Почему нет, Лёня?

— Кого я вижу? — сказал я, подходя к лавочке, — ты ли это, Катерина Измайловна?

— Сергеевна я, — скромно ответила она, вставая и одергивая платье... было бы там чего одергивать.

— Окей, значит будешь Сергеевной. Извини за нескромный вопрос, но что ты тут делаешь в нашем дворе, вдали от твоего Вознесенского района?

— В институт приехала поступать, а общагу мне сразу не дали, сказали завтра-послезавтра заходи, а в вашем городе я больше никого, кроме тебя, не знаю, вот и я приехала — адрес же ты мне сам на бумажке написал... пустишь переночевать?

Ну дела, со вздохом подумал я, тебя только тут не хватало для полного счастья.

— Пущу конечно, не на улице же тебя оставлять, пойдем, горе ты моё... луковое...

И мы вошли в подъезд... на третьем этаже нам Оксана встретилась, вниз спускалась. Она оглядела нас обоих с нехорошей ухмылкой, потом сказала мне 'Ну ты, Лёнчик, ваще уже, так оголодал, что на школьниц переключился?', на что я ответил, что это моя сестра, двоюродная, познакомься, мол. Познакомились. Когда в квартиру зашли, я начал инструктаж Кати:

— Значит так, разлюбезная ты моя Катерина Матвеевна...

— Сергеевна я, — повторила она.

— Хорошо, Сергеевна. У нас тут город, большой очень, поэтому всем всё по барабану, кто там и с кем живет, но в твоей деревне...

— Вознесенское поселок вообще-то...

— Хорошо, в твоем поселке могут не понять твоё проживание под одной крышей с холостым половозрелым мужиком, поэтому для всех, в том числе для родственников из поселка, если они заинтересуются, ты будешь считаться моей сестрой. Двоюродной. Из села... ну то есть поселка Вознесенское, приехавшей поступать в институт, далее всё по твоей легенде. И еще одно — одежда у тебя конечно красивая и сексуально-привлекательная, но у нас сейчас так одеваются только вокзальные проститутки. Ты же не в проститутки, надеюсь, поступать приехала?

— Нет, не в проститутки... хотя было бы интересно попробовать... в политехнический.

— Тогда надо будет как-то сменить имидж... ну переодеться во что-то другое, этим мы завтра займемся. На какой хоть факультет-то собралась?

— На экономический, его в прошлом году только открыли.

— Дело хорошее, за бухгалтерией будущее, без работы не останешься. Ну а теперь давай пожрем что ли чего-нибудь, а то я с утра ничего не ел...

Я открыл холодильник, показал ей, что там лежит, она начала усиленно соображать, что из этого можно приготовить по-быстрому, а я пошел взять трубку телефона, он там в прихожей надрывался. Это оказался Павлик из Америки, я тут в этой круговерти совсем забыл, что мы встретиться договаривались, а он не забыл и обиделся. Сказал ему, чтоб ко мне что ли подъезжал, заодно с сеструхой познакомлю, он ответил, что окей, через полчасика примерно подгребет, с него выпивка, с меня закуска, ну до встречи.

Обрадовал Катю скорым гостем, она выслушала эту новость довольно спокойно, но темп приготовления пищи заметно ускорила, тарелки и столовые приборы у нее в руках прямо летать начали. Подивился такому зрелищу, а сам пошел в комнату передвинуть стол и застелить его относительно чистой скатертью.

А тут вскоре и американский гость пожаловал, был он в темных очках, в новых Ливайсах и цветастой гавайке с пальмами и гавайскими же девушками, на ногах были явно недешевые мокасины, а в руках же он держал квадратную бутылку Джека Дэниэлса.

— Забурел, командор, — сообщил я ему, — конкретно забурел!

— Да, я забурел, Европа класс А... ну то есть Америка класс А, — продолжил Паша цитировать Остапа Бендера, и добавил, проходя в квартиру, — ну ты чо, ну ты как сам-то, если в целом?

— Если в целом, то хреново, а в частностях еще туда-сюда, — ответил я, — вот познакомься с сестрой Катей.

Катя выскочила из кухни, сделала книксен (и где научилась?), Паша поцеловал ей руку, после чего она немедленно зарделась, как маков цвет.

— Что-то непохожа на тебя сестрица-то, — заметил он, — вообще ничего общего нет.

— Ну так не родная же, — отвечал я, — а потом сам знаешь, генетика наука темная. Ну давайте что ли за стол сядем, поговорим о делах наших скорбных.

Посидели, поговорили, Катя прыгнула выше головы и сумела сделать что-то съедобное из содержимого моего холодильника, Павлику понравилось.

— А ты где там собственно живешь-то? — спросил я после первой рюмки.

— В Хайянесе...

— Это что за зверь такой?

— Курорт, километров 80 от Бостона. Ну летом конечно курорт — море, пляжи, пальмы, и все это, прикинь, на севере Америки... а зимой там пустыня, но мне нравится. До работы добираться полчаса по пустой трассе... диких зверей полно, еноты, лисы, скунсы, утром едешь, обязательно пара-тройка раздавленных енотов на обочине попадаются.

— А скунсы это что такое?

— Ну это типа енотов, только не полосатые, а с такой белой полосой на спине, один раз увидишь, не забудешь. Отличаются крайней вонючестью — это у них защита такая, вонючие струи, потом месяц этой гадостью пахнуть будешь.

— Ясно, а вообще как жизнь в этой твоей Америке?

— Да нормуль всё... привык уже, хотя некоторые вещи конечно напрягают...

— Например?

— Ну феминизм например... нормальную женщину там встретить довольно тяжело, они там или толстые как бочки, или сдвинутые на феминизме — за свои права значит борются.

— Не женился там случайно?

— Да какой там, лучше удавиться, чем на таких жениться — вот здесь может подыщу кого-то себе в пару... сеструху твою например... — сказал Паша после третьей рюмки, а я подхватил.

— Да забирай, я как ближайший родственник, даю добро.

— Эй-эй, — не выдержала молчавшая всю дорогу Катя, — без меня меня женили, а у моего мнения вы чего, спрашивать не собираетесь?

— Собираемся, — смело ответил Паша, — поедешь со мной в Америку, Катерина?

Это было уже после пятой рюмки.

— Ну я даже не знаю, — закокетничала Катя, — мне надо обдумать этот вопрос...

— — — —

Когда я проводил Павлика до остановки и вернулся, Катя спросила:

— Он чего, всегда такой был?

— Ну да, почти не изменился с доамериканских времен...

— И это у него на полном серьезе было, ну про меня и Америку?

— А вот завтра и узнаем, когда он проспится. А пока, дорогая Катерина Павловна... дада, помню, что Сергеевна... у меня к тебе будет маленькая просьба — поможешь мне завтра в одном небольшом, но деликатном дельце?

— Ясное дело помогу... нет, ты все-таки уточни, что мне делать, если он меня на голубом глазу в Америку потащит?

— Во-первых, когда потащит, тогда и начнешь думать, а пока рано, а во-вторых что-что... соглашаться конечно. Америка же это страна, где летает синяя птица удачи, большими стаями причем летает, а в садах там никогда не отцветает миндаль и кругом пахнет лавандой.

— Ладно, все понятно... хотя например ты, Лёня, мне гораздо больше нравишься...

— Давай лучше про дело.

— Окей, говори своё деликатное дело, а я еще посмотрю, стоит тебе помогать или нет.

— Значит так, вынимаем из шкафа две простыни, — я покопался на полках и вытащил оттуда две новые простыни, еще с неоторванными бирками, — далее сгибаем их пополам, берем в руки ножницы, — взял из секретера одни ножницы себе, другие для Кати, — и вырезаем на сгибе дырку, чтобы голова прошла.

— А зачем портить новые вещи? — спросила она.

— Затем, что если мы не испортим их, то завтра окончательно испорчусь я.

Катя поморгала, но ничего уточнять не решилась. Нашла середину на своей простыне, отмерила по десять примерно сантиметров от нее и ловко вырезала полукруг.

— На вот, примерь, ты же для себя этот саван готовишь, да?

— Типун тебе на язык, какой нахрен саван, это парадные одежды общества 'Белое братство', вот можешь их книжечку полистать, — и я дал ей брошюрку, которую мне недавно белобратники всучили. — А готовлю я их одну для себя, да, а вторую для тебя, так что сама примеряй.

Катя сначала полистала брошюру, ничего полезного, видимо, для себя там не обнаружила, задержалась только на обложке, где была размещена Мария Дэви-Христос как раз в таком вот балахончике. Потом просунула голову в дырку.

— Нормально, только тут пояс нужен, чтобы не развевалось по бокам, и внизу подшить, слишком длинно.

— Вот нитки с иголками, — я достал из секретера жестяную коробку с этим делом, — займись пожалуйста. А пояс мы вот из этой старой наволочки сделаем, — и я присовокупил к простыням еще одну тряпку из шкафа.

Катя занялась шитьем и кройкой, а я тем временем примерил простыню на себя — нормально все легло, ничего подшивать не надо. Через десять примерно минут Катя закончила свои дела и наконец задала вопрос, который я от нее давно ждал:

— И что мы со всем этим добром делать будем?

— Садись, дорогая, на диван и слушай, — она послушно уселась на диван и уставила на меня два круглых зеленых глаза.

— Значит так, выезжаем из дому в восемь утра, простыни не надеваем сразу, с собой берем, подъезжаем к моему институту, заходим на соседний пустырь, у нас за психушкой есть такой, недавно старые дома снесли, а новые неизвестно когда начнут строить, там накидываем на себя эти балахоны, надеваем черные очки и вот эти шапочки...

— Ой, это же димины очки, он в них пришел!

— Да, позаимствовал я их у него на денек, мне нужнее, а вторые зато это мои собственные... так вот, надеваем очки, я остаюсь на пустыре, а ты...

— — — —

В девять утра я стоял в кустах на пустыре и через пролом в не до конца снесенной стене наблюдал за действиями Кати на соседней улице. Простыня на неё села, как влитая, будто год она в ней ходила по улицам нашего города, призывая народ влиться в дружные ряды белобратской церкви. Она прошлась пару раз туда-сюда по Тургенева, а тут и черная Камри подкатила с уже до боли мне знакомыми пассажирами. Катя подошла к машине и сказала водителю что-то неслышное отсюда, тот ответил, шевеля толстыми губами. Далее было всё примерно так, как я и предполагал — водила открыл дверь и попытался схватить Катю за руку, она ловко увернулась и рванула вверх к Сенной, черта лысого вы её догоните, парни. Далее они оба вернулись к машине, поорали друг на друга, сели и с проскальзыванием шин рванули на Торговую, к моему, значит, пустырю. Ну чего, Лёня, боевая готовность номер один, оружие к бою, по местам всем стоять к всплытию...

Камри свернула с Торговой на пустырь, налетела колесом на немаленький камень, подпрыгнула с грохотом и резко затормозила. Быки выходят из машины и начинают разглядывать окрестности. В это время я, напялив поглубже шапочку и поправив очки, отделяюсь от противоположного конца пустыря и начинаю двигаться к ним, быки в ах..е разглядывают меня.

— Это чо за чучело? Слышь ты, исусик, дергай отсюдова, пока целый, — говорит тупой.

— Стой, — поправляет его умный, — никуда не дергай, иди сюда, муфлон.

Иду туда, на ходу излагая основные постулаты из брошюрки про братство.

— Ты кто такой и где наш терпила? — задает сразу два нужных вопроса умный.

Снимаю очки и одновременно достаю из матерчатой сумки ПМ с навинченным глушителем (я его нашел в том же сейфе на самом дне, очень полезная штука в наше время).

— Это вам за Юрика, суки рваные, — говорю я и стреляю в быков, по две пули в район груди каждому. Всё-таки чудовищная отдача у этих ПМ-ок, на полметра руку подбрасывает, то ли дело Беретты или допустим Глоки. Звуков выстрелов практически не слышно, их заглушает лязг дергающегося в экстазе затвора.

Быки не успевают ничего сказать и падают, как подкошенные. Подхожу ближе — по контрольному выстрелу в висок каждому, мне ненужные случайности даром не сдались. Умный дергается при этом, значит правильно я ему пулюв садил, а тупой лежит недвижимо, как бревно, на этого можно было патрон не переводить. Затвор ПМа застывает в заднем положении, обойма закончилась. Спокойно кладу пистолет в сумку, кидаю на землю брошюру Белого братства, надеваю очки и выхожу с пустыря. На улице никого, здесь вообще мало народу ходит. Еще одно дело — через перекресток тут есть один старый домик, а у него очень интересный кирпич из фундамента вынимается во дворе, я чисто случайно это обнаружил, когда мы в этом дворе пиво пили с ребятами, запомнил, а сейчас пригодилось — захожу во двор, вынимаю кирпич, обтираю ПМ фланелькой со всех сторон от греха, заворачиваю в эту же фланельку, кладу и ставлю на место кирпич. А теперь можно и к Кате.

Она стояла с видом майской розы на той же Тургенева, ожидая меня.

— Ну как там у тебя, удачно все прошло?

— Да, Катя, более чем. Давай пройдем еще сотню метров вон в ту сторону, потом снимем эту хрень.

— А дальше что?

— Ну как что — ты документы пойдешь сдавать в приемную комиссию, политех же вон он, на соседней улице, а я тебя провожу.

— А на работу тебе не надо? — тревожно спрашивает она.

— Работа не волк, в Тамбов не убежит, — отвечаю я и мы медленно идем по Тургенева, оглашая окрестности тезисами Белого братства...

А вот и подходящий непросматриваемый с улицы дворик, заворачиваю туда за локоть Катерину, быстренько снимаю с нее балахон, потом с себя, всё в сумку, сверху газетку (я ее предусмотрительно из дома взял, Спорт-экспресс двухнедельной давности), можно считать, что дело закрыто... нет, еще балахоны надо куда-то хорошенько спрятать, делаю себе зарубку в памяти. А вот и первый корпус политеха, красненький и унылый, приемная комиссия здесь обычно заседает, насколько я помню этот факт из своей прошлой жизни.

— Тебе сюда, Катенька, — говорю я и показываю пальцем, куда именно ей, — на второй этаж, сдашь документы, получишь... ну что там обычно выдают, и можешь ехать домой, вот тебе ключ и денег немного, купи там пожрать чего-нибудь на вечер, я часов в 7 вернусь.

Катя согласно кивнула головой и тут взгляд ее застыл, упершись во что-то за моей спиной — обернулся, а там ко входу, значит, в первый корпус подходили Олег Николаич Ефимов и Андрей Васильич Горьков, оба озабоченные и суровые. Прошли мимо нас, не поворачивая голов, и тут у Горькова вдруг на лице проступили некоторые признаки узнавания... он обернулся ко мне и спросил:

— Лёня?

— Так точно, Андрей Васильич, — ответил я.

— Олег, это он меня вчера на пароход доставил.

Ефимов тоже остановился.

— Спасибо тебе, — сказал он, — молодой человек, что привез к нам народного артиста в целости и сохранности, а то мы уж и в милицию собрались заявлять.

— Да ладно, — заскромничал я, — на моем месте так поступил бы каждый (это конечно вряд ли, подумал я, что каждый, но один из десяти наверно таки да). Познакомьтесь кстати, это моя сестра Катя, поступает в политех, а вы что здесь делаете, если не секрет?

— Да какой там секрет, — продолжил Ефимов, — творческий вечер у нас здесь сегодня, вот идем вопросы по этому вечеру утрясать. Приходите оба, начало в семь, скучно не будет.

— Обязательно придем, правда, Катя? — обратился я к ней.

— Конечно, — быстро ответила она, сглотнув слюну, — непременно придем.

— Ну тогда до вечера, — сказал Ефимов, и они продолжили свой путь ко входу.