Правда о любви (фанфик по Гарри Поттеру)

Он смог в итоге встретиться с ней взглядом и разглядеть в глубине искренность и дружескую преданность, поколебавшие уверенность в своей вине.

Не сразу, но проклюнулась готовность простить себя. Да, он ошибся, но с искренними и чистыми намерениями. Не должно порицать себя за это.

Действительно, не не было полного отпущения грехов, но это много больше, чем он способен или собирался простить себе. И единственная причина случившегося — она.

Гадая, понимает ли она, как много значит для него, что именно она не осуждает его, он хотел бы найти слова благодарности. Но не мог. Не стал. Способность справляться с осуждением, оскорблениями и побоями стали его второй натурой ещё во время жизни с Дурслями, своеобразным щитом от словесных и физических ударов. Но как справиться с сочувствием и любовью, он не представлял. Становилось не по себе от одной только мысли попытаться передать благодарность за каждое доброе слово и жест заботы. Особенно сейчас, когда рядом ощущалась не только мягкость тона и выражения лица, но ещё и тело, а его чувства всё дальше и дальше уплывали от чисто дружеских берегов. Пришлось искать спасение в весьма неубедительной попытке перевести всё в шутку.

— Полагаю, что ты меня не простишь, если я сам себя не прощу.

— Вы предполагаете верно, мистер Поттер, — взгляд смягчился, и улыбка тронула губы.

Формальное с иронией обращение подтолкнуло к осознанию близости всего — местоположения, ночного времени, тусклого освещения, одежды на них двоих — и напряжению в нём от соседства его обнажённой груди и её ночной рубашки, точнее восхитительных округлостей под ней, которые он не видел, но мог вообразить с пугающей чёткостью. Её тело рядом с его, тепло её бедра сбоку сквозь все слои одеял и простыней притягивали и призывали усилить близость.

От близости в теле проснулось вожделение и потребовало удовлетворения.

Ей нужно уйти. Немедленно. Чересчур опасно. Он может не сдержать обещания дать ей время — приспособиться к замужеству — и пожелать большего.

Она пришла в его спальню не с желанием, а с утешением. И пусть что-то — инстинкт может быть — шептало, что если он попросит — она останется, позволит целовать, касаться... сотворить на ней и с ней всё доселе только воображаемое. Но также он знал, что не попросит, не сможет попросить. Ему хотелось... Нет, не так. Ему нужна она. Но не покорная из чувства долга или сочувствия и желания утешить, а сама вожделеющая его.

Поэтому он попросил её вернуться в свою комнату и оставит его во внезапно одинокой постели. Благородный поступок.

Будь он поумнее, отвернулся бы и не наблюдал её уход. Но дурацкий порыв, и взгляд по спине скатился к округлостям пониже, но не задержался — слишком легки оказались намёки под слоями одежды — а притянулся к густой массе кудрей, волнистой рябью спадающих на плечи и ниже. От вспыхнувшего в голове поразительно живого образа Гермионы с пылающим лицом, разбросанными по подушкам волосами и страстным взглядом прямо ему в глаза, перехватило дыхание. Боже милостивый, ну когда его фантазии о ней успели стать такими рьяными? Когда она стала искушением, живым воплощением желания? Это же Гермиона...

Под вопросительным взглядом он запоздало осознал, что произнёс её имя вслух. Захваченный врасплох разум оказался не в силах сразу помочь хозяину, обдумывая более приятные, но немыслимые для произнесения вслух мысли: "Можно тебя поцеловать? Останься! Я хочу тебя! Почему и как давно я жутко хочу тебя?"

— Твои волосы... выглядят мило, — выпалил он облечённое в иносказание самое безобидное из своих желаний. И едва удержался, чтобы не передёрнуться от глупости — "милые"? Они восхитительны, когда распущены. Восхитительны и обольстительны — он не знал, что волосы женщины могут выглядеть так соблазнительно.

От её неподдельного удивления нахлынула волна нежности. Стало понятно, что у Гермионы даже мысли не возникало о своей привлекательности. А Гарри ощутил смесь вины и злости к себе и ко всему миру — за слепоту и равнодушие к её прелести. И дал себе слово постараться убедить её, как она хороша.

Но у него не получится без главного, без её страсти к нему...

Через неделю после Той Ночи Гарри ощутил, что по-настоящему сходит с ума. Из-за собственной жены.

Он разрывался между желаниями избегать её и проводить с ней всё возможное время. Она притягивала его с неумолимой силой солнца, управляющего жизнью цветов. Часть сознания, которая поумнее, рассуждала, что чем меньше времени проводит он с ней, тем меньше подвергается искушению и чувствует себя спокойнее. Но всё остальное, от чего зависели действия, не могло оставаться вдали от неё. Наблюдение за ней быстро стало любимым времяпрепровождением.

Но не только. Гораздо больше созерцания её за ежедневными занятиями он полюбил просто находиться рядом и наслаждаться её обществом. Одновременно так просто и так сложно.

Противоречивые желания сводили с ума.

В это утро Гарри укрылся в галерее, конечной точке бегства и лучшем месте пройтись и побороться с надоедливым желанием присоединиться к Гермионе в утренней прогулке по саду. Но даже галерея не предоставляла убежища. Краем глаза уловленный пастельный цвет привлёк внимание к окну и заставил задержаться, чтобы наблюдать за Гермионой.

Он не хотел, но улыбка не слушала приказов головы. Барышням положено было не ходить, а скользить небольшими, изящными шажками, но Гермиона так и не потрудилась освоить походку. Её непривычное изящество выглядело энергичным, если бы кто-то потрудился подобрать эпитет. Даже просто гуляя по саду, она не брела, а уверенно шагала, пусть без спешки, но с характерной для неё устремлённостью.

Она поправила выбившуюся из-под заколок прядь. Ещё одно осознанное им свойство, выделяющее Гермиону — контраст во внешнем виде. Аккуратность, организованность и простая одежда не сочетались с её волосами. Только здесь он понял её трудности с причёской, сохраняющей идеальность только на короткое время по утрам. Гермиону волосы раздражали, а его очаровывали пряди, сбегающие из казалось бы аккуратно затянутых в причёску локонов.

Всё ещё улыбаясь, он вздохнул. Он желал её, но не знал, взаимно ли желание. Он обещал ей время, но сколько его нужно? Пока она выглядит совершено довольной браком и без признаков влияния желаний, волновавших его самого.

— Слишком тяжкий вздох для молодожёна.

Гарри дёрнулся от смутно знакомого голоса и развернулся.

— Джеймс! — возмущённо пихнула мать отца, но, повернувшись к Гарри, улыбнулась. — Мальчик, дорогой мой!

Поражённый Гарри уставился на картину.

— Мама? Папа? Я... Я не знал. А все портреты разговаривают?

— Нет, только некоторые из не очень давних. Дорого, но мы с папой решили заказать наш портрет пораньше и такой возможностью. Как видишь, не зря.

— Ох, мама, — наконец он осознал ситуацию и едва не уронил челюсть на пол. Он на самом деле разговаривает со своими родителями.

— Ладно, чего ты тут вздыхал? — быстро вмешался Джеймс Поттер.

— Из-за Гермионы, — признался Гарри и удивился возникшей непринуждённости. Ему в голову не приходило, что портреты — некоторые — в поместье могут говорить. В Хогвартсе он привык к оживлённым портретам, но теперь он знал о стоимости и специальных чарах и что число способных на такое художников не слишком превосходило количество изготовителей палочек. И он, естественно, предполагал, что портреты в доме — обычные. Но теперь он мог говорить с родителями, они, оказывается, не полностью потеряны для него.

— Она симпатичная, — признал его отец.

— Мне она нравится и кажется очень сообразительной, — добавила мать.

— Она умница. Всегда была старостой класса.

— Кого-то мне напоминает, — притворившись впавшим в раздумья, медленно выговорил Джеймс Поттер и тут же подразнил улыбкой жену. — Выбрав эту девушку в жёны, ты поступил очень мудро, — более серьёзным тоном похвалил Гарри отец.

— Но я не выбирал её! — Откровенно выпалил Гарри. — Я женился потому что должен был.

— Ты её скомпрометировал? — нахмурилась Лили.

— Нет! То есть в-общем, да, но на самом деле я ничего не сделал. Ничего не было. Выглядело так, и леди Дэнверс как-то узнала и взъелась на Гермиону.

— Леди Дэнверс?

— Старая карга всё ещё терроризирует общество, — отметил Джеймс с кривой усмешкой. — Помню-помню её.

— Она, конечно, старая дракониха, но я никогда не слышала, чтобы она так ужасно вела себя. Не была она ярой сторонницей нравственности, и мне трудно представить её нападки на Гермиону.

— Не знаю, мама. Но я не мог позволить Гермионе остаться с запятнанной репутацией!

— Понятно, что нет.

— Ты выглядел весьма довольным рядом с ней, на наш взгляд, — заговорил отец.

— Да... в-основном, да. Хотелось бы только знать... — затих Гарри, а затем очень тихо договорил, покраснев и не пытаясь смотреть на родителей — он сам не верил, что говорит такое, — желает ли она меня.

— Мне кажется, она испытывает очень нежные чувства к тебе, — отважилась нарушить тишину Лили.

Гарри наконец решился посмотреть на родителей, где отметил румянец у матери и безуспешно старающегося скрыть улыбку отца.

— Предполагаю, но мы всегда были друзьями. Как мне узнать нужно ли ей что-то больше дружбы?

— Она улыбается когда видит тебя? Точно помню, что улыбка твоей мамы при виде меня стала первым признаком её влюблённости.

— Она мой лучший друг и почти всегда улыбается, когда видит меня.

— Ох, у нас, женщин, свои способы, даже когда мы не можем сказать или показать открыто, — улыбнулась Лили. — Как она ведёт себя рядом с тобой? Не напрягается, когда берёт тебя за руку?

— Она берёт меня под руку когда мы идём рядом, — ответил Гарри без промедления.

Без сомнений, он не в силах забыть чёткое ощущение её тепла и близости каждый раз, когда они гуляли. Она уже привычно заправляла руку ему под локоть при любом движении вместе — жест, говорящий, что так ей спокойнее и легче, чем при простом наложении кисти на предплечье, жест, дарящий ему почти болезненное удовольствие. Действительно, иногда казалось, что Гермиона прижимается к нему, а когда задевалась сбоку её грудь ему стоило большого труда не сжиматься и не пытаться отдёрнуть горящую, как от ожога руку. Гуляя с ней, рукой он ощущал её близость, её тепло сквозь все слои одежд и мог невзначай легко касаться её тела. А глаза жили своей жизнью, своей волей привлечённые к декольте её простых платьев и малейшим замеченным намёкам на ложбинку, пока он, опомнившись, не отводил взгляд силой. Он был благородный человек, а благородный муж не пожирает глазами грудь благородной леди. Даже если упомянутая леди — его жена.

— Покажи ей знаменитый шарм Поттеров, — предложил ухмыляющийся отец, на что мама фыркнула совершенно не как леди.

— Не слушай. Он всё ещё в иллюзии, что я вышла за него, поддавшись его очарованию.

— Разве не так, милая?

— Если бы всё ограничилось только твоим шармом, Гарри никогда бы не появился на свет, — едкий тон мамы опровергался мягким выражением лица.

Джеймс изобразил хватающего воздух ртом раненого в сердце и встретился взглядом с Гарри.

— Остаётся только надеяться, что тебя, сынок, минует чаша сия, и твоя Гермиона относится к тебе с большим почтением.

— Нет, не относится, — не удержался Гарри от улыбки.

Джеймс преувеличенно мрачно вздохнул и тут же подмигнул Гарри.

— Пресная жизнь не грозит, если женишься на настоящей женщине.

— Как же тогда папа завоевал тебя? — Гарри оставил невысказанным подразумеваемый вопрос "Что делать, чтобы Гермиона захотела меня?" Он покраснел, мысленно поморщившись от отчаяния, с которым прозвучал бы этот вопрос вслух.

— Да, расскажи. Как я умудрился тебя покорить, если не обаянием?

— Если хочешь знать, то когда ты окоротил дурной характер леди Камиллы в её издевательствах над бедной мисс Баррет, — взглянув на Гарри, Лили объяснила. — Мисс Баррет, к сожалению, была весьма некрасива и очень стеснительна, а леди Камилла — признанной красавицей, и поэтому очень надменно относилась ко всем и взяла в привычку ехидно насмехаться над бедной девушкой. Твой отец оборвал леди Камиллу публично и пригласил мисс Баррет на танец.

— Ты мне об этом не рассказывала, — слегка протрезвел Джеймс.

Лили так нежно улыбнулась мужу, что Гарри смущённо отвернулся, ощутив себя нарушителем, вторгшимся в святая святых чужой жизни.

— Ты был герой.

Джеймс пожал одним плечом, следуя самоуничижительной моде.

— Мне никогда не нравилась леди Камилла, и кто-то должен был помочь мисс Баррет. Не я, так кто-нибудь ещё вмешался бы.

— Говори, что хочешь. Мне ты показал, что в тебе живёт не только эгоцентричный лодырь, как я тогда была уверена.

Джеймс улыбнулся и поднёс руку жены к губам, а потом они перевели взгляды на Гарри.

Гарри посмотрел в окно на гуляющую Гермиону, стараясь скрыть глупое разочарование, что опыт родителей не подходит в его положении. Гермиона — давняя знакомая — и по-дружески заботится о нём.

Он оторвал взгляд от Гермионы и, обернувшись к родителям, встретился взглядом с улыбающейся матерью.

— О, Гарри, тебе не стоит бояться, что Гермиона не находит тебя привлекательным. Но я дам тебе один совет как женщина. Покажи ей своё внимание, но не в-общем, как заботу о благополучии или здоровье, а как к человеку, к личности.

Гарри медленно и задумчиво кивнул. Попробовать стоит. Только неизвестно, пробудит ли это в ней страсть. В конце концов, попытка ведь не пытка? И к тому же он желает видеть её счастливой независимо ни от чего, верно?

— Думаю, мне стоит попробовать.

Глянув ещё раз на Гермиону, он задался вопросом, как показать ей, что он... и тут его посетила идея. Он улыбнулся.

Да, это оно. Он точно знал, что ему делать.

Глава 7. Какой должна быть жена

— Ты одна остаёшься. Справишься без меня? — улыбнулся Гарри.

— Чтобы ты знал, — дерзко усмехнулась она в ответ, — мне не терпится заполучить дом в полное распоряжение.

Наслаждаясь озорным сверканием её глаз, он рассмеялся. Любовь к дразнилкам Гермионы проснулась с начала их дружбы, сильно подогреваемая её неблагоговейным взглядом на его славу или статус. В отличие от множества иных девочек (и не только). Их назойливое восхищение неожиданной для него известностью надоело ему мгновенно.

— Конечно, давным-давно стоило осознать, что моя решительная жена не так уж нуждается в обществе ничтожного меня.

— Жаль нельзя отправиться с тобой, — перешла на серьёзный тон она. — Хотелось бы видеть, как осудят эту женщину.

— Я бы тоже не против, — машинально учтиво ответил он, только после ответа осознав, что сказал правду. Бросало в дрожь от мысли появиться на процессе Беллатрикс Лестранж в роли главного свидетеля, но находись Гермиона среди зрителей, и было бы гораздо легче. Не точное знание, но какая-то странная уверенность поселилась в нём, что её присутствие рядом дало бы силы без срыва пережить ещё раз страшные воспоминания.

Естественно, он не ждал лёгкой прогулки. Вновь и вновь переживать, а теперь вот предавать огласке худшие моменты жизни — ещё подумаешь, стоит ли желать такое врагу. Любая мысль о Беллатрикс — сильнейшее волнение, смесь гнева и печали, и едкий вкус вины. И дрожь ожидания неминуемой встречи с обладательницей холодного и высокомерного лица без малейшего следа раскаяния.