Зеленое солнце

— Позвольте представиться, Сега, — парень в костюме неожиданно резко обернулся протянув мне руку, и в бледном зеленоватом свете его длинное лицо и улыбка показалась мне до ужаса пугающими, — считайте, я ваш спаситель на сегодня.

— Спасибо, но...

— Просто идите за мной.

В темноте коридоров я отчетливо видел невдалеке перед собой мерно покачивающиеся белые манжеты с поблескивающими запонками. И в тот момент я больше не мог думать ни о чем, кроме темноты. Абсолютной тьма, в которой биение сердца отдается глухими ударами по грудине и ребрам. Ощущение паники вновь проснулось во мне, вернувшись через долгие годы. И кажется, стоит только протянуть руку, как почувствуешь пальцами старую холодную кирпичную кладку. И вновь нет ключа. Только шаги в темноте впереди...

"Мы уже почти пришли. Только лестница осталась! — голос Сеги оживленно-звонкий, будто он шагает по летнему парку, а не протискивается в проломы стен. — Нам пришлось тут кое-что расширить..."

В своем страхе я пропускаю эти слова, как не замечаю, что чуть раньше наш провожатый поздоровался и пожал руку только мне, даже не обратив внимания на Дашу и ее родителей. Все это не важно. Меня пугает Толька темнота, полумрак, царящие на ведущей вверх лестнице. И не столько они сами, сколько зеленоватые движущиеся тени, льющиеся из окна, где продолжает свой страшный танец серый пепел.

— Пятый этаж, — Сега вновь резко, но очень грациозно оборачивается на последнее ступеньке лестницы, непринужденным движением поправляя костюм, — вы ведь сможете сами подняться на чердак?

— Да... — я оборачиваюсь, пытаясь поймать хоть чей-то поддерживающий взгляд, но вижу только широко открытые глаза Даши, смотрящие на меня, — да, мы справимся.

И не успеваю я закончить, как наш странный спаситель уже проскакивает мимо, легко и не принужденно минуя лестничный пролет.

— Ждите наверху, можете на крыше, только не высовывайтесь далеко. И сидите тихо. Вам нужно многое увидеть, — и он бесшумно скрывается в темноте.

— Что это значит? — голос Дашиной мамы тает в темноте, так и не найдя ответа.

— Думаю, мы должны подняться наверх, — Даша подходит и берется за первую железную скобу лестницы, но я перехватываю ее руку и качаю головой.

— Я пойду первым, если никто не против.

Первые железные скобы предательски шатаются, но я стараюсь не обращать на это внимания. В конце концов, ведь мечтал же в детстве побывать на чердаке, но так никогда и не собрался, как никогда не спускался в подвал нашего дома и не ездил на метро.

Тяжелый, обитый алюминием люк гулко падает на щебень и плиты чердака, поднимая не столько пыль и пепел, сколько оставшийся с прошлого года тополиный пух. Прямо перед люком лежат несколько старых голубиных скелетов, еще покрытых остатками перьев. Чуть дальше на щебне видны какие-то холмики, похожие на пухлые меховые подушки.

Чердак вызывает у меня странные двойственные ощущения. Здесь темно, но из высоких окон над деревянными лестницами льется яркий дневной свет. Здесь не так много места между огромными бревнами, держащими крышу, но помещение тянется на длину всего дома, заполненное темнотой, светом, деревянными балками и железными трубами, держащимися на толстой проволоке. Ближе чем я думал, в ярком свете другого окна, я мог видеть еще один люк, закрытый на замок и обвитый толстой ржавой цепью. Мне вдруг стало интересно, как Сега вывел нас так быстро через все здание, ведь из маленького, когда-то уютного помещения детской библиотеки реньше не было других выходов...

— Как вы там? — я слышу приглушенный эхом голос Дашиного отца. — У вас все в порядке?

— Да, можете подниматься. Мне помочь?

— Нет, мы справимся, — у Дашиной мамы голос слегка подрагивает, но в нем слышатся волевые нотки.

Странная это пара — Дашины родители: пожилой мужчина и женщина в годах, только совсем чуть-чуть похожие по внешности, но разительно отличающиеся даже голосами. Пожалуй, больше всего их объединяла только серебрящаяся седина волос, да пронзительные голубые глаза, которые они передали и своей красавице дочери.

Я отвернулся от темного люка и подошел к яркому окну, к грубой деревянной лестнице, на которую падал жирный на ощупь серый пепел. Проем был слишком высоко, и можно было видеть только зеленоватое небо без птиц, да край шифера на крыше.

— Леш, мы ведь не пойдем туда? — я почувствовал тепло Дашиной руки в ладони. И что я всегда ценил в ней все последующие годы — это теплость рук, даже в самые холожные зимние ночи.

— Нужно посмотреть, что происходит на площади. Если хочешь...

— Нет, я пойду с тобой. Только подсади немножко.

— Не боишься?

— Нет, мы сами крыли крышу у нас на даче, — она поднялась по скрипучим ступенькам и легко исчезла в ярком проеме, точно растворившись в небе.

На крыше я был впервые. И сел у самого окна завороженный видом города, лесом и простором. Отсюда хорошо были видны странные и страшные перемены, произошедшие с городом. Вся северная часть, вплоть до самой площади, была напрочь снесена и завалена пеплом. Издалека я еще мог видеть свой дом и реку, но с огромным трудом узнавал их. Большинство видимых ориентиров были стерты, а река превратилась только в белую ленту.

С крыши я мог видеть заводское водохранилище, идущий разноцветными пятнам лес, который поделили между собой сосны и желтеющие уже березы, мост, маленькие домики садов, уходящие за горизонт. Слева я мог видеть еще несколько домов, оставшихся от главной улицы. Все были огорожены такими же ржавыми кривыми заборчиками, как и тот дом, на скате крыши которого я сидел. На них стояли такие же кривые телевизионные антенны. Но ни на одной из крыш не было и человека.

"Там что-то происходит! — шепот Даши раздался у меня над самым ухом. — Пойдем..."

Я поднялся немного по скату крыши, оперся на одно колено, потом на другое. На девятиэтажном знании слева я мог видеть только железные в потеках ржавчины щиты, поздравляющие с новым годом. Но ни одного светлого окна, ни одной фигуры у края крыши или в оконном проеме. Слышен был только негромкий шум людей внизу, да перелай собак где-то далеко за рекой.

— Смотри, они собрали всех у фонтана!

— Интересно, зачем? — я подобрался к железному верху крыши и подтянулся на руках, заглядывая через край.

— Может, эвакуация? — Даша смотрела на меня широко раскрытыми глазами, на ее длинные волосы и черные ресницы садился серый пепел, делая ее очень похожей на маму.

— Очень сомневаюсь! — к нам присоединился Дашин отец. — Наши военные не пользуются такой формой.

Я высунулся немного дальше, но так ничего и не смог разглядеть. Все солдаты казались мне просто черными фигурами без знаков отличия, а падающий пепел придавал всему какой-то сказочно-игрушечный вид, не давая разглядеть лица. Толпа притихла, и в наступившей тишине я отчетливо мог слышать мерный нарастающий гул, доносящийся с завода.

— Что за...

— Пригнись, парень! Тебе ведь не нужна еще одна дырка в башке?

Тяжелая холодная рука легла мне на плечо, прижимая к крыше. На секунду мне показалось, что в лопатку мне впиваются совсем не человеческие ногти... но потом это ощущение прошло. Осталась только боль в плече: для такого худого парня в костюме Сега был даже слишком силен.

— В чем дело?

— Хорошо, что вы не высунулись на чердаке в окно. Были бы сейчас уже мертвы.

— Мертвы?! — тихонько вскрикнула Даша.

— О, только не вздумайте поднимать шум, мисс. Или хотите оказаться внизу кратчайшим путем?

— Да как вы смеете... — Дашина мама вступилась за дочь.

— И ваших родителей это тоже касается, как и вновь прибывших. Всем заткнуться и лежать тихо!

К нам по крыше, пригибаясь, приближалось несколько напуганных молодых людей. Еще несколько выглядывали из-за крытого железом выступа окна на чердаке. Все ступали осторожно, стараясь держаться как можно дальше от опасного края и шаткого ржавого заборчика.

"Что это за звук?" — спросил кто-то из новичков.

Странно, но я и не успел заметить, как начал делить людей на своих и чужих. Что будет дальше? "Черпаки", "духи"? Или просто "чайники"? А ведь эти несколько минут, проведенных на крыше, формально ничего не изменили. Но вот только "свои" для меня уже определены.

— Да, звук стал громче, — я посмотрел в сторону завода, надеясь увидеть привычный дым из труб, но в зеленом колышущемся мареве неба напрочь терялся горизонт, как и утопала в нем идущая к заводу улица, парк, маленький магазинчик на углу у остановки.

— Что это? — спросила Даша, шепотом обращаясь ни к кому и ко всем сразу. — Неужели самолет? Нас спасут?

— Не обольщайтесь, — Сега демонстративно зевнул, перевернулся на спину и положил обе руки под голову, — мы ждем группу и сейчас же уходим.

— Вы военный? — спросил Дашин папа, стряхивая пепел с одежды.

— Можно и так сказать.

Больше наш странный "спаситель" ничего не добавил. Он просто лежал на крыше, закрыв глаза. И, казалось, совсем не обращал внимания на нарастающий гул, возвещавший приближение чего-то большого.

И тут меня осенила мысль: "Это вертолеты!" Воспоминание было чистым и ярким, как кусочек осеннего неба: пузатая зеленая машина неспешно проползает над площадкой нашего детского сада, быстро вращая лопастями, а все дети вокруг что-то кричат...

— Капуста... — невпопад говорю я.

— Ты тоже вспомнил эту дурацкую детскую причалку? — Сега блаженно улыбается; если честно, то в костюме на крыше он выглядит немного глупо. — Так что там дальше было?

— В вертолете пусто, выросла капуста, — внезапно отвечает Дашина мама. — Я как-то слышала, когда за дочерью в детский сад приходила.

Дальнейшие несколько минут проходят в полном молчании. Я размышляю о чем-то своем, Дашин отец осторожно поглаживает жену по плечу. Во взгляде — боль и печаль, под глазами залегли темные круги, очечные веером морщин. Дашина мама молчит, стиснув руки. На них садится пепел. А вообще, пепел садится на все. И позже, оставаясь долгими ночами один, я буду видеть только этот пепел. Непреклонный. Неумолимый, садящийся на открытые глаз мертвецов, как на гладь огромных стеклянных озер, закрывая в них отражение синего неба. Да, только в снах небо почему-то всегда остается синим.

Первый тяжелый вертолет появляется внезапно, будто вырвавшись из снежного шторма в тихий и спокойный центр бури. Издалека машина напоминает огромного жука на палочке, но потом немного поворачивается, приближаясь, и я вижу уже обычный вертолет, к которому снизу тросами прицеплена огромная плита.

Грохот неимоверно усиливается, заполняя площадь, снизу слышатся неразборчивые крики людей. И вот угольно-черная машина зависает на уровне нашей крыши, поднимая вихри пепла, потом снижается еще и еще, смещаясь влево, пока нижний край пепельно-серой плиты не касается земли. Теперь на площади виден черный асфальт, но все видимое пространство заполняет бушующая под лопастями вертолета пыль. Голосов больше не слышно. Люди сгрудились как можно правее, пытаясь убраться подальше от огромной похожей на стену плиты, но им мешает оцепление.

За первым вертолетом прилетает второй, третий. Все заканчивается только тогда, когда все люди на площади оказываются в огромной бетонной коробке. И тогда наступает тишина.

— Нам нужно идти, — Сега ловко скатывается по пеплу, покрывающему крышу, и останавливается у окна на чердак. — Пока они считают, что здания пусты, у нас есть шанс!

— Мы что, оставим этих людей здесь?! — по голосу я не могу с уверенностью определить, сказала ли это Даша, или это была ее мама.

— О, конечно нет! Мы — армия спасения, — Сега широко улыбается, несколько новичков даже нервно хихикают, но во взгляде парня — лед, — Вы с семьей в любой момент можете переместиться к людям внизу. Только помните, что скоро ночь. А там и до полнолуния рукой подать... а в этом городе теперь всякое случается. — Он легким движением исчезает в чердачном окне.

И на какой-то момент, пока Даша прячется в утешающих объятьях родителей, а крыша тихонько пустеет, я остаюсь один со своими мыслями.

"Интересно, сколько времени прошло?"

Небо постепенно теряет яркость и цвет, становясь золотистым на западе, а в огороженном пространстве, на площади, залегают глубокие черные тени. И когда ветер стихает, в пепельном небе уже можно различить далекую луну. Наступает ночь. Та, после которой я окончательно понял — нет больше старого мира, былых ценностей, значений, старых имен. Нет прежних друзей, подруг, но есть что-то новое.

Ночь

Первая ночь — та, в которую невозможно спать. Та, которую невозможно забыть. Та, что единственная в твоей крови.

Раньше ночной город мне казался огромным темным существом, в теплых объятьях которого я засыпал, любуясь сотней слепящих медово-желтых глаз окон. И за этой манящей стеклянной пустотой шла своя бесконечная таинственная жизнь. Такая странная, но такая понятная и родная. Так было всегда. С самого детства. И когда темными осенними вечерами я выбирался на балкон, нежась в прохладном южном ветерке, то у фонаря в зеленой листве танцевали стаи мошек, а вдалеке светилось живым теплом окно моей одноклассницы Даши. И в такие моменты я бы многое отдал за бинокль или пару прозрачных мушиных крыльев.

А еще, стоя босиком на балконе, водя большим пальцем правой ноги по шершавым доскам пола, посеревшим от времени, солнца и дождей, я мог видеть десятки и сотни звезд над головой. И пусть на скамейке внизу кто-то громко и беззаботно переговаривался, а дети во дворе все еще играли в футбол, я мог остаться наедине со своими мыслями, где был только я, Даша, да пустой город, засыпающий под сенью гудящих заводских труб.

И пусть иногда в доносящемся гуле мне слышалось что-то страшное, как огромный робот, идущий по городу, перебирающийся через дома, но я был уверен в себе и неприступности своей квартиры. В конце концов, я мог видеть окно кухни, слышать обрывки разговора папы и мамы, пьющих чай. И если по улице гулял восточный ветер, то из открытой форточки до меня долетали ароматы готовящегося ужина. Все так тихо, так суетно и спокойно. Где вы теперь? Ночь пришла и унесла вас с собой. Она забрала с собой родных, близких, знакомых и совсем чужих мне людей. И все исчезло...

Лестница — темный коридор с зелеными стенами. Деревянные перила скользят под правой рукой.

— Быстрее, быстрее! — наш странный проводник движется с невероятной быстротой и со звериной грацией перепрыгивает ступени. — Не отставайте!

— Да чтоб ты споткнулся, — шепчет кто-то сзади.

Лестница заканчивается очень быстро, но мы не возвращаемся в библиотеку, а проскакиваем в железную дверь подъезда, не сдерживаемую более магнитным замком. Странно, но наступающая ночь не кажется мне такой уж темной, когда не горят окна окружающих домов, а глаза не слепят уличные фонари.

— Так, все здесь? — Сега медлит у угла дома, жестом подзывая нас ближе. — Дальше идем быстро и не останавливаясь. К ночи мы должны уже быть в надежном месте.

Фигура в темноте замерла на секунду, вглядываясь в сторону соседнего дома, и вдруг быстро двинулась вглубь двора. А я и испуганная стайка счастливчиков бросились следом. В голове было темно и пусто, а от недовольства, копившегося в темных коридорах здания библиотеки, не осталось и следа. Только усталость.