Танцовщица

Вот только, не вписываюсь в карман закулисья, ведь ничего не вижу. Но меня уже не наблюдают зрители — хорошо, поэтому иду наощупь.

— Плохо, очень плохо! Ты почему изменила положение? Зигфриду пришлось подстраиваться под тебя! — ругается Этьен, оказавшись тут как тут. — И почему танцевала с закрытыми глазами!

Я открываю их, но тот же мрак. И голова начинает кружиться, ноги подкашиваются.

— Что с ней? Седьмой, быстро за лекарем! — отдаёт указания Этьен.

Меня мелко потряхивает. Ноги отбивают чечётку, будто я легла на кушетку у лекаря.

На фоне слышится музыка, ведь спектакль продолжается. Я пытаюсь успокоиться, но у меня не выходит.

Как не вовремя! Этьен меня убьёт! Зачем ему нужна слепая танцовщица?

— Что здесь происходит? — в мою панику врывается голос Эжена. Он требует ответа.

— Мы доведём балет до конца, не переживайте Евгений Евгеньевич! — заискивающе говорит Этьен. Сейчас и не скажешь, что они одного социального положения. Хотя, Арманд спонсирует Большой театр, в то время, как Этьен со своей труппой ничего из себя не представляют.

Я пытаюсь скрыть радость от того, что Эжен рядом. Продолжаю себя накручивать и представлять, что на приёме у Карла Демонси.

Этьен уводит Эжена, а я какое-то время нахожусь одна. Мне надо успеть прийти в себя до моего выхода. Я, конечно, помню декорации, но в прошлый раз чуть-чуть ошиблась из-за толчка Этьена. Попробовать выйти из закулисья?

Сажусь на корточки и стараюсь нащупать паркет и его рисунок. Двигаюсь на музыку, одной рукой стараюсь попасть по кулисе. Но пустота. Таким макаром я окажусь на сцене.

Ощущаю дуновение ветерка, тихий хлопок, будто дверь затворили.

— Учитель! — раздаётся голос Седьмого. — Я привёл лекаря!

— Где она? — ревёт Этьен.

— Она здесь! — отвечает Девятка, хватая меня за руку, заставляя встать и куда-то идти. — Похоже, Пятнашка ничего не видит. Я её со сцены вытащила.

Меня куда-то усаживают. Потом осматривают мои глаза. Причём при осмотре глазам очень больно, я едва сдерживаю слёзы.

— Это не лечится, — выносит приговор лекарь. — Полная потеря зрения. Она ещё и немая...

Может, и немая, но не глухая.

Лекарь уходит, а Этьен хватает меня за руку.

— Ты дотанцуешь, иначе пеняй на себя! — шипит Этьен. — Зачем ты мне нужна такая?

Хотелось спросить, и что же он мне сделает того, чего не сделает, если дотанцую. Но я вовремя удерживаю себя от дерзости. Я ведь немая.

На плечи ложатся дарящие тепло шершавые руки. И меня куда-то тихонько подталкивают.

Но от Эжена исходит злобная энергия, будто он готов кого-то прямо на месте уничтожить.

И когда музыка стихает, закрывается занавес и меня выводят на нужное место, слышу обрывки фраз:

— ... она дотанцует.

— ... очень на это надеюсь. Провал ляжет на ваши плечи. Эти люди заплатили за билеты и заманить их на провалившийся дважды балет было очень и очень сложно, — Эжен говорит тихо, но от этого тона у меня волосы встают дыбом.

— Она не видит ничего, поэтому подстраивайтесь, если оплошает! — Этьен даёт указания.

И тут начинает звучать музыка последней картины третьего акта.

Ощущаю, как раздвигается занавес, как выбегают мои подруги. В груди пустота, ведь Зигфрид предал меня. Подруги поддерживают меня, но в них такое же отчаяние, такие же несбывшиеся надежды. Музыка меняется, ведь прибегает Зигфрид, обнимает меня, становится на колени, прося прощение.

И тут прилетает стая чёрных лебедей, оборачиваясь колдуном и его свитой.

Колдун хватает меня, считая лёгкой добычей, ведь теперь я сломлена предательством, но принц пытается отнять, уверить, что не предавал, что его обманули.

И вот завязывается между ними битва, а у меня сердце кровью обливается. Хочет поверить возлюбленному, ведь он пришёл ко мне, сражается за меня. И я ему верю. В который раз, позволяя новому,чувству любви вспыхнуть с новой силой.

Но колдун пронзает Зигфрида, и тот умирает на моих руках.

Нет! Не может быть! И моё сердце не выдерживает такую утрату. Я умираю вслед за ним, не доставшись злому колдуну.

Музыка стихает. Зал поглощают овации, крики "Браво" и эмоции. Я их ощущаю даже сквозь закрытый занавес.

Актёров требует зал. Меня берут за руки с обеих сторон и ведут к краю сцены. Мы кланяемся. Ещё один разряд энергии, который, я уверена, ощущает вся труппа.

И вот меня уводят за руки за кулисы.

— Ты — молодец! — впервые хвалит меня Этьен. — Переоденьте её, — это уже не мне.

Девушки отводят в раздевалку. А я ощущаю себя полностью беспомощной. Звуки теперь слышу гораздо лучше и запахи, которыми пронизана вся гримёрная. Что Этьен задумал? От неизвестности внутри всё сжимается. Внутри поселяется почти то же отчаяние,которое одолевало Одетту, когда она, пролетая над дворцом в облике лебедя, в окно увидела принца с Одиллией.

А затем меня куда-то ведут. Садят в какую-то карету.

Неужто меня продали? Кому?

Но в карете пусто, да и голос подавать нельзя, чтобы узнать.

Бежать? Но куда? Я ведь ничего не вижу. Но неизвестность страшит больше, чем желание оказаться на улице. И я выскакиваю из противоположной стороны кареты.

— Господин, я решил сделать вам подарок... — раздаётся слащавый голос Этьена. — Вам ведь понравилась эта танцовщица.

А я уже бегу, сломя голову, пока не раздаётся где-то поблизости ржание лошадей. Делаю последний рывок, и они проскакивают совсем рядом. Сердце стучит набатом в висках, и я, пытаясь ориентироваться на отсутствие голосов, бегу сквозь толпу. Спотыкаюсь, на кого-то наталкиваюсь, ощущаю чьи-то прикосновения.

Постепенно устаю так, что бежать больше не могу, и... спотыкаюсь, при мысли, что меня ведь будут искать. Беглую рабыню. Слышится ругать. Меня хватают. И от этого человека так разит вонью, будто он сто лет не мылся. Меня выворачивает.

— Ну-ну, такая къасивая и гъустная.

А ведь и я не так давно мылась раз в месяц. Благо, вшей у нас не было. Этьен сразу сказал, у кого найдут, налысо брить будут. Мы и следили, как могли, куда спать ложимся и с чужими не общались. А новички тщательно проверялись и, порою, действительно его угроза воплощалась.

Но довольно скоро тошнить меня перестало. То ли уже было нечем, то ли к запаху привыкла. Когда мужчина понял, что я слепая, схватил за руку и потащил куда-то.

Сил сопротивляться не было, и я просто смирилась, стараясь не думать о плохом. Мне говорили, что жизни на улице нет. Вот и проверим.

На удивление, меня усадили, дали в руки чашку чего-то горячего и травяного, приятно пахнущего. А я понюхала и стала наслаждаться теплом, исходящим от чашки. Оказывается, я замёрзла. Хоть то платье, в которое меня обрядили, словно куклу, и имело длинные рукава, но осень давала о себе знать.

— Благодарю, — осипшим голосом молвила я, решив не играть в молчанку с незнакомцем.

— Да ладно, — отмахнулся он. — Ты тут пей, а я пойду, надо аботать.

— А кем вы работаете?

— Каменщиком.

— Так времени уже много. Дело к вечеру.

— Да, до захода солнца много надо ещё сделать. А ты как выпьешь, чашку вон туда поставь, ладно?

Сейчас он говорил чисто, похоже, только звук "Р" не выговаривает. На француза он не походил по манере речи. И хоть Эжен говорил чисто по-русски, но у Этьена проскакивал акцент. Так вот, у этого каменщика акцент отсутствовал.

Я кивнула, хотя не видела, куда надо поставить. Но обременять человека ещё больше не хотелось.

Я всё же отхлебнула горячего напитка. Напоминал чай, заваренный на полевых травах, относя меня в воспоминания.

Мне тогда было лет десять. мы сидели за столом: я, мой младший брат, мама с только что родившейся сестрёнкой и отец. Накрыта была белая вышитая скатерть, стоял начищенный до блеска медный самовар, глинянные белоснежные чашки с синей росписью да блюдца. Я ждала, когда же отведают все мой пирог и пирожки. Сама его готовила, братик лишь помогал лепить пирожки. Отец дома, его отпустили на время родов, чтобы принял дитя. Братик спрашивал, как там на войне. Отец вздыхал и говорил, что ничего хорошего, не желая рассказывать ужасы. Сестрёнка мирно посасывала мамину грудь. Казалось, сейчас мирное время и так будет продолжаться вечно.

— Пап, а я заняла первое место в соревнованиях по народным танцам.

— Молодец, дочка, — улыбнулся отец. — И когда ты танцевать успеваешь после школы?

— Им сейчас уроки не задают, — сказала мама. — Вот и времени, хоть отбавляй.

— Надеюсь, у неё хватает его, чтобы помочь тебе по хозяйству.

— Хватает, — молвила мама.

А мне стало стыдно. С этими соревнованиями я ей действительно мало помогала в последнее время. Благо, Мишка, не так занят.

— Да и у меня помощник подрастает! — с гордостью ответила мама.

Мишка раздулся от гордости и важности.

— Нечего ему домашними делами заниматься! Мужик должен заниматься мужским делом. Я поговорю с учителем.

— Маленький он ещё...

— Смотри, какой здоровяк! Пора уже учиться защищать Родину. Тем более в такое неспокойное время!

Мишка вначале обиделся, а после последних отцовских слов вновь гордо выпрямился, вызывая наши улыбки.

Раздался стук в дверь. Отец, по-военному, резко встал, в два счёта дошёл до двери. Открыл, пуская сослуживца.

Взял у него бумагу, прочёл. Схватил с вешалки военную куртку. Вернулся к нам.

— Вызывают.

Внутри всё оборвалось. Как же так! Папа ведь всего два дня дома побыл! А до того половину лета не видели его!

Но он поцеловал маму в губы и обнял её, наклонился к малышке, потом подошёл к сыну. Что-то прошептал ему на ухо, крепко обнимая.

Лишь потом подошёл ко мне.

А у меня глаза на мокром месте.

— Иди сюда, моя плясунья! — и раскрыл объятия. — Алёнушка моя...

Крепко-крепко обнял. Так не хотелось с ним расставаться, а вдруг мы больше никогда не увидимся!

Я взглянула на маму — она улыбалась. Как же так!

Папа взглянул на нас ещё раз и ушёл.

— Мам, почему? Неужели ты не переживаешь?

— Пусть запомнит наши улыбки. Будет их вспоминать в трудную минуту, знать, что мы его ждём.

А я ушла в свою комнату, пряча свои слёзы в подушку.

Возвращаться в явь было сложно. Тем паче, что в ней я теперь незрячая. И тьма обволакивает меня. Жутко иметь распахнутые глаза, и ничего, при этом, не видеть.

Вокруг слышались голоса рабочих, команды какого-то француза, звуки ударов чего-то тяжёлого. Ощущалось даже, как земля вздрагивает при каждом ударе. И вместе с пылью, которая въедалась в запах пота и вонь отходов, во рту появился неприятный привкус. И меня вновь замутило. Сдерживать позыв не стала.

Нащупала какой-то стол неподалёку, поставила туда чашку и, обойдя его, пошла, куда пошлось.

Ветерок ударил в лицо влажным свежим воздухом, вот ему навстречу и отправилась.

Глава 6

Я стояла на берегу, остерегаясь сделать хотя бы ещё один шаг. На меня явно обращали внимание, поэтому пришлось ощупать себя и сделать вывод, что одета я во что-то дворянское, ведь юбка была кринолиновая. Значит, именно поэтому тот человек помог мне?

Эжен говорил, что мне нельзя ходить одной. Это чревато. Только как себя вести?

Вдруг юбку мою кто-то тронул.

— Тётя, тётя, спрячьте меня, — раздался тоненький голосок.

Я нащупала головку в районе бёдер. Коротко обстриженные волосы, и непонятно, мальчишка или девчонка.

— А мы не упадём в воду?

— Нет. Разве вы не видете?

— А чего ты прячешься?

— Не хочу идти на вечернюю молитву.

О, как я его понимала.

— Хорошо. Тебя как звать?

— Дария.

— Ты девочка?

— Ну, не мальчик же.

— Хорошо. Ныряй под юбку.

Повторять дважды не пришлось. Девочка оказалась смышлёной. И когда тут же прошла мимо женщина, крича Дария, я не обратила внимания, делая вид, что гляжу вдаль.

— Госпожа, вы не видели здесь девочку, вот такую... — спросила женщина.

— Нет, не видела.

— Если увидете, отведите, будьте добры, её в церковь к Святому отцу.

— Непременно, — кивнула я.

Её отдаляющиеся шаги оповестили, что донимать меня больше не станут. Но я не учла, что выгляжу странно.

— Госпожа, а почему вы одна? — спросила вдруг отошедшая женщина.

— А, вот ты где, дорогая! — меня подхватили под локоток. — А я тебя обыскался! Попросил же, никуда не уходить!

Эжен! Я вздохнула с облегчением.

На руку надел перчатки и кольца.

— Извини, дорогой, я задумалась и перчатки обронила.

— Я рад, что с тобой всё хорошо.

Та женщина всё же ушла. А Эжен развернул меня лицом к себе.

— Ты что творишь!

— Прости. Я... Не знала, что делать! Меня продали кому-то...

— Мне. Я уже не молод, чтобы так бегать, при этом ещё и сохранить лицо надо!

— Меня теперь ищут?

— С чего вдруг?

— Ну, раз я убежала...

— Я не сказал Этьену. Но ты меня серьёзно подставила. А если б не тебя подарили? Да бумагу мне он написал пока...

Он явно переживал за меня. Это оказалось так приятно.

А я прижалась к его груди. Боже, как я испугалась.

Эжен обнял меня.

— И чувства проявлять нельзя на улице, — шипел в ухо он, но уже почти спокойным тоном. — Пойдём в мою карету.

И я пошла, тут же ощутив мешающееся под юбкой препятствие. Совсем про малышку забыла. Так ведь нельзя! От матери прятать. Та волноваться станет!

Но почему-то хотелось защитить это дитя. А в голосе той женщины чувств заметно не было. Правда, чувства показывать не принято в обществе. Может, и зря я это сделала — пошла на поводу у дитятка.

Я молчала до самой кареты. Лишь когда мы оказались внутри, малышка вылезла.

— Это что такое?! -возмутился Эжен.

А эта егоза вдруг прижалась ко мне, ручонками своими обнимает. И я не выдержала, обняла её. Нижняя губа задрожала.

— Ты понимаешь, что будет, если узнают!

— Поехали! — настояла я.

— Её родители искать будут.

— У меня нет родителей. Я — сирота, — заговорила девочка совсем по-взрослому. — Нас учат, как ублажать мужчину. Давайте я вас ублажу? — предложила она.

А я ещё крепче прижала к себе девочку.

Эжен выругался, по-французски.

— Варвара Карловна, вы создаёте столько трудностей!

— Без них было бы скучно, не так ли, Евгений Евгеньевич!

Я прямо представила, как он закатывает глаза.

— Так что, дядя, мне вас ублажить?

— И многих ты уже ублажила? — зло спросил Эжен.

— Пока не пробовала, но уверена, что у меня получится!

— Только попробуй, и я тебя прямо здесь высажу, — пообещала ей я.

— Нет-нет, тётя, не надо! — девочка обняла меня крепче, в её голосе слышалось отчаяние.

Я погладила её по головке.

— Вы понимаете, дорогая, я не знаю, что делать с этим дитятком? И документов на него нет!

— Уверена, вы справитесь с этой задачей, дорогой. Я в вас верю!

Малышка сидела молча и, как мне показалось, наслаждалась лаской. Я её усадила рядом, уложив голову к себе на колени, и гладила короткие волосы.

Эжен молчал. А ехали мы долго. Девочка давно уснула, поняла я по изменившемуся дыханию. А вот старик не спал.