побыть? Да, спортсменка, комсомолка и студентка по фильму всего достигла ежедневным неимоверным напряжением сил. Но то по фильму. А в жизни хоть как напрягайся, но, если нет данных, олимпийской чемпионкой не станешь, даже мастером спорта не станешь. Природных способностей пока что никто не отменял, и если Богдан талантлив, всякой Зите Лебедь за ним не угнаться, хоть сутками над учебниками сиди.

Она завистливо оглянулась на афишу перед посадкой в электробусик. И что-то внезапно царапнуло ее, тревожно и грозно.

По пыльным улицам города они доехали до охраняемого периметра. Водитель всю дорогу ругался на аккумуляторы, на пыль, грозился не дотянуть до конечной, отец охотно поддерживал, умалчивая, где работает — а работал он в том числе и на поливальной машине с теми же аккумуляторами местного завода электроизделий. Все же доехали. На проходной спецназовцы мазнули взглядами по ее голым ногам и отвернулись. Только мигнул красный огонек на стойке двери-турникета.

— Не обращай внимания, это авторегистрация, — пояснил отец. — Лица в память занесли.

За проходной в лицо ударил резкий ветер, а по глазам — солнце, непривычно яркое после грязного подкупольного света города. Она вдохнула напоенный запахами леса ветер, пошатнулась и вцепилась в надежную руку отца. Как-то после тепличных условий подкупольника оно... б-р-р!

— Ого, свежо! — дошло до отца. — Посинеешь! Что же это мать так тебя собрала? Возвращаемся, что ли?

Она отмахнулась, мол, все в порядке, и натянула комбинезон, прыгая на одной ноге и размахивая руками. И сердито отметила — с равновесием что-то надо делать. Прибавила мысленно к ежедневным занятиям еще полчаса и вздохнула — времени катастрофически не хватало, детство неслось сломя голову.

Они пошли к реке, сначала по грунтовой дороге, потом по широкой колее. Отец от свежего воздуха возбудился, повеселел и разговорился, планируя, где бы им накопать червей.

— На пашне, — сказала она машинально, потом досадливо поморщилась. Ну какая пашня на вечной мерзлоте?

Оказалось, есть пашня, и даже поблизости, за железной дорогой! Раньше не было, а теперь есть. В пятьдесят третьем объявили о продовольственной независимости страны, о поддержке малого предпринимательства, дали желающим кредиты под небольшие проценты, тогда многие подались в фермеры, все поляны в округе распахали.

— Нэп?! — вырвалось у нее.

— Сейчас это проходят в нулевом классе? — удивился отец. — Ну да, новая экономическая политика. Мать говорит, сейчас пойдет вторая волна кредитования, надо бы подсуетиться, а то достала нищета. Картошку будем растить и продавать, озолотимся! Хочешь жить на природе, а, Танька?

Он впервые назвал ее Танькой, как хотел при рождении. Она порывисто вздохнула и благодарно потерлась щекой об его руку, отец даже смутился.

— Дурачков ловят, — подумав, решила она. — Не соглашайся.

Отец обиделся и попробовал спорить. Пришлось объяснять подробней, потому что поняла — идея фермерства запала отцу в душу.

— Выкупить землю — кредит, — сказала она. — Семена купить — еще кредит. Огородить — кредит. А пахать, папа, мотоблоком не получится, по целине мощный трактор нужен, нам в школе рассказывали. Мощный трактор — он очень дорогой! Еще горючее. Еще ремонт...

— Считать не умеешь, малявка! — азартно возразил отец. — Знаешь, сколько картошка сейчас стоит?! За одно лето расплатимся!

— Не расплатимся, папа. Картошка дорого стоит зимой. А где мы ее хранить будем? Хранилище — очень дорогое! И магазина у нас нет, чтоб торговать, а на улице запрещено, в подкупольных городах и так грязи хватает.

То, что хранилище — очень дорогое сооружение, дошло даже до отца. Но просто так он сдаться не мог.

— Как-то же все растят! — проворчал он. — Процветают!

— А ты узнай сначала, — посоветовала она. — Кто растит, кто процветает. А еще, папка, картофель землю разрушает, нам в школе рассказывали. Три года, и все, потом голод.

— А как его тогда выращивают?!

— Севооборотом, — вздохнула она. — Но какой у фермера севооборот? Земли не хватит.

Отец молчал до самой реки.

— И что, неужели в банке не понимают, когда предлагают кредит? — пробормотал он, о чем-то напряженно размышляя. — Так и мать меня на кредит тоже уговаривает! Вот же дура! Залетим снова в долги — и что, на ленскую каторгу отрабатывать?!

— Не злись, папка! — сказала она. — Ну, не нравится мама — прогони! Или тресни по затылку, как вчера Андрея, плюнь и забудь.

Отец неловко хохотнул.

— Маму по затылку нельзя, — признался он. — Обидится и уйдет. А мне женщина нужна в... в доме.

— Ну и что? — удивилась она. — Я буду твоей женщиной!

Отец захохотал в голос.

— Я уже стираю тебе рубашки! — жарко сообщила она. — Пуговицы на спецовке я пришиваю! И завтрак целую неделю я готовлю, и еще буду!

— Эх, Танька, Танька! — вздохнул отец и обнял ее за плечи. — Да заметил я, как за мамку работы тянешь. Ты моя заботушка. Но, видишь ли, женщина не только варит и стирает, она еще, хм...

— Женщина любит, — понимающе кивнула она. — Так я люблю. Тебя сколько раз поцеловать?

Она хозяйски примерилась, наклонила мужчину к себе и поцеловала. И еще раз. И еще. И обняла со всем пылом южной горячей души. И... как-то это незаметно затянулось, и опомнилась она, только когда почувствовала, что мужские руки потихоньку, но настойчиво пытаются стянуть с нее брюки.

Сначала она не поняла. Потом страшно удивилась. Потом страшно разозлилась на маму. До чего довела мужика своими манипуляциями, что он потерял голову от задницы какой-то толстой малолетки!

— Папка! — тихонько сказала она. — Это комбинезон, его так просто не снять, сначала курточку!

Ну, она впервые увидела, что у отца может быть лицо кирпичного цвета. Какое у нее самой — лучше не задумываться. Так что они отпрыгнули друг от друга, отвели глаза и быстренько зашагали к речке. И там раскидывали удочки, стараясь не смотреть друг на дружку.

"Дура! — костерила она себя мысленно. — Шлюха малолетняя! Вот зачем полезла с поцелуями-обнимашками, зачем? Как будто не догадывалась, какое может быть продолжение! Семь лет всего, семь! А что дальше будет? У-у, сука толстозадая, так бы и дала самой себе по роже...".

Такой засады в семейных отношениях она никак не ожидала и, если честно, совсем к такому повороту оказалась не готова. И как теперь жить в одной квартире с мужиком, у которого сорвало контроль, а? А ведь сколько угодно бывает моментов, когда ни мамы, ни Андрея дома нет, а отец есть! У-у, дура!

У отца, видимо, внутренний монолог тоже выдался не из легких. Она искоса глянула раз, другой. Отца было искренне жаль. Не так уж сложно понять, какое затмение на него нашло. Мамой это затмение называется! Что-то она за год не заметила, чтоб между родителями была близость. А отец — вполне молодой еще мужчина. А она — семилетка, конечно, но на полголовы выше одноклассниц, а по заднице так и вовсе — взрослый размерчик. И не родственница, как считает отец. И в общении — равная ему. Да еще прилипла к мужику, как распоследняя шлюха! Вот и переклинило человека. Она вздохнула, подошла к отцу и обняла со спины.

— Я люблю тебя, папка, — шепнула тихонько. — Не переживай.

Отец отвернул голову и закаменел. Потом осторожно положил руку на ее ладошки.

— Вот как так получается, — пробормотал он, — что ты, такая маленькая, все понимаешь, а она... эх!

Потом... потом они подпрыгнули и бросились ловить удилище, потому что удочки уже были заброшены, и на отцовскую попался мелкий елец, а его заглотила щука и потащила под коряги — вместе с удочкой. Еле вытащили ее на берег. Отец сиял и чуть не плясал от радости при виде такой добычи. Фиг бы он что поймал, если б она заранее не приготовила наживку. Червей-то за разговорами не накопали. Сама она спокойно и методично таскала на живца из ямы под крутым берегом крупных окуней. Все пальцы об них исколола.

На обратном пути, уже в сумерках, отец неожиданно сказал:

— Наверно, ты права, Танька. В центральных и южных областях у нас сейчас голод. Говорят, как раз из-за того, что землю истощили. И про неправильный севооборот тоже что-то было.

Видимо, слова дочери сильно его зацепили. А ее как будто по голове треснули. Пыльным мешком. Голод — в середине двадцать первого века? Это как?! А что, механизация сельского хозяйства, новые сорта, научная агротехника — всего этого уже нет?! Да ну, не может быть. Ведь всего десять процентов населения надо, чтоб обеспечить страну едой! Чего-то она в будущем сильно не понимает!

— А я хотела тебе сказать — давай уедем в центральную Россию, если хочешь на землю сесть, — пробормотала она. — Там тепло, там сады можно растить. Я так думала. А там, оказывается, голод. Может, на юг переберемся, а, папка? К морю!

Отец резко помрачнел.

— Как мы переберемся? — сказал он, отводя глаза. — Мы же пораженные в правах. Дура Вероника набрала кредитов, вернуть не смогли, вот нас и закатали в подкупольник на отработку. Думаешь, почему мы так бедно живем? Нам только социальные карточки оставляют, остальное забирают на погашение долга. Пока не рассчитаемся с госбанком, даже родню повидать не отпустят. Только как рассчитаться, если там проценты каждый год растут... А ты говоришь — на море. Когда революцию делали, думали, что социализм — это здорово! А он вон как обернулся... режимный объект, вокруг города посты егерей, и билеты на материк только с разрешения ГБ.

— Мы — в тюрьме?! — вырвалось у нее.

Отец хмуро кивнул.

— И что, в городе... все такие, как мы?

— Ну как все... полиция, ГБ, спецназ — эти по контракту. Ну и в центральном секторе вольные живут.

— Это где категорийная школа? — уточнила она.

— Во-во, там. Слуги народа. Неплохо устроились, отпуска по полгода, все льготы, школа для их деток непростая, на материке таких не найдешь...

Отец отвернулся и замолчал. А она вдруг подумала, что отца, конечно, жалко до слез, но вообще-то случившееся с ее семьей — справедливо. Что социализм — не халява и не безделье, и за свои косяки надо отвечать — пусть сурово, безжалостно, но лучше так, чем никак. В прошлый раз именно на безответственности социализм и погорел. А тюрьма... и что тюрьма? Жить везде можно.

На проходной боец лениво подошел, заглянул в сумку. Уважительно поднял брови. И махнул рукой — проходите. И глаза отвел. А она вдруг поняла четко — мечтает о рыбе. Жареной.