Посох Богов

Они спускались в дворцовый сад и любовали пышно разросшимися цветниками, радужными стрекозами, вьющимися над прудом так истово, словно этот пруд был источником жизни. Они бродили в бархатном полумраке под самшитами и мандариновыми деревьями, держась за руки как дети, никем не замеченные и никого не замечающие. И луна поливала их таинственным светом.

Она говорила отцу полуправду, умалчивая о том, с кем проводит долгие часы в дворцовом хранилище знаний.

С самого утра Асму-Никаль мерила комнату нетерпеливыми шагами, а когда солнце опустилось к самым вершинам гор, отправилась в царскую библиотеку...

— —

Просвещённые цари Хатти пожелали иметь в дворцовой крепости, кроме хранилищ снеди для царской кухни, сада и пруда с фонтаном, ещё и библиотеку. Двухэтажное здание более шестидесяти локтей в длину, построенное рядом с дворцом, хранило на своих бесконечных деревянных полках огромное множество глиняных табличек.

Именно там, на втором этаже, у самого окна поджидал возлюбленную Алаксанду.

Поэт думал об Асму-Никаль и подбирал строки, которые прочтёт ей сегодня. Душа поэта звучала подобно свирели, но он никак не мог подобрать те единственные, самые прекрасные слова, способные выразить всё, о чём пело его сердце. Он то и дело отвлекался, поглядывал в окно, боясь пропустить появление возлюбленной, то и дело останавливал мечтательный взгляд на высоких башнях дворцовой крепости, кажущихся призрачными в волнах раскалённого воздуха.

Наконец, в воротах показалась стройная фигурка Асму-Никаль. Алаксанду бросился к лестнице и, быстро сбежав вниз, встретил её у самого входа.

Влюблённые ждали встречи целый день, и теперь, бродя по дворцовому саду, крепо сжимали руки друг друга, словно боялись потерять.

—

Асму-Никаль слушала голос возлюбленного и снова, как бывало каждый раз при встречи с ним, чувствовала, как в её душе расцветает невиданный цветок. Слушая его, она забывала об опасности, притаившейся в доме купца Аллува, в комнате Харапсили, в её ожесточившемся сердце. Но сегодня ни сладкие речи возлюбленного, ни его голос не мог рассеять тревожных мыслей Асму-Никаль. Как заговорить с Алаксанду о своих страхах? Да и что она ему скажет? Что ей приснился сон? Какая глупость — сон. Алаксанду рядом и улыбается. Возможно, ей только показалось...

-Знаешь, — сказал Алаксанду, сжимая пальцы возлюбленной, — в одном из древних папирусов я нашёл строки, настолько близкие к совершенству, насколько близка к совершенству твоя красота. Я хотел бы сочинить для тебя песнь.... Такую, как эта. А может быть, ещё лучше. Хотя, можно ли сочинить лучше?

"Одна несравненная дева

Желаннее всех для меня,—

Та, что блистает под стать Новогодней звезде

В начале счастливого года.

Лучится ее добродетель,

И светится кожа ее.

Взгляд упоителен, сладкоречивы уста,

Без пустословья.

Горделивая шея у ней над сверкающей грудью.

Кудри ее — лазурит неподдельный.

Золота лучше — округлые руки ее!

С венчиком лотоса могут сравниться персты"[37]

"Стихи прекрасны, и Алаксанду тоже. Но, похоже, он пребывает в каком-то выдуманном мире. Он ещё не знает, что всё против нас. Задумывается ли он о том, какое будущее нас ждёт. Как объяснить ему, какая беда может нагрянуть?", — думала Асму-Никаль.

Дослушав стихи, она неожиданно для самой себя сказала:

-Отец хочет, чтобы я вышла замуж...

...и замолчала, взволнованно теребя лепестки лотоса, прикреплённого к поясу.

Она внимательно смотрела в лицо юноши. А тот, казалось, от неожиданности потерял дар речи. Но она не дала ему и себе опомниться:

-Он уже познакомил меня с будущим женихом.

Алаксанду по-прежнему молчал.

-Его зовут Тасмис. Он сын старого друга отца. Похоже, они давно решили нас поженить. Тасмис офицер, он знатен и богат. Отец хочет заключить для меня брак эрребу и взять зятя в наш дом.

Казалось, поэт лишился своего главного дара, дара речи. Он стоял бледный и неподвижный, словно обратился в каменное изваяние.

Наконец, он промолвил:

-А ты... хочешь этого?

-Должна признаться, что Тасмис благороден и красив, но... — пробормотала Асму-Никаль, глядя в голубые глаза Алаксанду так, чтобы у него не осталось никаких сомнений в том, что он единственный, кто может стать ей мужем по её воле. — ...но я люблю тебя.

-Асму-Никаль! Я готов сражаться за тебя. Пусть даже мой соперник искусный воин и владеет оружием стократ лучше! Кажется, пришла пора подумать о вещах столь приземлённых, как дом и деньги на жизнь... Брак эрребу? Я не могу допустить твоего замужества с этим... благородным человеком. Я увезу тебя в Трою, и там мы поженимся. У меня дом в Трое. Я не богат, но смогу всё устроить. А если твой отец не согласится выдать тебя замуж за поэта...

Миг молчания... и он спросил её:

-А на брак-похищение ты согласна?

-Согласна, — выдохнула Асму-Никаль.

Она была счастлива, но душу царапало едва уловимое предчувствие опасности. Поэтому поцелуй, которым кончилось их свидание, был сладок и горек одновременно.

Асму-Никаль ушла, оставив Алаксанду неуловимый аромат своих волос и цветок розового лотоса.

Глава 6. В библиотеке царей Хатти

—

Поэт провёл в царской библиотеке весь оставшийся вечер до самой ночи.

Он часто приходил сюда искать вдохновение в знаменитых поэтических текстах и гимнах на египетском, шумерском, хурритском и нессийском языках. Ему нравился идеальный порядок библиотеки, он позволял успокоить мысли и настроиться на возвышенный лад. Идя вдоль деревянных полок с аккуратно расставленными на них массивными ящиками, доверху наполненными свитками папируса, пергамента, глиняными, металлическими и восковыми табличками, испещрёнными древними письменами, он доставал нужные, и раскладывал их на большом столе с каменной столешницей, занимавшем всю середину зала.

Вот аккадские тексты о Саргоне Древнем и Нарам-Суэне и хеттский гимн Солнцу, вот хурритские эпосы "О царстве на небесах", "Песнь об Улликумми" и рассказы "Об охотнике Кесси", "О герое Гурпаранцаху", а вот сказки "Об Аппу и двух его сыновьях", "О Боге Солнца, корове и рыбачьей чете". Они никогда не исчезнут безвозвратно в глубине веков. Алаксанду всегда мысленно благодарил тех людей, чей кропотливый труд сохранил это богатство.

Юноша разложил таблички перед собой и погрузился в чтение сказаний о Гильгамисе, каменном человеке Улликуми и Телепину...

Молодой поэт мечтал сочинить гимн в честь царя страны Хатти. Он бился над ним, пытаясь подыскать слова, достойные великих деяний Мурсили Первого, но не находил нужных слов.

На город уже опустилась ночь, а гимн всё не получался. Слова были лишены объёма, цвета и аромата. Да и мысли его были постоянно заняты отнюдь не деяниями Мурсили. Прежде Алаксанду жил одной поэзией, но потом случилось то, что перевернуло всю его жизнь, он встретил Асму-Никаль.

Алаксанду взял в руки цветок лотоса, оставленный возлюбленной, и попытался описать его. Но не смог.

Тогда он вспомнил знаменитые строки "Праздника в саду":

Прими цветок лотоса из твоего сада,

Его не отняли у тебя.

Пусть несёт он тебе всякие дары

И плоды, созревающие в нём,

Чтобы ты мог утешиться его лакомствами

И насладиться его приношениями.

Сердце твоё освежают цветы сада.

Тело твоё охлаждает тень его деревьев.

Во веки веков ты будешь делать то, чего пожелает твоё сердце.

(Пер. А. Ахматовой)

Размышляя о том, что же такое поэзия, Алаксанду подошёл к окну. Обычно он устраивался на втором этаже, откуда был хорошо виден город и царский дворец. Поэт смотрел на плоские крыши Хаттусы, вглядывался в синеву ночи, той самой, что описана в стихотворении "К ночи":

О ночь, даруй мне мир —

И я подарю тебе мир!

О ночь, даруй мне отдых —

И я подарю тебе отдых!

Вечер убрался прочь,

Сломан посох его,

Расколот его кувшин,

И дурная вода пролилась.

Ночь принадлежит матери своей, Золотой Богине.

Мне принадлежит покой природы...

(Пер. В. Потаповой)

На вершине скалы поблёскивали в лунном свете чёрные гранитные плиты царского дворца. Там, во дворе, окруженном колоннадой, он впервые увидел Асму-Никаль, младшую дочь виночерпия Тахарваиля, девушку, словно выточенную из полупрозрачного мрамора, с золотисто-каштановыми волосами, сияющими как красное золото среди темноволосых дочерей Хатти. Это воспоминание заставило сердце поэта трепетать в восторге. Цветок лотоса, что он держал в руках, напомнил ему светлое лицо Асму-Никаль, и в самой глубине души, родились слова, которые сложились в строки, а затем в песнь.

"Ты смотрела на звёзды, звезда моя...

И я увидел, что лицо твоё прекрасно как лицо Богини.

И было это великим, удивительным событием,

великолепное, неведомое прежде чудо,

подобного которому никто и поведать не мог,

подобного которому не найти в письменах предков...

Я полюбил тебя больше, чем всё прекрасное,

что даровали мне Боги.

Это было непостижимое, неведомое чудо,

что Боги привели тебя сюда в этот день...."

Это волшебство! Впервые слова родились в самом сердце поэта!

Алаксанду был опьянён неведомым прежде состоянием, тем, что называется вдохновением.

Он всё ещё стоял, почти теряя ощущение земли и неба, вглядываясь в ночь. Глубокая синева проникала в большие окна, постепенно погружая в темноту ряды библиотечных полок, когда послышались шаги. Мягкие, быстрые, вкрадчивые...

И в зал библиотеки бесшумно и неотвратимо как сама ночная тьма вошла Харапсили.

Она остановилась у входа.

Словно услышав неистовый стук её сердца, Алаксанду оглянулся.

Блеснув влажными зубами, Харапсили послала юноше самую обольстительную из своих улыбок, и направилась к нему, осторожно ступая по каменному полу.

Она стояла рядом, изысканно-чувственная и, подобно остро заточенному клинку, столь же опасная, сколь утончённо-красивая.

Алаксанду улыбнулся ей, слегка задев взглядом.

Когда же молчание между ними стало невыносимым, он произнёс:

-Харапсили?..

Неподражаемо обольстительная, мягко и бесшумно, как большая чёрная кошка, она приподнялась на мыски, и приблизила огромные обсидиановые глаза к самому лицу Алаксанду.

Он даже слегка покачнулся. Сделав неуверенный шаг назад, он выронил из рук табличку. Та упала на стол, звонко ударившись о его поверхность.

Красавица склонилась над табличкой и прошелестела:

-Что ты читаешь?

"Мы же пока в лунном свете напьемся любовью,

Я постелю тебе ложе, чистое, сладкое, достойное,

День тебе сладкий несёт исполнение радости..."

Харапсили прервала чтение и взглянула на юношу так, что кровь прилила к его лицу.

-Любовные стихи? — спросила она.

Окончательно потеряв самообладание, Алаксанду торопливо отошёл от стола, на котором лежали таблички со словами любви, обращёнными к другой девушке. Казалось, Харапсили проникла в его мысли, и хотя в них не было ничего противоестественного, ему отчего-то не хотелось, чтобы она знала, кому адресованы эти строки.

—

Но Харапсили думала иначе. Она надеялась, что Алаксанду разделит с ней то опьяняющее, волнующее чувство, которое сама испытывала к нему. И эти стихи, они говорили о том, о чём она сама хотела говорить. Но ещё больше ей хотелось, что бы их для неё произнёс Алаксанду.

Но тот молчал, опустив прекрасное лицо.

Харапсили снова настигла его. Она не из тех, кто отступает. Если будет нужно, она сама признается, что больше всего на свете жаждет его.

Но снова отстранился.

Тогда Харапсили схватила руку Алаксанду, смахнув рукавом розовый лотос Асму-Никаль. Ладонь Алаксанду поспешно выскользнула из её ладоней и подхватила падающий цветок.

"Асму-Никаль! Это её цветок. О, я знаю, как египетские дочери умеют соблазнять с помощью лотосов и червлёной веревки", — мелькнула мысль в голове Харапсили.

Она стремительно вернулась к столу, взяла табличку и стала читать.

Она читала, и ей становилось яснее ясного, что она нелюбима и отвергнута. И она точно знает, кто её счастливая соперница.

Как, когда это случилось?!

Да разве для этого нужны годы?! Она и сама знала, что любовь поражает мгновенно, без предупреждения, как стрела, выпущенная из лука. Так она пришла и к ней самой.

У Харапсили было всё в доме её отца Аллува. Всё, что можно пожелать. Была у неё и подруга, Асму-Никаль, дочь Тахарваиля. Сколько милых сердцу воспоминаний связано с ней. Десять лет они с Асму-Никаль учились в храме Богини Хаттахцифури[19]! Она помнила, как они, восьмилетние, переглядывались и толкались локтями на занятиях главной жрицы Истапари, где изучали культовые обряды Хаттахцифури и учились прядению пурпурных нитей для храмовой завесы. Помнила, как они сидели у священного пруда с рыбками и любовались игрой солнца в воде, как они читали, склонившись, голова к голове над табличками, в царской библиотеке. Только в прятки с Асму-Никаль играть было неинтересно, потому что она всегда находила свою подружку, где бы та не затаилась.

Ведь у Асму-Никаль был Дар, Дар видеть насквозь. И ещё она видела сны, она рассказывала Харапсили о звёздах в бездонном небе, светивших ей во сне. Сны Хараплсили были другими — неистовыми, жгучими и жадными.

Даже любовь была у них одна — юноша-поэт Алаксанду. Но так же, как в детской игре в прятки, Асму-Никаль первой нашла дорогу к сердцу поэта. Проклятая колдунья! Горячее, страстное сердце Харапсили стало тяжёлым и шершавым камнем.

Руки Харапсили задрожали, словно не стихи держали, а смертный приговор: "Он меня не любит! Он любит Асму-Никаль!"

Она прочла достаточно, что бы понять — Алаксанду никогда не будет принадлежать ей!

Харапсили разжала руки. Табличка, упала на каменный пол, звонко расколовшись на несколько осколков.

"Так же я разобью и любовь Асму-Никаль. Я заставлю его любить меня!"

Сметая всё на своём пути, словно горячий шамсин[38], Харапсили направилась к выходу. Она знала, куда идти.

Миновав коридор, она бросилась к лестнице. Шелестя одеждами, как ночная птица крыльями, она стремительно слетела вниз по ступенькам и оказалась во дворцовом саду.

Глава 7. Заговор

—

Ночь принесла в дворцовый сад долгожданную прохладу. Пустынные сумрачные аллеи, укрытые тёмными кронами деревьев, пышные кустарники, цветы, источающие ароматный дурман, неистовое пение цикад, в котором тонули томные вздохи, страстный шёпот и звуки порывистых объятий, — всё было создано для свиданий влюблённых.

Для всех влюблённых, но не для Харапсили!

Она видела лишь летучих мышей, чьи хищные силуэты на фоне ущербной луны походили на тени загробного мира. Кусая губы, Харапсили придумывала казни, которыми бы казнила Асму-Никаль, одну ужаснее другой.

Стоя в чёрной тени кипариса, похожего на кинжал, Харапсили глядела на горящие, как глаза хищного животного, окна царского дворца. Всё глубже опускаясь в пучину страшных образов самых изощрённых способов мести, она и не заметила, как рядом с ней оказался некто, одетый как богатый сановник.