Два цветка на букет

'Ладно-ладно, — мысленная усмешка, — не худший недостаток. Всё равно, когда он кривит, любой белый всё сразу поймёт... по запаху'.

Мальчишка обаятельно растянул губы и якобы по-дружески заглянул в глаза.

— Надо же, серые! — редкие брови домиком подались вверх. — Ты здесь из-за них, да?

'Длинный нос. Ну коли вычитает правду о наших планах — кто ему виноват', — громко подумал я, вслух вздохнув:

— Надоело в слепых. Где у вас тут одежду складывают?

Сосед медленно оглядел меня с головы до пят, а потом показал встроенные в стену полки, где нашлась свободная и для новенького.

— Это вся? — кивнул на мешок мышиного цвета и с лёгким благоговением пощупал грубо выделанную кожу.

Получив ответ, мальчонка проверил мою постель на предмет 'всего ли хватает', а затем быстро отговорился поручением Ка-Нона и поспешил из комнаты. Как только за Альфом упала занавесь, я пристально изучил стены в поиске потаённых иллюзий и, успокоенный симметрией орнамента, сел перевести дух. Вот он, второй способ работать с мыслечтецами — лгать умом, а не языком. Получилось весьма неуклюже, но ребёнок поверил в игру поразительно легко — значит, где-то я ненароком ступил на слишком скользкую почву, и теперь ставки придётся делать на новом уровне сложности.

Вслепую, опять вслепую...

А Катион — каков хитрец! Смекнул, что подопытный бежать собирается, и перевалил надзор за ним на плечи младших. Причём аж троих вместо одного. Плакали грандиозные планы, тщательно выношенные в саду — если от врача их ещё нашлось бы как укрыть, то в толпе бесстыдных слуг, у которых по субординации осталась всего одна отдушина, точно не получится. Радует лишь то, что жилые помещения в пещере оборудованы не в пример лучше, чем лазарет. Я нагнулся к своей лежанке и с удовольствием разровнял тёплую поверхность под одеялом. Обнаружилась и подушка — тот же сложенный втрое сухой мох — под ней осязалось что-то маленькое и шелковистое, свёрнутое аккуратным 'рулетиком'.

Ух ты, носок! Белый и совершенно чистый: невесомая ткань едва пахла родниковой свежестью. Пригодится — в отличие от уютной 'синей комнаты', коридор пещеры зиял каменистым, вырубленным из породы полом, по которому неприятно ступать босой ногой. Стопа вошла в шёлковый мешочек легко, как в масленый. Однако при совершении обратного действия выяснилось, что ткань облепила кожу як липкая лента.

Вот мороки!.. Я резко сел — бамс! — макушку больно стукнула полка — и, подвывая, выкатился на середину комнаты. Ну, просто 'праздник дурака' какой-то! От виска до виска разлилась болезненная злоба и вылилась из горла, шипя и булькая:

— Ляпснутый чёрный дом, на физл к харту дохрясал уже!

Прошуршал сухой дёрн, и тело пробил внезапный трепет.

Ка-Нон. По-видимому, инвективная лексика обладает волшебным свойством притягивать на себя гостей. Один трёхэтажный 'трах-тибидох-тибидох' — и обязательно кто-нибудь появляется! От собственной нелепости из груди до глотки снова полился тёплый стыд.

— Иди-ка помой рот, ишь ты, 'особенный'. И дабы впредь неповадно было — мох почистишь вдобавок. Швабра в бытовке — там закуток выше по коридору. Твоя — с длинной ручкой. И обязательно верни на место, как закончишь! Давай привыкай к порядку: тут не лазарет, грязи не потерпим!

Синий глава направился к водопаду, но за несколько шагов до него круто развернулся.

— А это что такое? — глаза-пуговки уставились на белый мысок, что нагло светил из-под мешковатой одежды. — Откуда взял?!

— Э... под подушкой...

Сопение больших ноздрей усилилось ещё пуще, и я поспешил добавить:

— ...но только один! Сейчас верну! Единственное... как оно снимается?

— Мастер хаоса, — буркнул синий начальник и шагнул ко мне да так и замер. — Сам наляпал, сам свою кучу и разгребай. — Медленно кивнув своим мыслям, Ка-Нон добавил: — Теперь только резать. Всё равно в хлам всё испоганил.

Сражение со злополучным носком окончилось полным фиаско. Разорвать его не удалось, а нож, найденный в бытовке, скользил по ткани, как по металлу. Махнув на затею рукой, я пошёл обратно и возле входа в синюю комнату едва не сбил пальцы ног о... мусорную корзину. Тяжёлое ведро вырезано из цельной породы — тёмной и стеклянно-гладкой. Камень смутно знакомый — но откуда?

Я присел на корточки и приподнял тугую крышку — из мрака остро пахнуло мусором, и невидимые грудные шерстинки вздыбились и закололись. Задрав штору на синей комнате, я попытался обозреть содержимое урны при дневном свете. Но оно всё равно не просматривалось — словно бы по стенкам растекался чёрный туман. Попытался осторожно прощупать дно — уйй! — подушечки пальцев загорелись краснотой, ожжённые странной жидкостью на дне. Уже у водопада обнаружилось, что пострадала вся кисть — от прикосновения к зловонной темноте кожу пощипывало. Так что заход номер два совершался с обмоткой из собственного запасного мешка. Он позволил ближе познакомиться с таинственной химией: жидкость на дне за считанные секунды разъедала грубую кожу одежды едва не до дыр, а чёрный пар через материал не проходил, но несколько утончал, если как следует подержать тот в объятьях тумана. Моя шёлковая тюрьма не составила исключение — за пару минут мусорный дух превратил прочную ткань в обветшалую тряпку, которую легко разорвать без ножа. Наблюдая за белыми обрывками, что растворялись в тёмных клубах на дне урны, я почти успокоился — и внезапно ощутил на плече нежное, но горячее касание — без сомнения, не мужской руки.

Поворот головы — и глаза ожгло сияние маленькой звезды. Она блистала ослепительно ярко — пламенно-рыжие глаза вулканами пылали на круглом, как луна, личике с чистым лбом.

— Носок ты выбросил? — с упором на 'ты' звёздочка чуть стиснула пальчики.

— Прости... — От досады кровь сразу прилила к лицу. — Я не знал, что это не мой...

Звёздочка состроила обиженное личико.

— Да, не твой. Не твой! И не тебе! Достань обратно, сейчас же! — чудо капризно надуло маленькие губки.

Я молча кивнул на чёрный туман, растворяющий всё, что попадает на дно корзины. Пусть звёздочка и мила, но она давно не ребёнок и должна понимать, что...

— Сейчас же! — вновь прикрикнула девушка.

Вспомнилось катионово занятие по теме: 'когда субординация ничего не стоит'. Быстро же пришло время испытать урок в полевых условиях! Однако, рванув вбок, я беспомощно забарахтался в воздухе не в силах сдвинуться ни на сантиметр. Звёздочка яростно смотрела на меня: пожары-глаза, откель в вас столько злобы?..

— Доставай! — она швырнула урну к потолку, где та перевернулась днищем вверх, ровняясь как раз по моей голове.

'Будучи шляпой — в шляпе и погибнешь...' — нет, нельзя допускать мыслей о смерти! Я тоже чуть-чуть человек — пусть и без сердца, но зато с мозгами!..

Раз, два, думай... Тяжёлое стекло — что-то знакомое... Урок Катиона?.. Фляга..! Ух, коленки дрожат!.. Запах, запах — чёрные плодики?! Пальцы отнялись — ну и ладно... Смыв в туалете — опять! Вот морок, стенки урны уже загораживают обзор!.. Мешок на голове?! А-а-а-а-а!.. Влага?!..

— Только в саду помоги!.. На порх... Анн..!

Бомм!.. — 'звёздочка' с досадой вмазала урну в стенку. Пропалив меня кратким взглядом, перескочила через опрокинутое ведро и вихрем унеслась вниз по коридору. Сердце бешено стучало; пока живой кошмар не вернулся, я помчал сломя голову — не разбирая, куда — и вскоре вылетел в прихожую, чуть не сбив с ног Марту, которая возилась с внешней дверью.

Белла! Белянка! Белочка! Только не исчезай, прошу! Кто, кроме тебя, пожалеет нелепого чужака?!

Щёку чмокнула звонкая пощёчина, нежно пахнув в лицо сливочным духом.

— Притворщик!

Поняла. И, конечно, не подозревает, что, ворочаясь после отбоя в текучих муках совести, я дал мысленный зарок больше никогда не давить нарочитой жалкостью на тех, кто ко мне по-хорошему. Макушку разъела щиплющая боль, а на носу повисла густая тёплая капля.

— О сферы... — вдруг выдохнула слепица. — Где Катион? Срочно, — прошептала, проведя пальцами выше моих глаз.

Рука потянулась к волосам и сняла с головы окровавленный русый клок — похоже, раствор её всё-таки тронул. Протяжный стон — не от боли, а от мысли, что осталось от черепушки — и я погрузился в спасительный бред, ещё крепче прижимаясь к Марте, чьё пуховое тело служило единственной опорой в безумном мире.

Спуск ударяет провалами под ноги... Едкое касание воды... Внятное сознание вернулось уже в лазарете. Макушку саднило. Открыв один глаз, я осмотрелся — загородив собою обзор, возле кушетки возвышался врач, и его палец привычно касался подбородка.

— Проплешина будет зарастать долго, но в целом тебе повезло, — ободрил Катион. — Растворился только кожный покров, да волосяные луковицы задело.

За тонкой фигурой моего опекуна мелькнул яркий всполох — и сердце прищемило тревогой. 'Звёздочка' — да, я не я, если это не то розово-зелёное недоразумение.

— Он, — огненноглазое чудовище ткнуло пальцем в меня, — лапал без спроса мои носки, а потом на беспамятство валил!

Катион мгновенно отвлёкся от созерцания моей макушки и скользнул к порогу. Приобняв чудовище за талию, он склонился к маленькому ушку и что-то ласково прошептал. Ещё пара секунд — и оба ушли восвояси, держась за руки, как близкие друзья.

Красотка явно не страдает от немощи в сферах: я не мог противиться её телекинезу, сколько бы стараний не прилагал. Вот если б эту силушку — да мне! Я бы!.. Я бы взмыл в облака и купался в их тёмном креме даже во сне!.. А если бы захотел увидеть парад лун, то прорезал всю толщу туч и бежал, бежал, бежал по долине из холодных кусочков воды, задрав голову к ясному тёмному небу и вбирая в себя сияние редкой звёздной крупы.

Ага, только в космос, с закрытыми-то сферами. Полетал — и хватит, пора на землю. А то уже полчаса в облаках парю, пользуясь положением невинного страдальца. Неохотно сползя с койки, я поплёлся в коридор и сразу за водной завесой столкнулся с Мартой, которая сжала длинные тонкие губы и велела:

— Иди к себе, — так холодно, будто не ютила на груди ещё час назад.

Невидящие зрачки сосков женщины сурово смотрели из-под мохнатого воротника. Широковата в кости и, пожалуй, чересчур матёра. Но когда я вспомнил, как прижимался к этому мягкому телу, грудные шерстинки ласково распушились, и волнующая дрожь пробрала туловище снизу доверху.

— Кто она? — я кивнул в неопределённом направлении, надеясь, что не придётся прибегать к словечкам 'чудовище' или 'звёздочка', чтобы дать понять, о ком идёт речь.

— Падхи, сестра Ньяра, — выждав паузу, Марта добавила: — у неё с носками особые счёты, поэтому не вздумай повторять свои глупости.

'Всё по блату и за плату, — с досадой срифмовал я. — эта стервочка может убивать, и никто не пикнет, потому что она — сестра главы, да ещё, морок побери, красавица!..' Ещё повезло, что дамочка вняла напоминанию про порханку — видать, не одну Марту заставляли готовить аннигиляцию, и лишь моё появление освободило женщин от необходимости постоянно обонять мусор. Гадостность работы неожиданно спасла жизнь... Забавно. Палец смахнул грязь и кровь с щеки, и я покорно направил стопы в синюю комнату.

В солнечной лагуне уже собрались все её обитатели. Кроме Ка-Нона — его бормотание смутно слышалось из-за водопада — и Альфа — он свесился с верхней полки и болтал ногами в воздухе, — меня приветствовал крупный брюнет: его выпуклые красно-карие глаза горели на белой коже так ярко, что та отдавала в голубой. Сложен ладно, невзирая на чересчур широкие бока и плечи. И одет вычурно.

— Чад, — сразу представился он, протягивая ладонь ребром вверх. — Поздравляю с боевым крещением!

Улыбается, вредина, словно доволен моими неудачами.

— Изар, — бросил я, рассматривая жёлтые мохнушки на полу, — вас, что, всех так 'посвящали' по вступлению?

— Ну почему обязательно 'по вступлению', — басисто усмехнулся Чад, облизав влажные, налитые тёмно-алым цветом губы, — даже чёрные мастера не застрахованы от Ньярова гнева... а он запросто прибьёт, если не угодишь.

— Хорош врать, — откликнулся из глубин комнаты сварливый козлетон. — Больше врёшь — больше мусора, больше мусора — больше гнили... — поток слов не останавливался, но младшие синие, судя по полному безразличию к голосу за водопадом, давно научились воспринимать все эти излияния как задний план.

— Вот только что, например, — Чад выдержал таинственную паузу, — Ньяр чуть не насмерть пришиб Катиона. Представь, как зол — аж на полдуги с жинкой родящей задержался.

Я удивлённо уставился на здоровяка. Новость не предвещала моей судьбе ничего хорошего. В горле комком сжался стыд за утренние мысли об опекуне: 'неискренне', мол, играет, в доверие втирается. Ага, и под Ньяровы кулаки 'неискренне' полез.

— ...разлагаются пищевые жилы, обрастают хаосом, становятся ядовиты — а всё от единого неверного слова, — тишину нарушал скучный голос Ка-Нона.

А ведь наш ворчун, скорее всего, прав: доверчивому новичку опять вешают лапшу на уши.

— Прямо уж и насмерть?

— Не шучу! — прогромыхал Чад, — они знаешь как мордовали друг друга? Силой не меньше шести логон, если на карту сфер переводить. Выяснение субординации — это вам не бяк-бяк-бяк! Катион, верно, в коме. А кто его поднимет? Врач-то один был!

— ...хотя мусорить мы горазды не только прямым враньём. А умолчишь или выставишь что-то в неверном свете — так человек сам себе голову задурит не хуже, тогда как ты вроде как беленький...

Пожалуй, это ворчание сравнимо с изощрённой пыткой, вроде той, где часами капают на лоб воду. Из горла чуть не вырвалось крепкое ругательство, но я прикусил язык, сочтя, что на сегодня приключений достаточно. Врачу помочь пока нечем, а вот укоренить за собой репутацию грубияна — это запросто. Так что лучше сесть в укромный уголок и молчать, пока не пойму, где искать справедливость и за чью спину надёжнее прятаться. Приняв такое решение, я деловито полез под кровать, на своё место.

Чад наклонил голову, и его дыхание обдало меня кричащим запахом цветочного мёда.

— Что такое?

— Составлю компанию Катиону в игре 'изобрази труп'. У кого-нибудь беруши найдутся?

— ...а ещё удобно цепляться за свои заблуждения, даже если тебе прямо говорят, что в них ошибка. И не соврёшь, а нагадишь не меньше, причём не только себе, но и тем, кто пытается помочь...

Тринадцать лун, а Ка-Нон бубнит дюже складно для эгоиста, который занят только собой! Видимо, всё это время он тонко намекал на обманные трюки Чада. А потом, когда я самодовольно пренебрёг предупреждениями, косвенно попросил прислушаться к нему и поверить.

Воссоздав по памяти весь поток укоризненных излияний, я едва не подскочил. Яды! То, что недопустимо в туалете! Что может разрушать целостность информационных структур больше, чем стойкое заблуждение? Ошибки, впущенные в сознание на правах непререкаемой истины, создадут иллюзию всепонимания и обязательно вынудят человека противоречить самому себе. Ка-Нон прав: неопознанная ложь — это мусор, гниль, причём гниль трупная, негодная для переработки. А я ещё смел притворяться при белой... и радоваться, как легко она повелась. Теперь — ни за что себе не позволю. Если и лицедействовать — то лишь с теми, кто сам горазд пользоваться сим подлым оружием.